Тревожных симптомов нет (сборник) - Илья Варшавский

Неудивительно, что его решение поступить после окончания колледжа на физический факультет университета повергло всех в удивление, а мою мачеху в смятение. Впрочем, с ее мнением он считался очень мало. У него было приличное состояние, доставшееся ему в наследство от его отца. Он мог устраивать свою жизнь так, как хотел.

Я очень мало знаю о его студенческих годах. Учился он в другом городе, и мы с ним не виделись.

Эплтон перешел на последний курс, когда была сброшена атомная бомба на Хиросиму. Это событие резко изменило отношение к физике со стороны очень многих. Образ милого и рассеянного чудака–ученого, проводящего жизнь в тиши лабораторий, внезапно стал ассоциироваться с образом чудища, владевшего самым страшным оружием современности. Физики стали проводить больше времени в правительственных комиссиях и военных учреждениях, чем в лабораториях. Физика стала государственной политикой и Большим Бизнесом.

В Федеральном Бюро Расследований заводится обширная картотека–досье на ученых, имеющих отношение к физике. Тщательно изучаются их биографии и связи. Атомная политика требует строгой секретности. И тут Эплтону повезло. У него была блестящая биография. Вернее, у него не было никакой биографии, а это и требовалось. Управление Военных Исследований обратило внимание на молодого ученого, и Джеф лопал туда в святая святых — лабораторию ядерной физики.

Мне не известно, чем конкретно занимался Джеф в течение десяти лет, но я наблюдал внешнее течение его жизни. По–видимому, дела у него шли успешно, так как к нему даже приставили телохранителя. Круг его знакомств был строго ограничен, и я пожалуй, был единственным человеком, с которым он виделся вне служебной обстановки. Жены у него не было.

В ту пору он множество раз жаловался мне, что физика целиком попала в руки военных и что мирное применение замечательных открытий последних лет искусственно тормозится во имя секретности.

Очевидно, эти настроения владели им очень сильно, иначе он не подписал бы обращение ряда ученых о необходимости коренного изменения существующей системы руководства научными исследованиями и запрещения наложения секретности на крупные открытия. Думаю, с этого и начались неприятности на работе. Они заставили его подать заявление об уходе из лаборатории.

Он занялся исследованиями дома. Насколько я знаю, он выполнял работы для одной из фирм, но, кажется, эти работы были эпизодическими.

Я хорошо помню тот вечер. Мы сидели с Джефом на веранде его дома в Калифорнии. Он только что изложил свою идею, и я пытался разобраться в том, о чем услыхал. Наконец я прервал затянувшееся молчание:

— Откровенно говоря, Джеф, я многого не понимаю, например…

— Может быть, Том, вы сначала перечислите то, что вы понимаете, — прервал он меня. — Это сэкономит порядочно времени.

После небольшого раздумья я вынужден был признаться, что не понимаю ничего.

— Ну что, — вздохнул он, — я готов отвечать на вопросы.

— Прежде всего я не понимаю, зачем вы собираетесь покинуть этот мир, где существуют такие великолепные закаты и где многое еще не потеряло своего изначального аромата.

Джеф оторвал свой взгляд от бокала и посмотрел мне в глаза.

— Я боюсь, Том, мучительно боюсь ближайшего будущего. Наш мир на краю пропасти! Вы не представляете себе, что может завтра начаться на Земле. Самое мучительное то, что я сам десять лет готовил все это. Конечно, я не знаю всей дьявольской кухни, но то блюдо, которое я состряпал собственными руками, вселяет в меня ужас. Чего бы я ни отдал за то, чтобы вернуть эти десять лет! К сожалению, сейчас уже ничего не переменить. Вы знаете, Том, я не из тех, кто ради идеи способен пойти на костер. Для этого я слишком люблю жизнь. Да и что я могу предпринять? Бороться против того, что сам создал? Можете не сомневаться, они сразу уберут меня.

— Значит, из–за боязни будущего вы хотите уйти из этого мира навсегда? Очень своеобразный выход!

— Вы меня плохо поняли. Я совсем не собираюсь покидать этот мир. Я хочу переселиться в далекое будущее, где все виды оружия будут таким же анахронизмом, как в наши дни каменный топор.

— А вы не думаете, что там может существовать еще более страшное оружие?

— Нет! Я верю в человеческий разум…

— Хорошо, а как же вы собираетесь это сделать? Мне всегда казалось, что из всех фантастических идей идея путешествия во времени самая абсурдная.

— Я тоже никогда не представлял себе Время как одно из измерений четырехмерного пространства. Идея четырехмерного мира кажется мне искусственной. В трехмерном пространстве мы всегда можем выбрать такое направление движения, при котором, по крайней мере, хотя бы одна из координат остается постоянной. В модели же четырехмерного пространства любое движение всегда связано с изменением координаты времени. Не правда ли, странная координата? Я представляю себе Время как неотъемлемую составляющую нашего трехмерного пространства. Двигаясь в пространстве, мы тем самым движемся во времени.

— Значит, по–вашему, остановив движение, мы можем остановить течение Времени?

— Остановить движение невозможно. Это основное свойство материн. Мир, где существует только относительное движение, — чистейшая абстракция. В таком мире достаточно иметь одну движущуюся молекулу, чтобы считать все остальное в движении. Нельзя сомневаться в наличии абсолютного движения, так как только оно свойственно материи.

— Относительно чего же происходит такое движение?

— В этом–то все дело. Для Ньютона это было абсолютным пространством, для Лоренца — эфиром, а для меня — полем времени, насыщающим пространство.

— А ваши коллеги не считают, что вы проповедуете новую ересь в физике?

— Будьте спокойны! Я не публикую своих работ. То, о чем я вам говорю, доказано мною экспериментально. Это не блеф. Я не только открыл кванты Времени — таймероны, но и нашел способ управлять ими. Теперь, когда мы подошли к существу вопроса, давайте лучше пойдем в лабораторию.

То, что я увидел, напоминало гигантского удава, свернувшегося вокруг металлической сетки. Все сверкало полированным металлом и светилось изнутри. Я остановился, ошеломленный масштабами и красотой этого фантастического сооружения.

— Это всего лишь экспериментальная модель установки, сказал Джеферс, явно довольный произведенным на меня впечатлением, — но на ней можно проводить очень любопытные эксперименты. Здесь я могу концентрировать или рассеивать пронизывающий нас поток таймеронов. Достаточно повернуть эту рукоятку вправо, как время внутри клетки потечет с невероятной скоростью.

— Но как же это можно проверить, Джеф?

— Очень просто: по изменению скорости радиоактивного распада. Наибольшее количество радиоактивного кобальта, которое я помещал сюда, распадалось наполовину всего за несколько часов. Вы понимаете, какое значение может иметь ускорение всех процессов при изучении законов биологического развития? За несколько лет здесь, перед глазами человека, может пройти больше, чем за тысячелетия в обычных условиях. Я обратился в несколько государственных учреждений с предложением поставить такие работы в широком масштабе.

— Ну и что же?

— В нескольких местах надо мною посмеялись. В одном предложили за большие деньги заняться при помощи этой установки получением новых видов микробов для биологической войны.

— Надеюсь, вы быстренько подписали контракт?

— Я сказал, что пошутил и никакой установки нет.

— Что же вы теперь собираетесь делать?

— То, что я уже сказал. Отправиться в далекое будущее. Я могу не только ускорить течение времени внутри этой клетки, сконцентрировав в ней поток таймеронов, но и полностью изолировать ее от них, приостановив в ней течение времени. Для этого нужно лишь повернуть эту рукоятку влево.

— Значит, если я правильно вас понял, вы собираетесь просидеть внутри этой клетки несколько тысячелетий, пока жизнь на Земле не станет более привлекательной и ученых перестанут заставлять изобретать средства убийства себе подобных?

— Наконец до вас дошло, Том. Вес же я не зря потратил вечер!

— Чем же вы собираетесь питаться? Вряд ли даже консервы способны выдержать такой срок.

— Мне не нужна будет пища. Процессы жизнедеятельности настолько замедлятся, что для меня несколько тысячелетий пролетят не дольше, чем для вас несколько часов.

— А вы не боитесь, что процессы жизнедеятельности настолько замедлятся, что вы просто умрете?

— Нет. Я помещал в эту клетку свою кошку. Десятидневное пребывание она перенесла великолепно, даже не проголодалась!

Я чувствовал какую–то абсурдность затеи, но не мог подыскать достаточно убедительных аргументов.

— А как обстоит дело с возвращением назад? — спросил я. — Представим себе, что вы не сойдетесь характерами с нашими далекими потомками. Кто знает, что будет в далеком будущем?