Тюрьма (The Prison House) - Джон Кинг

Одевшись, мы просачиваемся в котельную и ждем следующей группы заключенных. Рядом со мной стоит смешной маленький человечек с длинными волосами. Он разговаривает. Со мной. И это шок. Он говорит мне, что его зовут Иисус. Я смеюсь. Нет, так меня зовут остальные заключенные, и с моего лица сползает улыбка, после двухнедельного бойкота расстраивать этого человека – это последнее, что я хотел бы сделать, он может назваться любым именем, которое ему нравится, и называть меня как угодно, лишь бы он от этого был счастлив. Он говорит мне, что его называют Иисусом, потому что у него длинные волосы и по профессии он плотник, духовный человек, который ходит в сандалиях. Я раздумываю, что ответить, если мой язык мне подчинится. Он мельком оглядывает на остальных, которые сердито уставились на него, и я догадываюсь, что они сердятся на него за то, что он говорит со мной, он говорит, что два года провел в Индии, его остановили на границе, им показались подозрительными его хипповые волосы и дурной характер. И по этой причине он в тюряге. Из-за своей внешности и фашизма власть предержащих. Могу ли я в это поверить? Я киваю. Они поместили меня в корпус Б, потому что я не выказываю Директору никакого уважения. Я расскажу тебе о Директоре. Он кое-что натворил на островах, и иностранцу будет трудно поверить в это, а я знаю эту историю, но не признаюсь ему, я рад выслушать ее еще раз. Но сначала он должен у меня кое-что спросить.

Я весь внимание, я вежлив, я слушаю его, и вначале я упускаю смысл его слов, изо всех сил сосредотачиваюсь, напрягаюсь, чтобы понять его; и Иисус задает мне очень серьезный вопрос, всматривается в мои глаза, странным образом изучает меня и спрашивает, все ли со мной в порядке, понимаю ли я его речь; и это возвращает меня в реальность, и я четко слышу его, до меня дошло, какой вопрос он мне задал, правда ли, что я изнасиловал женщину, а потом убил ее. Этот удар приходится мне в солнечное сплетение, и я отшатываюсь назад, ударяюсь о стену, с трудом дышу, я запинаюсь, качая головой, и не могу говорить, в конечном счете говорю: «Нет», шепотом, голос срывается, нет, конечно, это неправда, я этого не делал, кто такое сказал, я что, выгляжу как насильник? Это риторический вопрос, как будто существует типаж насильника, но, должно быть, мое лицо выражает шок, как и шок в моем голосе, а Иисус смотрит на меня так, как будто он -праведник, способный распознать факт и выдумку, некий духовный учитель, который прощает и знает, что все мы – братья и сыновья наших матерей. Иисус кивает и говорит: «Я и не думал, что ты насильник»; и мне приходит шальная мысль, вот он дурак, но, но большому счету, я хочу поблагодарить его.

Иисус объясняет мне, что люди из корпуса ненавидят насильников. Он говорит с другими заключенными, и они смотрят на меня и задают вопросы. Я по очереди смотрю на сицилийца, который кладет дрова в топку, замечаю, сколь осторожно он опускает чурбаны на пол, а теперь он аккуратно складывает их в стопки. Может, он забыл о собственном ужасном преступлении, мне хотелось бы знать, что такого он совершил, чтобы отсидеть в Семи Башнях такой долгий срок. Может, он и есть настоящий насильник, и время отпустило его грехи, и если его приятели не относятся к нему с таким омерзением, то, может, этого никогда и не происходило, но затем я размышляю о жертве и знаю, что она этого никогда не забудет. Но старик – не насильник, я просто не хочу, чтобы он был насильником, и когда я смотрю на Иисуса и стоящих за его спиной жюри присяжных, я вижу, что выражение их лиц изменилось, понимаю, что ненависти больше нет, гоблины кивают, а один из них даже смеется. Иисус говорит мне, что человек с широкой улыбкой известен под прозвищем Мясник, и именно он хотел пырнуть меня в душевой, но Иисус подверг его план сомнению, и они отложили нападение до вечера, и тогда он поймал бы меня за зеленой дверью, так что это хорошо, что теперь они знают правду. И Мясник хлопает меня по спине и усмехается. Он дружелюбный человек. «Господи», – думаю я, – «если верят мне на слово, то они идиоты», и они бы были идиотами, если бы поверили в сказку об изнасиловании, надзиратели открывают дверь и гонят нас вперед.

Должно быть, сам Директор запустил в систему этот слушок, и я должен помнить, что в Семи Башнях нет настоящей правды, есть слухи и подозрения; и мы судим тех, кто рядом с нами, по собственным меркам, но это садистская шутка, и несколько секунд я ненавижу Директора, я хотел бы убить его, но это ощущение проходит, и я вместо этого заставляю себя пожалеть его. Я ни к кому не испытываю ненависти. И потасовки, разбитое окно, спизженные фотографии – такие преступления можно простить, но только не изнасилование. Какой человек способен сделать такое с женщиной, или с другим мужчиной, или с ребенком? Насильник будет скрывать свое преступление, выдумает какую-нибудь шнягу, лишь бы все знали, что он хороший человек, и, вероятно, он сотрет из мыслей память о своем преступлении, он не способен признаться себе, что он – скотина, человеческий отстой, и, может, я действительно виновен, и остатки моей порядочности затмили ужас моего деяния. Я мог сам себя наебать, но как я это узнаю? Тот факт, что другие люди слышали эту историю, и смотрели на меня, и верили в это, говорит мне о том, о чем я не хочу слышать, это порождает подозрения и сомнения; и разве не говорят духовные люди, что каждый способен и на хорошее, и на плохое деяние, что мы все и святые, и грешники, что каждый из нас мог оказаться машинистом поезда, отправляющегося в Освенцим.

Надзиратели ведут нас обратно в корпус, и я слышу только Иисуса, давлю в себе подозрения и наслаждаюсь расслабленной атмосферой. Ломаные предложения и странные слова, но это мой тюремный patois*.

* Patois (фр.) – диалект, разговорный слэнг

Меня медленно накрывает счастьем, теперь я знаю, почему со мной так обращались, и надеюсь, что Иисус расскажет всем новость. Мы доходим до двора, и он смотрит на одного из надзирателей, стоящего высоко на стене замка, поднимает руку, как будто у него в ней оружие, водит пальцем по воображаемому курку; и на минуту я вспоминаю Гомера, но я знаю, что этот Симпсон – экстремал другого рода, жертва и преступник, Иисус задирает свои волосы и язвит над грифом. Он оборачивается ко мне и говорит, что никогда не пойдет в парикмахерскую, что когда его освободят, он проведет неделю дома, а потом вернется в Индию вместе со своей сестрой. Приглушенным голосом он говорит мне о ней, духовная женщина, которая может летать при помощи медитации. Он видел это. Он пристально смотрит на меня и говорит, что она не того типа женщина, с которой мужчина захотел бы заняться сексом, хотя она красива, и он снова спрашивает меня, понимаю ли я, и я говорю, что понимаю. И это правда.

Я слушаю Иисуса и смотрю, как по двору передают новость обо мне, замечаю, что один из тех парней, с которыми я дрался, передает эту информацию через заслонку в воротах, и мои взгляд скользит дальше, и в ближайшем углу двора я замечаю дерево. На фоне белой штукатурки оно кажется черным и грубым, кора разлинована глубокими бороздами, ствол, ветки и разветвления похожи на камень. Колючая проволока, растянутая по стене позади дерева, превратилась в плющ и раскидала свои щупальца, опутав ствол и въевшись в его побеги. Я неотрывно смотрю на дерево, а Иисус все говорит, я узнаю о его твердом намерении вернуться в Индию и достичь просветления, Директор счел бы это богохульством; и я киваю, мне интересно, в то же время я разглядываю застывшую старую смолу вокруг ран дерева, проволока дышит, тянет свои щупальца, дерево уже мертво. Вряд ли его посадили здесь специально, должно быть, оно выросло из семени, оброненного улетающей птицей. Непонятно, как оно смогло выжить в этих голых скалах, но оно выжило, выросло, и жило, и, в конце концов, умерло, и затем превратилось в камень.

И за кого они меня принимали, эти идиоты, эти лицемеры, которые совершили акты насилия и воровства, а теперь считают, что они чем-то лучше меня, они что, правда считали, что у моей страсти сексуальный подтекст, или что я страстно жажду власти; нет, я просто живу жизнью безродного бродяги, который берет все, что хочет, без задней мысли; и всполошенные мамаши повсюду предостерегают своих детей, чтобы те держались подальше от таких монстров, как я, в истории ничего не меняется, это моя жажда жизни, она увела меня за пределы строгой морали консервативного общества; и я представляю Игги Попа, покрытого белой пудрой, и вспоминаю желтую кожу Гомера Симпсона, и я иду из своей комнаты на холодные улицы мегаполиса и напеваю песенку Игги, я рад, что я не идеалист Робин Гуд, не благородный человек, живущий в лесу я рад, что никогда не был ребенком; я помню о Мари-Лу, она едет с незнакомцем, а я сижу в баре и думаю о собственных делах, потягиваю холодное пиво, с жадностью глотаю холодную содовую; эти искусительницы провоцируют тебя на блуд, и заставляют этого человека деградировать, рискнуть заразиться СПИДом и умереть от ВИЧ; его распяли в порядке удовлетворения естественных нужд, мегаполис манипулирует нами, скармливает нам раздутые и сомнительные ценности, и после один из потомков распыляет эгоистичные гены; этот хороший мальчик грустен, потому что его иммунная система не фурычит, и он гниет заживо на глазах у тех, кто любит его, что чувствуют эти люди, видя, как жестоко растлили невинность; и хороший мальчик – это плохой мальчик, иначе он не оказался бы в корпусе Б вместе с отбросами общества, но никто не знает, что он такой же, как и был, с улыбающимся лицом и натурой обманщика; о да, этот насильник просто один ничтожный уебан, он повсюду, по всему миру; этот Слишком Плохой Джимми, стережет; у него темные тайны и светлая внешность; этот парень из корпуса Б в ярости, он движется по грязным полям Европы, свободный мыслитель, сбежавший от нравоучений лживых моралистов, лукавых праведников, проповедующих лживые доктрины; и это не имеет ничего общего с его одинокой жизнью, истинная причина поиска свободы -это просто нехватка самообладания, меня обвинили в изнасиловании – вот она, реальность, подлость системы и развращенность людей, которые заподозрили меня в этом; и я безликий чужак, который пытается вырваться из тьмы, сила струится по моим ногам, льется в яму моего живота, из того места, где был мой мозг, другой энергетический шар катится вниз по спине, мой пах взрывается; и я делаю шаг вперед, чтобы победить и забрать то, чего я желаю, печально известный легендарный бродяга идет вперед, безжалостный изгой, который вносит хаос в прочные сообщества, безработный бывший мошенник без привязанностей ко времени и месту, человек, настолько влюбленный в жизнь, что не чувствует угрызений совести, мысли о последствиях ограничивают его свободу и убивают волшебство момента; и этот насильник – борец за свободу, искатель, и я жду в темной аллее и вдыхаю запах гнилых овощей, протухших продуктов и салфеток; колода карт намокла под дождем, я слышу, как переговариваются крысы, принюхиваются к остаткам цивилизации, вгрызаются в лицо избитого бомжа, его избили так, что он уже ничего не чувствует; и ничто из этого не имеет значения для такого человека, как я, все, что я вижу, так это свою добычу, она идет по тротуару; и это мог быть кто угодно, просто оказаться не в том месте и не в то время, просто невезение, ничего личного, просто похоть человека, следующего за солнцем и живущего жизнью беззаботного гедониста, в голове звучит плач – к таким вещам я отношусь с презрением, вот таким я стал, они же говорят, что я – такой; я протягиваю руку, хватаю чью-то жизнь и затыкаю ей рот, этих криков никто никогда не услышит, женщина вырывается, но я очень сильный, я приставил к ее носу тряпку, она вдыхает хлороформ, я затаскиваю ее в аллею; и Бог на моей стороне – с моря по докам ползет туман, а я – забытый брат Джека Потрошителя, я шатаюсь по улицам Вайтчапела, удовлетворяю себя бедняками, и меня защищают высшие силы; и именно похоть заставляет землю вертеться, а я – Потрошитель, но также я служу нуждам человечества, расширяю границы генофонда города; и эта соблазнительница перестает бороться, я затаскиваю ее во тьму, у меня внутри пустота, я отрицаю обвинение, судья орет, что женщины – святые, они – матери человеческой расы, Директор в ярости, а Жиртрест ползает перед ним; куда делась моя гордость, я в смятении, я теряю самообладание, и все из-за того, что меня заклеймили монстры из корпуса Б; и вот я в номере отеля, шторы опущены, а моя жертва лежит с кляпом во рту, привязанная к кровати, и я раздеваюсь и взбираюсь на нее, начинаю двигаться, во мне просыпается мощь, о которой я никогда не подозревал; и я обливаюсь потом, я зол, почему-то эта кукла не спит, она плачет беззвучными слезами, и я кладу руку ей на лицо, прикрывая глаза и нос, и у нее не остается лица; я вижу лицо Иисуса, это святой, говорящий по-английски, я ищу объяснения у креста на стене над кроватью, я знаю, что Иисус прощает людям их грехи; и я кладу руку на узкое горло и начинаю сжимать его, на моем календаре с грохотом обваливаются могильные плиты, и я сильнее сжимаю горло и перестаю душить ее только тогда, когда чувствую, как сломались кости; я смотрю вниз, на ее лицо, и вижу, что она перестала дышать, кожа такая же синяя, как и глаза, и я ложусь в свою грязную постель и развязываю хрупкие запястья и голени, держу ее на руках; я рад, что не сделал ничего неправильного, что я хороший человек, я хороший мальчик, который делает правильные вещи; и я одинок, и моя подруга никогда не покинет меня, никогда не умрет, на самом деле не умрет, и я теперь знаю, что она всегда будет любить меня.