Злые белые пижамы - Роберт Твиггер

— А каким был Канчо? — спросил я.

— Вообще, он был очень простым человеком, с простыми вкусами. Его не волновало, иностранец ты или японец. Иногда я думаю, он ненавидел свою зависимость от организации, которую он создал. Ему были нужны ученики, но он также презирал раболепие среди учеников; но это японский подход. Он был в душе бунтарем. Он очень любил пиво. Иногда он вызывал меня посреди тренировки и говорил: «Давай, Жак, выпьем пива у меня в офисе. Говоришь, у тебя не выходит тай но хенко? Так и у меня тай но хенко не выходит тоже, а ведь я изобрел его!» Когда он заболел, я почувствовал к нему жалость. Он стал похож на одинокого старика, который создал что-то, что вышло из-под его контроля. Именно поэтому я уехал из Японии и вернулся во Францию. Я научился всему, чему он должен был меня обучить.

Пайе вместо обычного японского поклона встряхнул мою руку. «Запомни, — сказал он, — мы — не японцы.»

Шведская девушка Пола, Ева, успокаивала Долорес после ее неудавшегося прорыва в микроавтобус скорбящих. Это была последняя капля для Долорес, которая, не выдержав, разрыдалась. Из ее коверканного английского я пришел к выводу, что все было не так просто — по ее словам, у нее с Доном Фернандо все же была связь. Он хотел покончить с этим, в то время как Долорес считала иначе. «Мужчины, — огрызнулась Ева, — все вы трусы, разве нет?»

Вернувшись в Фуджи Хайтс, я не получил от Сары никаких вестей. Я отправился в супермаркет, где она работала, и выстоял очередь к кассе с пакетом ненужных апельсинов. Увидев меня она улыбнулась. «Что ты хочешь?» — спросила она. «Тебя», — ответил я. Она согласилась встретиться со мной несколько дней спустя после работы, но лишь на несколько часов. Как она сказала, ее отец был очень строг. Это не казалось многообещающим.

Недельная передышка сработала на пользу моим коленям. Сочащиеся раны сменились розовой кожицей. Впервые, когда я входил в додзё в приподнятом настроении, без необходимости настраивать себя на серьезный лад.

В нашем полку ответственных за душевую прибыло — Крэйг наконец-то получил визу по направлению культуры и вернулся из Австралии. Он был толстым, дряблым и отстающим от всех на три месяца, но он вернулся. Он не сказал ни слова по поводу своего разоренного шкафчика в раздевалке. Во время занятий севанин отводил его в сторону, где избивал, гонял, оскорблял его, чтобы поскорее подтянуть до нашего уровня. Его основной проблемой была неспособность безошибочно выполнить элементарные движения. Мы же упражнялись в них каждый день в течение месяцев. Он чистосердечно признался, что в Австралии проводил свое время в играх в футбол и поглощении пива. Судя по его пузу, пиву он уделял больше внимания.

Крэйг оттирал плесневелые душевые с особым рвением, давая нам с Адамом приятную возможность отдохнуть. Он был забитым и услужливым и горячо желал быть принятым в коллектив.

Спина Крэйга вскоре превратилась в массу желтовато-фиолетовых синяков, поскольку Даррен заставлял его делать неисчислимое количество страховочных падений. Страдальческие стоны Крэйга пронизывали влажную тишину наших летних тренировок. Мы уже давно для себя усвоили, что крики ведут лишь к растрате энергии вне зависимости от силы боли. Крэйг все же не был убежден и ревел как зверь, попавший в стальной капкан. Его колени тоже вскоре превратились в красное месиво, не хуже, чем мои, возможно, чуть получше, но не выглядели здоровыми — это точно.

После одной особенно тяжелой тренировки с Дарреном, где на каждую страховку Крэйга приходилось два его вопля (один для самоободрения и другой от боли после падения), Крэйг сидел в раздевалке в очень угрюмой позе, готовый признать поражение. Я старался убедить его взглянуть на обратную сторону его мучений — это скоро пройдет, курс закончится и чтобы он обратил внимание на скорость его улучшения; обычная каша из полуправды, что мы подбираем для обыденного ободрения. Напомнив слова Дэнни после несчастного случая с его пальцем, Крэйг печально сказал: «Не удивляйся, ребята, если вы завтра меня не увидите».

Неужели они его сломали? Если бы он ушел, уникальный рекорд — первый курс без сдающихся — оказался бы для нас недостижим. Но где-то в душе проявилось и злорадство — тот несомненный прилив энергии, что случается, когда ты оставляешь позади тех, кто не дотянул до конца.

Моей собственной новой неприятностью было возвращение в пару к Маленькому Нику, горячему армянскому парню. Он становился все более заносчивым, капризным и просто неприемлемым в совместном деле. Ему не нравилось находиться в Японии и не нравилось тренироваться со мной. И он поклонялся Мастарду. И, конечно же, он был зеницей ока для Мастарда. Да, это было действительно время испытаний.

«Ты — мужчина, а он — мальчик, — говорил Уилл с Дикого Запада. — Ты должен показать ему, кто здесь главный.»

Крис относился к ситуации с большим скептицизмом. «Единственный способ иметь дело с Маленьким Ником — это выдерживать дистанцию. Но ты — его партнер и никакой дистанции нет, так что ты ничего не можешь поделать.»

Недостатки Маленького Ника были всего лишь недостатками девятнадцатилетнего правонарушителя, богатого сыночка, в детстве сидевшего на риталине — американском наркотике, предписанном гиперактивным детям — и еще невероятно испорченного — мать специально по его требованию ездила в Голливуд для покупок предметов последней моды.

Бэн, который был того же возраста, что и Маленький Ник, жаловался:

— Когда мне было четырнадцать, у меня была подержанная форма для дзюдо, которая мне была мала. Когда ему было четырнадцать, его родители оплатили ему годовые курсы чечетки.

— А кто платил за твои занятия дзюдо?

— Они были бесплатными. Никто не платит за дзюдо в Австралии. Но чечетка очень дорогая.

Я не имел ничего против танцевальных способностей Маленького Ника; действительно, казалось, что он их применяет должным образом на практике в кафе «Бейсбол» в токийском куполе, где он работал танцором.

— Что ты танцуешь? — спросил я в один из редких моментов нашего общения.

— Ну, «Village People», «YMCA», типа того.

— «Village People!», — я с трудом мог удержать свое ликование. — Когда ты в следующий раз выступаешь? Я должен это увидеть!

Но армянин скромно умолчал о точном времени своего выхода на сцену для танцевальных телодвижений, и прежде чем у нас возникла возможность добраться туда, чтобы взглянуть на него, он сломал руку одному из официантов и был уволен.

— Вообще-то я сам ушел, — сказал он скромно. — После того как я сделал того парня, я понял, что они наверняка не захотят, чтобы я оставался работать. И кроме того они все там козлы.

Он показал мне, как избил коллегу с помощью определенной последовательности движений в комбинации с никкё и хиджишимэ, чтобы уложить его.

— Я услышал треск его руки, так что думаю, я сломал ее, — сказал он, — Его лицо тоже сильно повредилось, после того, как я в него двинул коленом несколько раз.

— По крайней мере, ты применил айкидо, — сказал я, запинаясь.

— Да, — сказал он. — Кроме колена, это было не айкидо, это было мое.

В чайной комнате Маленький Ник сказал Роберту Мастарду: «Я кое-что сделал, но не знаю, стоит ли вам говорить…»

Мастард не оторвался от газеты, которую читал:

— Значит, ты влез в драку, да?

— А как Вы узнали?

Мастард пожал плечами. А потом сказал:

— Ты победил?

— Да.

— Ну, тогда все в порядке.

Но однажды Ник зашел слишком далеко. Мы делали технику, которая требовала удара в живот, который блокировался. Повторяя снова и снова, люди стали относиться к блокам менее внимательно. Использовать это невнимание приемлемо для учителя, и даже для такого же ученика, но не в так, чтобы это привело к травме — так считал я, в любом случае.

Маленький Ник обошел мой блок с определенным намереньем и направил сильный удар в ребро, что было неожиданно болезненно. Я был так раздосадован, что в ответ ударил его в почку и сказал ему отвалить. В неожиданном раскаянии он предложил руку, чтобы помириться и забыть о недоразумении. Я неохотно пожал его руку. Но не забыл. Я не бог. Это маленькое ничтожество своим целенаправленным ударом доставило мне изрядную боль. Сломано ли ребро? Конечно, нет, и стыдно признаться, потому что, рассуждая технически, я должен был блокировать удар.

Я описал симптомы Даррену.

«Мне кажется, у тебя сердечный приступ», — сказал он.

Сато, лысый массажист, пришел по просьбе Мастарда. Сато проверил меня полностью и покачал головой. «Может ребро сломано», — сказал он. Но он был тверд в своем мнении, что я должен провериться у доктора. Мастард отнесся к этому настолько серьезно, что я почувствовал вину, что преувеличил боль. Затем я поправил себя: мне плохо и действительно больно. Но где-то в подсознании, я думал: «Эта травма не хуже армянина Ника. Когда уходит он, исчезает и она; в этом я могу быть уверен.» Мастард в шутку стукнул меня в живот. Он указал на нескольких университетских студентов.