Подростки - Олег Болтогаев

В детсад она теперь ни в какую. Пару раз пытался затащить, упирается, чуть не плачет. Так и жмемся в подъезде ее дома. Как-то ее отец нас застукал. Она едва трусики успела подтянуть. То, что она мне даст, сомнений уже нет, вопрос в другом.

Где?

Это, как говорил наш прежний физик, мой вопрос.

Хорошо бы ко мне домой, но мать взяла отпуск и все время сидит дома.

К Наташе домой? Там вечно ее мамуля. Господи, вот проблема!

Спасение пришло нежданно-негаданно. Мать объявила, что профсоюз дал ей путевку в Сочи, и что послезавтра она уезжает, и мы с отцом остаемся на хозяйстве.

Бархатный сезон, знаете ли.

Отлично. Да здравствуют советские профсоюзы — самые гуманные в мире.

Да здравствует бархатный сезон!

И мамочка уехала. На следующий день я летел в школу, как на крыльях.

На первом же уроке я передал Наташе записку: «Приходи вечером, погуляем».

«Хорошо, во сколько?» «В восемь». На том и договорились. Этого вечера я ждал с особым нетерпением. Что ей сказать? Сказать прямо или придумать дуньку?

А вот возьму и скажу прямо. Будь что будет.

Мы пришли на наше место одновременно. Обычно я приходил раньше. Она всегда позволяла себе чуть-чуть опаздывать. Изящно так, на пару минут. Мы пошли по нашему привычному маршруту. Парк, аллея, лавочка, аллея, парк, ее подъезд.

Раньше вместо лавочки был детсад, но после того случая он отпал.

И вот мы на нашей лавочке. Привет, старушка!

— Наташа, а так люблю тебя, я не могу без тебя, — шептал я, целуя ее лицо.

— А сам на других поглядываешь, — ответила она печально.

— На кого?

— На немку. На Катю.

— Что ты такое говоришь? Мне никто не нужен, кроме тебя.

— Так сладко врешь, что верить хочется.

— Наташа, неужели ты мне не доверяешь?

— Доверяю.

— Наташа, — я держу паузу.

— Что?

— Наташа, ты знаешь, в чем наша проблема?

— В чем?

— В том, что мы не доходим до конца в наших отношениях.

— До какого конца?

До моего конца, хотелось пошутить мне, но я сказал другое.

— Мы изводим друг друга ласками, а самого-самого ты мне не позволяешь.

Она промолчала. И я решился.

— Наташа, давай ты станешь моей. Тогда у нас будет все по-другому.

— Как по-другому? — она сидела, отвернувшись и опустив голову.

— Ну, мы будем лучше знать друг друга.

— Я и так хорошо тебя знаю.

— Ничего ты не знаешь. Я для тебя все сделаю. Наташ. Приходи ко мне.

— Куда?

— Ко мне домой. Хочешь, давай завтра утром, часов в девять.

— А как же твои?

— Мать уехала в санаторий. А отец на работе.

— Но завтра же воскресенье.

— У него рабочий день.

— Ты уже все предусмотрел, — она посмотрела мне в лицо.

— Да ничего я не предусматривал. Просто так получилось. Так ты придешь?

— Не знаю, — ответила она тихо и снова опустила голову.

Я чуть не подпрыгнул. «Не знаю» — это не «нет»! И я надавил на другой рычаг. Я обнял ее. Посадил к себе на колени. Дальше было все традиционно. Я гладил ее всюду, до изнеможения целовал в губы, расстегнул кофточку, сдвинул вверх чашечки лифчика, гладил грудь, осторожно брал в рот ее сосок, моя правая рука на весь вечер прописалась под ее юбкой, теперь вечера стали холоднее, и она уже была в чулках. Я отстегивал застежки, иначе просто было невозможно просунуть пальцы внутрь ее трусиков, к ее разгоряченному телу.

Все это мы с ней уже много раз делали в течение этого сумасшедшего лета. И я, и она, мы хорошо знали, чем это кончится, но каждый раз все происходило словно впервые, и все ее попытки сжать своими бедрами мои пальцы, не дать им свободы, все это заканчивалось моей победой, нашей с ней победой, я добивался своего, мы с ней добивались своего, и она стонала и вскрикивала, кусала меня, ритмично дергаясь всем телом и вдруг падала на мое плечо, отяжелевшая и влажная, ее, как при лихорадке, била мелкая дрожь, она всхлипывала, как ребенок после долгих рыданий, она тыкалась лбом в мою шею и никак не могла отдышаться.

Наконец она приходит в себя, оживает, ее рука ложится на мои брюки, она легонько трогает меня сквозь одежду, поднимает глаза и тихо спрашивает:

— А ты?

— Не надо, — отвечаю я. Никто не знает, каких усилий стоит мне такой ответ.

Но сейчас я пошел козырным тузом.

Она вопросительно смотрит на меня. Секунду я молчу, потом говорю:

— Я хочу по-настоящему.

Она слегка отодвигается. Медленно встает. Подтягивает трусики. Снова садится.

Все это молча. Поднимает юбку, начинает пристегивать чулки. Левый, правый.

Расправляет юбку. Поправляет лифчик. Застегивает кофточку. Все это молча.

И вдруг она всхлипывает и начинает плакать. Она плачет громко, в голос, она причитает, словно, старушка, она падает мне на грудь, я не знаю, что с ней делать, никогда я не видел ее такой, я глажу ее плечи, спину, голову, это совсем не те ласки, что три минуты назад, а она все плачет и плачет.

— Я боюсь, неужели ты не понимаешь, у меня еще никого не было, вдруг я забеременею, отец убьет меня, а ты меня бросишь, как бросил Лидку, кто я тогда, ты хочешь, чтоб я пошла по рукам, если бы ты меня любил, ты этого бы не требовал, ты бы жалел меня, берег, зная, что я еще ни с кем…

Она продолжает обвинять меня, а сама все плачет и плачет, а я молчу и молчу.

— Что ты молчишь? — спрашивает она вдруг, продолжая всхлипывать.

— А что говорить? Не хочешь — как хочешь. Я думал, что после этого мы станем ближе. А чтоб не забеременеть, есть масса способов. Ты хочешь сохранить себя до свадьбы, так твой жених этого, может, и не оценит. Скажет, что же тобой никто не интересовался, что ли? А если мы будем и дальше вместе, то я буду тебе только благодарен за то, что ты не отказала мне именно тогда, когда я больше всего в этом нуждался. Ты не представляешь, как я мучаюсь.

Она снова выпрямилась. Вздохнула. Мы помолчали.

— Завтра я буду тебя ждать. Хочешь — приходи, не хочешь — не приходи. Только сейчас ничего не говори. Просто пойдем домой и все. Пойдем.

Я подал ей руку, и мы встали.

Встали и пошли. И я был уверен — она придет.

И она пришла. Только опоздала на полчаса.

Ну, по такому поводу — можно.

Я проснулся с мыслями о ней. Отец уже позавтракал и громко шуршал в туалете.

Затем он заглянул ко мне и, увидев, что я уже не сплю, сказал, что уходит.

— До вечера, па! — крикнул я ему вслед.

— Сваргань что-нибудь на ужин, — ответил он.

«Сварганим», — подумал я и вскочил.