Человек в круге - Владимиp Югов

Я пояснял Мещерскому: меня, прежде всего, интересует внутренний мир таких людей, как Ковалев. Они пытаются изменить этот мир по-своему! Но изменился ли Ковалев сам в чем-то? В лучшую сторону? Мещерский моментально понял, какие документы я хочу иметь, чтобы понять Ковалева. Он стал подсовывать мне выдержки из бумаг, где характеризовался Ковалев-служака, исполнитель. Исполнитель и своей воли (заставить человека делать то, что хочет Ковалев!), и воли свыше. Материалы были, конечно, жидковаты. Мало было на Ковалева очень коротких запоминающихся характеристик. Страдали бывшие и сегодняшние бумаги расплывчатостью. Но везде в документах Ковалев ратовал за революционное преобразование человека, страны, мира. Он, по всем этим бумагам, сопровождавшим его и теперь хранящимся в архивах, умел при этом преобразовании не помнить о жертвах и крови. Ради теории освобождения большинства от гнета! Массы он не делил на полы. Женщины выглядели у него пролетариями. С ними можно делать все во имя чего-то грядущего. Как и со всеми остальными.

Однажды Мещерский не пришел. Я ждал его долго. Я понял - не придет. Стал звонить ему домой. Поскольку звонил беспрерывно, наконец подошли к телефону. Я услышал в трубке плач и причитания. Ровно, однако мертво гудело все в трубке. Мужской голос спросил меня: "Кто звонит?" Я ответил, что звонит знакомый. "Откуда вы звоните?" - спросили меня без особого любопытства. Я? Откуда звоню? Мне ничего не оставалось делать, как быстро положить трубку и попытаться поскорее отойти от этой телефонной будки.

Я стал ловить такси. Это было не такое и приятное для остановок такси место. Никто не обращал на мою поднятую руку внимания. Вдруг на полной скорости подошла машина. Я увидел Лену и ее расширенно-озабоченные и злые глаза.

- Садись, кретин! - крикнула она.

Я плюхнулся на заднее сидение, она развернула машину и бросилась наутек.

- Куда?! - заорал я. - Гони к "Известиям"!

Мещерская тут же послушала меня, на полном ходу, пугая прохожих, влетела в переулок, развернулась и бросилась к "Известиям".

- Что с отцом? - спросил я, когда, как мне показалось, мы уже были в безопасности.

Лена тихо заплакала.

- Скажи, что с ним?! - настойчиво потребовал я.

- Нас ограбили.

Повернула свое красивое лицо с большими голубыми в эту минуту и очень беспомощными глазами. Губы ее были наспех подкрашены. Я увидел на этих губах два изъяна - то ли от укуса, то ли от лихорадки.

- Кто ограбил?

- Ты действительно кретин! - искренне выругалась Лена. - Если бы я знала!

- Командует парадом Ковалев?

- Ты тише ори! Я не доверяю даже отключенной технике... - И когда мы миновали поворот и уже приближались к газете, где так и работал мой друг никакие перемены не сдвинули его с заместителя редактора - добавила: - Они все умеют, эти "зомби". Подключать, отключать...

- Послушай, - спросил я ее, - неужели бы они днем, при людях, меня кокнули?

Лена вновь подняла свои очаровательные, слегка теперь красные от слез, глаза.

- Если ты не додавишь его, - сказала зловеще, - он съест тебя! И не поперхнется! Ты же знаешь, самое дешевое убийство - тутошнее, рабоче-крестьянское!

11

Я нахожу все-таки документы о Павликове и Смирнове.

Мне помогает бывший майор интендантской службы Соловьев.

Встреча с Кравцовым - верным членом комсомольского бюро.

Дочь Вероники Кругловской, чтицы-декламаторши,

готова дать показания.

Железновский отказывается подписать мое письмо.

В который раз Железновский меня отговаривал: зачем мне все это? И уже по-иному говорил о Ковалеве. Не в нем-де вся соль. "Зомби"! - Железновский иронично ухмылялся. Ну считай тогда и меня, и себя, и весь многомиллионный народ "зомбяшками". Мы, согласись, твердо выполняли и выполняем установки сверху. Разве мы не служили? Мы широкой поступью шагали то к социализму, то коммунизму, то, остановившись, пошли к развернутому капитализму. Ковалев шел вместе со всеми. Учти, он шагал к тому же как сотрудник Комитета госбезопасности. Попробуй вильнуть! И вот теперь ты пристаешь к нему... Но зол я на него или не зол, говорил я о нем плохо или не говорил, есть же на земле более значимое на сегодня, чем Ковалев, чем мы с тобой. Есть развал в стране, есть пропасть. Работы - уйма. А тут выворачивай прошлое и занимайся Ковалевым!

- Не надо, выходит? Не тронь?

- Именно - не тронь. Так я решил. Довольно. Мы зашли в критике собственных дел слишком далеко.

- И нам аплодируют враги? - засмеялся я.

Он не обратил на это внимания.

- Погляди, писака, - с болью продолжал, - противозащитная система наша расшатана! Пришел, извини, ссыкун, продал наработки лучших в мире разведчиков! Второй кричит - выгоню из посольств и из своих центральных контор всех разведчиков! Ну выгонит. А дальше?

Я не знал, выходит, Железновского. Как бы я не думал, но со многим, о чем он говорил, нельзя было не согласиться. Да, обрадовались! Нет борьбы сторон! Но наряду с дипломатией и внешней торговлей внешняя разведка выступает непременным звеном, и без этого звена не может полнокровно функционировать государственный механизм и обеспечиваться государственный суверенитет, - говорил Железновский. - Ты смотри, США и Израиль - друзья, стратегические союзники. А шпионят друг за другом! Ты же помнишь, как несколько лет назад был пойман ФБР с поличным завербованный израильтянами сотрудник военно-морской разведки США Джонатан Поллард. Он передавал Тель-Авиву секретный код военно-морских сил США. В прессе - скандал. А в отношениях между Израилем и США - и сдвига нет в отношениях. Все естественно!

- Ты забыл, мы говорим лишь о Ковалеве, - перебил я его. - Не многословь!

- Ты не понял, что хочу сказать? - взял он меня за руку. - Но вы и так вылили много грязи на свою страну, судари и сударыни! И не смейте больше этого делать! Ковалев - разведчик. Он имел дело с внешней разведкой. Ну вылей на него ушат помоев! Вылей! Тебе это ничего не составляет. У тебя документов теперь - куча. Куда пойдут эти документы? Ты подумал?

- Я знаю, на кого ты кивнешь.

- Да, я кивну на бывшего полковника пограничных войск Шугова, ныне матерого разведчика. Ковалев для тебя - "зомби". А Шугов - не "зомби"?

Сотрудник Комитета государственной безопасности Железновский стал пояснять мне: Мещерский выполнил ряд поручений разведчика Шугова. Из архива уплыло несколько сенсационных дел. Шугов их пристроил поначалу в западной печати. Сейчас нечего хранить их под семью замками! Ха-ха! Шугов понимает: свободную печать своей бывшей страны не надо теперь умолять делать перепечатки. Они сделают! То есть вы, писаки, сделаете! А эти, тамошние, еще раз нашими документами оплюют нашу же бывшую страну. "Зомби" Шугов так же беспрекословно выполняет чей-то заказ свыше.

- Это Ковалев на хвост им наступил? И Мещерскому, и Шугову?

- Естественно. Ибо Ковалева вызвали после третьей утечки секретных документов. Ему подсказали, куда уплыли документы. Ну, а как искать и где искать, Ковалев этому давно научился.

- И Ковалев даже не предупредил Лену?

- Ковалев? Но тебя же Мещерский кое-чему наставлял! Истинная революционная нетерпимость - первый шаг к разоблачению и уничтожению врага. Для Ковалева мы все враги. Это ты учти.

- Значит, ты не подпишешь.

- Нет. Я в собственной стране. И был всегда свой. Я не хочу для кого-то быть чужим.

- Ты боишься?

- Как и ты. Жить ведь хочется. Пенсия есть. Вечера свободны. Я не знал этого. Зачем же заострять?

- Трусишка. Пусть он добивает нас, а не мы его!

- Таковы мы с тобой. И таков он на сегодня. Одним проигрывать, другим выигрывать.

- Картежник! Мелкий ты картежник. Опять проигрался? До белья?

- Мы проигрались все. Вчистую. Всей вот этой одной шестой... Какие же мы болваны! Кому мы верим?.. А ведь все это - не публичный дом. Все является, все обязано!

Я почему-то сегодня не обижался на него. Да сегодня он еще и раскис, расплылся. Не хочет подписывать - не надо. Просто подумать теперь - как защититься? Купить пистолет? - хмыкнул я. - И когда нападут, - хоть бы парочку таких, как Ковалев, отправить к праотцам. А потом и самому двинуться в поход, к белым, белым просторам. Жить уже совсем скучно. Неинтересно. Да и боязно.

А что до любви... Тоже - скучно, обманно и хлопотно. Все грозятся. Все охраняют хороших женщин... Вот пошел мир!

Мы сидели и пили у него кофе. Порядочная все же Железновский скотина, если выгораживает Мещерского, Ковалева. "Свои!" Выгораживает. Сам копается в тайнике.

- На, держи, - говорит он. - Вот как все было с Павликовым и Смирновым!

Ковалев! Видите, они умели не помнить о жертвах, о крови, потому не жалели ни близких, ни родных. В них было всегда полное сознание своей правоты! Но есть ли на земле убийства, которые можно оправдать? Есть ли молитвы-идеи для оправдания? Идея оправдания убийств есть всегда ложь. Тот, кто говорит, что пусть не растет трава на могилах врагов, - злой человек, если даже все хором повторяют: пусть не растет трава! Кто были судьи, оправдавшие это "пусть"? Нет достойных судей на земле. Все они такие же смертные, как большинство из нас. Но когда лезут в судьи Ковалевы, когда они находят идею оправдания своих злодеяний, мир корчится в судорогах.