Дублинцы. Улисс (сборник) - Джеймс Джойс

Шепот прочувствованного одобрения пробежал среди слушателей. В уме у Габриэла мелькнуло, что мисс Айворз ушла отсюда, и ушла неучтиво, и с полной убежденностью он продолжал так:

– Леди и джентльмены, среди нас вырастает новое поколение, поколение, которым движут новые идеи, новые принципы. Эти новые идеи вызывают его энтузиазм, и я полагаю, что это искренний энтузиазм, даже когда он принимает неверное направление. Но мы живем в скептический век, в век, мучимый мыслью, если использовать одно выражение, и я опасаюсь порой, что это новое поколение, будучи образованным и даже сверхобразованным, не будет иметь, однако, тех драгоценных качеств гостеприимства, приветливости, человечности, какие мы знавали в старые дни. Когда я слушал сегодня имена всех этих великих певцов прошлого, я должен сознаться, мне казалось, что мы жили в менее обширное время. То время, без всякого преувеличения, было поистине обширно; и если оно ушло без возврата, то будем надеяться, по крайней мере, что, собираясь, как мы собрались сегодня, мы будем по-прежнему говорить о нем с гордостью и любовью, будем лелеять в наших сердцах память о тех великих ушедших, чьей славе мир не позволит с легкостью умереть.

– Слушайте, слушайте! – громко произнес мистер Браун.

– Однако же, – продолжал Габриэл, придавая голосу более мягкие интонации, – в собраниях, подобных нашему, ум всегда посещают грустные мысли: думы о прошлом, о молодости, о переменах, о тех, чьи лица уж больше не появятся среди нас. Наш путь по жизни усеян печальными воспоминаниями – и если бы мы погружались в них, у нас бы недостало духа и храбрости для наших трудов и дел в мире живых. У всех нас есть жизненные обязанности, жизненные связи, которые требуют, и притом по праву, нашего внимания и усилий.

Не станем поэтому задерживаться на прошлом. Дух мрачных назиданий да не будет с нами сегодня. Мы собрались здесь, вырвавшись ненадолго из торопливой суеты наших повседневных забот. Мы встретились как друзья, в духе веселого и непринужденного товарищества, истинной camaraderie, встретились в некой мере и как коллеги, но прежде всего мы встретились как гости тех, кого я бы назвал – как же лучше назвать их? – назвал бы Тремя Грациями музыкального мира Дублина.

При этих словах раздался дружный взрыв аплодисментов и смеха. Тетушка Джулия, оборачиваясь ко всем соседям, начала спрашивать их, что сказал Габриэл.

– Он говорит, что мы – это Три Грации, тетя Джулия, – объяснила Мэри-Джейн.

Тетушка Джулия не поняла, однако с улыбкой подняла взор на Габриэла, который продолжал развивать мотив:

– Леди и джентльмены, сейчас я не собираюсь играть роль Париса. Я не буду пытаться сделать выбор меж ними. Подобный выбор отвращает меня и превосходит скромные мои силы. Ибо, когда я поочередно гляжу на них, гляжу на старшую хозяйку, чье доброе, слишком доброе сердце давно стало притчей во языцех для всех знакомых, или на ее сестру, которая как будто одарена вечной молодостью и сегодня повергла нас своим пением в изумление и восторг, или на младшую хозяйку, на эту лучшую из племянниц, с ее талантом, бодростью и великим трудолюбием, – я сознаюсь вам, леди и джентльмены, что мне неведомо, какой из них следовало бы вручить награду.

Габриэл бросил взгляд на своих тетушек и, увидев широкую улыбку на лице тетушки Джулии, заметив слезы, выступившие на глазах тетушки Кейт, заторопился к окончанию речи. Галантным жестом он поднял бокал портвейна, меж тем как все остальные взялись выжидательно за свои бокалы, и громко провозгласил:

– Итак, поднимем в их честь единый тост. Выпьем за их здоровье и благополучие, их долголетие и счастье, и пожелаем им еще долго-долго сохранять завоеванное их заслугами почетное положение в их профессии и собирать дань высшего уважения и любви в наших сердцах.

Все гости поднялись, держа бокалы, и, обернувшись к трем сидящим дамам, пропели в унисон под водительством мистера Брауна:

Они же славные парни,Они же славные парни,Они же славные парни,И это вам скажет всяк.

Тетушка Кейт, не таясь, утирала глаза платком, и даже тетушка Джулия выглядела растроганной. Фредди Малинз отбивал такт десертною вилкою, и, повернувшись друг к другу, как бы мелодически совещаясь, певцы с подъемом допели:

Кому соврать не пустяк,Кому соврать не пустяк.

Потом, снова повернувшись к хозяйкам, они снова спели:

Они же славные парни,Они же славные парни,Они же славные парни,И это вам скажет всяк.

Дальнейшая заключительная строка была подхвачена многими гостями, что находились за дверями столовой, и была повторена еще не раз под управлением Фредди Малинза, высоко вздымавшего свою вилку.

В прихожую, где они стояли, проникал резкий утренний воздух, и тетушка Кейт сказала:

– Закройте кто-нибудь дверь, миссис Малинз насмерть простудится.

– Там на улице Браун, тетя Кейт, – сказала Мэри-Джейн.

– Браун повсюду, – произнесла тетушка Кейт, понизив голос.

Тон ее реплики заставил Мэри-Джейн рассмеяться.

– Да, он такой внимательный, – с иронией сказала она.

– Он как газ тут везде просачивался, – добавила тетушка Кейт тем же тоном, – всю эту ночь.

Она сама рассмеялась на этот раз и добродушно промолвила:

– Только скажи ему, Мэри-Джейн, пусть заходит, и закрывайте двери. Надеюсь, упаси Бог, он меня не слыхал.

В эту минуту дверь прихожей открылась, и из тамбура вошел мистер Браун, захлебываясь от неудержимого смеха. На нем было зеленое длинное пальто с манжетами и воротником искусственного каракуля, на голове круглая меховая шапка. Он ткнул пальцем в сторону заснеженной набережной, откуда доносился резкий продолжительный свист.

– Тедди заставит прискакать все кебы в Дублине, – сказал он.

Из каморки рядом с конторой вышел Габриэл, натягивая пальто. Оглядев прихожую, он спросил:

– А Грета не спускалась еще?

– Она собирается, Габриэл, – сказала тетушка Кейт.

– А кто там играет наверху? – опять спросил он.

– Никто, все уже разошлись.

– Нет-нет, тетя Кейт, – поправила Мэри-Джейн. – Бартелл Д’Арси и мисс О’Каллахан еще не ушли.

– Как бы ни было, кто-то там бренчит на рояле, – заметил Габриэл.

Мэри-Джейн оглядела мистера Брауна и Габриэла и, зябко поводя плечами, сказала:

– Вы так закутаны оба, что мне на вас холодно смотреть. Не завидую, как вы будете добираться домой в такой час.

– А по мне, так самое милое бы сейчас, – браво заявил мистер Браун, – это бодрая прогулочка за городом или же запрячь резвую лошадку да с ветерком прокатиться.

– У нас раньше дома была отличная лошадь и коляска, – сказала тетушка Джулия уныло.

– Незабвенный Джонни, – подхватила со смехом Мэри-Джейн.

Тетушка Кейт и Габриэл тоже засмеялись.

– А что такого чудесного в этом Джонни? – спросил мистер Браун.

– Покойный и оплакиваемый Патрик Моркан, то бишь наш дедушка, – начал Габриэл, – в последние свои годы именовался в просторечии старый джентльмен и был по роду занятий клеевар.

– О, Габриэл, – сказала тетушка Кейт, смеясь, – у него была крахмальная фабрика.

– Ну, будь там крахмал или клей, – продолжал Габриэл, – но, во всяком случае, старый джентльмен имел лошадь по кличке Джонни. И Джонни провел всю жизнь на фабрике старого джентльмена, изо дня в день шагая по кругу и вращая большой жернов. Все шло чудесно, но затем с Джонни приключилась трагическая история. В один прекрасный день старый джентльмен пожелал совершить выезд в собственной карете на военный парад в парке, вместе с высшим дублинским светом.

– Помилуй Бог его душу, – сказала тетушка Кейт с чувством.

– Аминь, – заключил Габриэл. – Итак, старый джентльмен запряг Джонни, облачился в свой лучший цилиндр и лучший галстук и со всею торжественностью выехал из своего родового особняка, что находился, я полагаю, где-то вблизи Бэк-лейн, то бишь Заднего проулка.

На этом месте все рассмеялись, даже и миссис Малинз, а тетушка Кейт сказала:

– Ну право, Габриэл, он же не жил на Бэк-лейн, это только фабрика была там.

– Они с Джонни проследовали из особняка предков, – продолжал Габриэл, – и все шло отлично, покуда в поле зрения Джонни не оказалась статуя короля Билли. И тут, то ли он влюбился в кобылку, на которой восседал Билли, то ли решил, что они приехали к себе на фабрику, но только он принялся шагать вокруг статуи.

Под общий смех Габриэл описал круг по прихожей, ступая в своих галошах.

– Он все шагал и шагал по кругу, – говорил Габриэл, – а старый джентльмен, который был чрезвычайно чопорным джентльменом, пришел в крайнее возмущение. «Вперед, сэр! Что это вы задумали, сэр? Джонни! Джонни! Совершенно неслыханное поведение! Я не могу понять эту лошадь!»

Взрывы хохота, сопровождавшие повествование о трагической истории, были прерваны громким стуком в дверь. Мэри-Джейн пошла отворить, и на пороге прихожей появился Фредди Малинз. Скрючившийся от холода, в шапке, съехавшей далеко на затылок, Фредди Малинз тяжело отдувался, и от него валил пар.