Любовница. Война сердец - Шерил Сойер

Подполковник помедлил. Лицо Софии было застывшим, как будто мысли заставляли холодеть ее кровь.

— Вот что случилось с сэром Эндрю. Он получил лист бумаги и знал, что его время пришло. К его чести англичанина, он не отправился выполнять свою миссию, не обсудив ее с сэром Генри. К своему бесконечному сожалению, сэр Генри принял то, в чем ваш муж был убежден, и позволил ему выполнить это.

София чувствовала себя обманутой:

— И вы больше ничего не знаете?

Он покачал головой. Это казалось жестоким: она пришла к нему за утешением, а все, что он сделал, это разбередил старые раны. Затем полковник поднялся, подошел к секретеру рядом с дверью и взял карандаш и бумагу.

— Есть одна небольшая вещица, которую я могу вам показать — кодовый знак, который каждый мужчина пишет рядом с датой. — Он изучающе посмотрел на нее. — Я говорю «пишет», потому что у нас есть основания полагать, что кое-кто из секретной компании, к которой принадлежал ваш муж, все еще жив. Понимаете, у них было соглашение, что если Бонапарт будет посажен в тюрьму или отправлен в ссылку, они не станут поднимать против него оружия. Поэтому все то время, что император провел на Эльбе, они не предпринимали попыток убить его. Теперь, когда Наполеон вернулся, он снова превратился в мишень.

Грант нарисовал знак и передал ей бумагу.

— Вот он. Омега, последняя буква греческого алфавита. Знак, который должен означать конец Бонапарта.

София, взяв ее, взглянула на рисунок, и лист сразу же задрожал в ее пальцах. Она задумчиво произнесла:

— Подкова.

— Прошу прощения?

Она поднялась на ноги, бумага дрожала у нее в руке.

— Омега. Это похоже на подкову дугой кверху.

Свет забрезжил…

— Вы хотите сказать, что видели ее раньше? На сообщении от сэра Эндрю?

— Нет, нет! — она покачала головой. — Но я видела ее, да. Эндрю оставил золотую булавку моему сыну. В виде подковы. — Она замолчала, и ее темные глаза, устремленные на него, казалось, стали глубже, как спокойная вода под сенью деревьев.

Наконец, она взяла себя в руки и спокойным тоном спросила:

— Значит ли для вас что-нибудь имя — Жак Десерней?

Если бы Колькухон Грант не стоял так близко к ней, если бы атмосфера в комнате не была столь экстраординарной, София не застала бы его врасплох. Но когда она произнесла это имя, у него внутри что-то дрогнуло, и это отразилось в его глазах.

— Вы знаете его, — сказала она, удерживая взгляд. — Он один из группы? Он один из ваших агентов, как Эндрю?

Подполковник отступил назад.

— Я сожалею, леди Гамильтон, эта тема не входит в рамки нашей встречи.

— Вы не понимаете. Все это время я думала противоположное. Я думала о нем как о враге. И все это время, если он ждал… Если это было то, что увело его отсюда, маленький кусочек бумаги…

Жак Десерней? Искушение задать ей вопросы было так велико, что ему пришлось физически подавить его, сложив руки на груди.

— Если у вас возникнут какие-либо еще вопросы о сэре Эндрю, леди Гамильтон, пожалуйста, не стесняйтесь снова обратиться ко мне. И мне очень жаль, но я более не могу быть ничем вам полезен сегодня.

Она покачала головой. Грант понял, что мятежное выражение в ее глазах было надеждой. Затем он увидел: она приняла тот факт, что беседа закончена, овладела своим лицом и сумела улыбнуться ему, хотя губы ее дрожали.

— Нет, я признательна. Вы были очень добры. Спасибо за то, что вы уделили мне время, когда вы, должно быть, так ужасно заняты. Я не буду оказывать на вас давление. Это несправедливо.

София сделала шаг вперед и протянула руку, и он склонился и поцеловал ее на прощание, с чувством, что каким-то образом в последнюю четверть часа именно она оказала ему услугу, а не наоборот.

Себастьян приехал на бал, готовый развлечься. Днем ранее леди Эллвуд упомянула на улице, что его военная миссия и посещение бала были несовместимы, но он изменил свое мнение. Было нетрудно оказать некоторое влияние и удостовериться, что он получит одно из ста семидесяти пяти приглашений, которые герцогиня Ричмондская распространила среди высшего английского общества, находящегося в Брюсселе.

Он был вынужден прийти из-за желания вновь испытать волнение, которое он почувствовал, когда вошел на территорию герцогини, посмотрел в лицо Чарльза Леннокса и знал, что тот, в свою очередь, не имеет не малейшего понятия о нем — Леннокс, герцог Ричмондский, наместник короля, который убил пылких республиканцев в студенческие годы Себастьяна. Что могло быть забавнее, чем существовать в непосредственном соприкосновении с врагом и оставаться вне подозрения? Английская конфиденциальность, английские манеры, английская гордость обычно пугали Себастьяна, когда он был моложе, они создавали некий гладкий, блестящий организм, который был слишком однородным, чтобы проникнуть внутрь. Но он уже давно научился действовать без этой безупречной структуры, и хотя она могла выглядеть целостной и чистой снаружи, он знал, что внутренне она портилась и разлагалась, и ее можно было уничтожить.

Он всегда хватался за все лучшее, что могла предложить Англия, а в душе презирал ее в то же самое время. Эта двойственность окрашивала его карьеру и его амбиции, и в большей части его жизни приспособила не только его мысли, но даже и его чувства. Себастьян помнил, каким чужим чувствовал себя, будучи ребенком, отстраненный как от своих родителей, так и от мира школы и родственников в Англии. Без какого-либо руководства откуда бы то ни было ему пришлось болезненно открывать себя, подталкивать себя к тому, чтобы увидеть, как далеко он может зайти, найти смелость измерить и оценить, на что он был способен. Эти открытия были одинокими, пугающими и полными напряженного, бросающего в дрожь волнения. Он помнил Фристонский лес и лису в капкане: он осмелился искалечить ее, просто чтобы понять, на что он способен. Ему не нужен был пушистый хвост в качестве трофея — он выбросил его. Ужас, который он испытал полчаса спустя, когда они все вместе натолкнулись на умирающее животное, был равным ужасу Эндрю и Софии. Но его ужас был другим, потому что он был пронизан острым чувством своей собственной силы.

Место сбора на центральной улице, которое герцогиня Ричмондская зарезервировала для бала, очевидно, когда-то было помещением, где выставлялись кареты. Оно выглядело достаточно большим, это Себастьян успел отметить, когда рассматривал его через плечо графини, в то время как она приветствовала его самого. Герцог стоял рядом, разговаривая с двумя гусарами, и Себастьян мельком посмотрел в сторону на острый высокомерный профиль. Его удивило то, как мало враждебности он испытал, но это был вечер для более крупных дел. Леннокс мог подождать.