Генерал Абакумов. Палач или жертва? - Олег Смыслов

Эта сводка была за прошедший день и проходила по линии милиции. Другие документы тоже пока еще не были тревожными, потому что в них еще не было печати катастрофы. Той самой, которая появится гораздо позже.

Не пройдет и месяца, как Виктора Семеновича назначат на более ответственную и даже более значимую должность — начальника 3-го Управления ГУГБ НКВД СССР. В документах будет зафиксирована и дата — 19 июля 1941 года. В самый разгар Великой Отечественной войны. То есть с этого дня тридцатитрехлетний Абакумов возглавил Управление Особых отделов. То самое, которое в 43-м переименуют в СМЕРШ.

А в преддверии этого назначения, буквально за восемь дней, ему присвоят очередное специальное звание комиссара ГБ третьего ранга (09.07.1941 г.).

Как утверждает Е. Жирнов, «на новом посту дела у Абакумова тоже пошли хорошо. Начальство по-прежнему было уверено, что может на него положиться, а среди подчиненных он сумел прослыть человеком слова, суровым, но справедливым и заботливым командиром.

Стиль руководства Абакумова в значительной степени отличался от методов управления Берии и Кобулова. Оба его шефа считали, что дисциплина может держаться только на страхе и окрике. Берия мог вызвать провинившегося и в течение суток не принимать его, но и не отпускать из приемной, и подчиненные, не сходя со стула, получали инфаркты или седели. Кобулов мог обложить площадной бранью любого подчиненного.

Абакумов, по воспоминаниям подчиненных, материл исключительно руководителей, которых считал виновными в любом просчете рядовых сотрудников. И практически все офицеры «Смерша», с которыми мне довелось беседовать, рассказывали какую-либо историю о том, как Абакумов позаботился о них или их семьях: для кого-то добился усиленного пайка, а кому-то дал свой личный самолет, чтобы слетать в глубокий тыл к заболевшим близким. Истории о заботливом Абакумове, как это обычно бывает, при пересказах обрастали невероятными подробностями, и каждый особист свято верил, что в тяжелую минуту может обратиться за помощью к начальнику и ни в коем случае не должен подводить его. И Абакумов спокойно мог требовать от подчиненных результатов, причем любой ценой.

Вспоминает ветеран-особист: «Он пришел к нам уже сложившимся чекистом. Опыта у него хватало, все-таки почти десять лет в органах. На основе мельчайших деталей не всегда, но довольно часто он делал правильные выводы и принимал верные решения. В чем ему нужно было отдать должное — хватка у него была крепкая. Он требовал беспрекословного исполнения своих указаний и уж о данных поручениях никогда не забывал и если что-то решал, от своего решения не отступал никогда, жестоко настаивал на своем. Работать с ним было нелегко, но всегда была уверенность в том, что назавтра он не скажет: я ничего подобного вам не поручал. Чекисты высоко ценили Абакумова, хотя многие и побаивались его».

Оперативную работу, как и отношения с коллегами, Абакумов всегда выстраивал предельно просто. Разрабатывавшиеся лично им операции никогда не отличались особым изяществом. «Тонких многоходовых комбинаций продумывать и организовывать он не любил и не умел. Подход был кавалерийский: руби — и делу конец. Он считал, что чем проще операция, тем лучше», — вспоминает ветеран.

К примеру, в Ленинграде во время блокады особисты использовали для увеличения числа выявленных агентов и паникеров-провокаторов следующий прием. Агент ходил по немногим уцелевшим знакомым и вел разговоры о том, что город надо сдавать, большевики сошли с ума и т. д. Не арестовывали лишь тех, кто мог добраться до телефона и сообщить куда следует о госте и его умонастроениях. За теми, кто не сообщал, приезжали на «воронке». Сфальсифицированные от начала и до конца дела можно было обнаружить практически в любом следственном отделе или отделении особых отделов».

К слову, главной задачей Особых отделов в период войны стала решительная борьба со шпионажем и предательством в частях Красной армии. Также эта борьба должна была быть направлена на ликвидацию дезертирства в непосредственной прифронтовой полосе.

Только теперь борьба с «контрреволюцией» была отведена на второй план. А ведь совсем еще недавно на Особые отделы НКВД возлагались специальные задачи по борьбе с контрреволюцией, шпионажем, диверсией, вредительством и всякого рода антисоветскими проявлениями в армии и на флоте, пограничных и внутренних войсках.

Все же война расставила все точки над «и».

В августе 1941 года, наблюдая за полетами немецких разведчиков, в штабе ВВС Московского округа обратили внимание, что они фотографируют дороги, ведущие к столице. В результате оценки данных разведки было установлено, что противник готовит наступление именно по этим дорогам. Тогда командующий ВВС МВО H.A. Сбытов сразу же принял решение организовать «воздушный контроль обстановки на дорогах московского направления путем регулярных полетов наших истребителей на всех угрожаемых участках фронта. Каждые четыре часа над всеми дорогами проносились двойки истребителей закрепленного за данным направлением авиаполка. Однако долгое время особых результатов такое наблюдение не давало».

«И вот 5 октября на рассвете разведчики доносят: по Варшавскому шоссе, примерно в 50 км от города, безусловно, в нашем тылу, двумя колоннами идут немецкие танки и пехота, — вспоминал генерал-лейтенант авиации Николай Александрович Сбытов. — Информация исключительно важная, поэтому нуждается в тщательной проверке. Был у меня такой майор Карпенко, инспектор по технике пилотирования, человек исключительно храбрый. Посылаю перепроверить. Прилетает назад, докладывает: «Товарищ командующий, точно идут немецкие танки, очень много». Потом оказалось, что целый немецкий корпус в обход фланга наших войск на направлении Москва — Смоленск прошел практически без боя в наш тыл и спокойно движется на Москву.

А у нас никаких резервов нет. Только строительные батальоны и женщины, которые копают окопы для наших войск, которых нет.

Командующий округом Артемьев как раз накануне неизвестно почему уехал в Тулу, поэтому я доложил о немцах Телегину. «Что будем делать?» — говорит. «Давайте поднимать курсантов военных училищ — больше некого. В Подольске два военных училища, хоть немного задержать, а тем временем может, какие-нибудь резервы подойдут. А я буду создавать авиационный кулак — возьму понемногу отовсюду, откуда можно. Два-три полка наскребу и буду бить с воздуха, опять-таки задержим».

Договорились, решили. Было 7 часов утра с минутами. И напрасно Телегин в своих мемуарах теперь пишет, что я ему доложил не то в 12, не то в 15 часов. В это время меня уже допрашивал сам начальник контрразведки Абакумов и решался вопрос о моем аресте. Ладно, по порядку. Я по своей линии все распоряжения сделал, авиацию собрал, авиагруппа готовилась уже к 12-ти, максимум к 13 часам нанести удар по немецкой танковой колонне. Вдруг звонок (а мне Маленков кремлевский телефон поставил): Абакумов приглашает меня к себе. Даже, говорит, машину пришлем, если хотите. Нет, говорю, спасибо, я на своей. Ладно, приезжай на Лубянку. Ведут сразу к Абакумову, а у него в кабинете и Меркулов, заместитель Берии, и еще начальник контрразведки штаба ВВС на меня из угла косится, Абакумов сразу же: