Сытый мир - Хельмут Крауссер

Уве худой и высокий, его улыбка кажется циничной, она вошла у него в привычку.

— Ну что, тяжело пришлось? — спросил он.

— Ничего, всё в порядке. Будет в порядке.

— Тебе повезло! Честное слово! — И его ухмылка разрослась шире, во всё лицо, прежде чем он тронулся с места. — А меня, например, в мой первый день здорово достало! Тк случайно совпало — прямо сразу — самый тяжёлый случай! Самоубийство на рельсах железной дороги. Человека разнесло на тысячу кусков — представляешь, что это такое? И вот начались поиски! Там челюсть, там обрывок кишки! Очень неаппетитно… Мы часа три искали в траве, сбрасывали всё в ванну, пока не набрали столько-то и столько-то килограммов. Но на человека эти килограммы уже ничем не походили…

Мы припарковались на стоянке Восточного кладбища. Уве вышел из машины и прихватил бумагу.

— Все эти оформления и бумажные дела отнимают много времени. Поначалу это даже радовало: всё-таки с бумагами — не с трупами. Но потом становится скучно.

— А тебе, кажется, нравится твоя работа, а?

— Слушай, я получил хорошее образование — дипломированный торговый представитель в области индустрии. Но там и без меня оказалось много народу. — Он уставился в зеркало заднего вида, проехался пятернёй по своим коротким тёмным волосам с проседью, а потом, не глядя на меня, подчёркнуто небрежно пробормотал: — Скажем, так: здесь чувствуешь себя живым. И тебе не приходится выслушивать от твоих клиентов всякую ахинею. А это дорогого стоит!

— Ну, если посмотреть на вещи с этой стороны…

Я был того же мнения. Преимущества, конечно, есть. И немалые.

Уве показал мне, какое свидетельство где должно быть подписано и заверено, чтобы мёртвый действительно стал полноправным покойником.

Потом мы могли возвращаться в свою контору. Но Уве не торопился жать на педаль газа. Я спросил, что нам ещё сегодня предстоит.

— Мыть машину. Она у нас должна сверкать каждый день как новенькая!

Вот это прозвучало не очень вдохновляюще. А пока я радостно вдавился в сиденье, вспоминая, как выглядит Юдит, и размышляя, почему же она не вернулась. Какие-то, значит, были у неё причины.

Сидя на пассажирском месте катафалка, можно держаться с насмешливым превосходством по отношеншо к остальным участникам дорожного движения. Никто не ответит тебе тем же. Всё равно что носить униформу устрашающей армии.

Я скалюсь во все стороны. Большинство водителей воспринимают катафалк как дурное предзнаменование и сразу снижают скорость. И даже бледнеют, когда видят в кабине человека, усмехающегося им в лицо. Хорошая работа!

Мне захотелось заехать на Главный вокзал и пригласить Швайнебакке бесплатно прокатиться. На месте для клиентов.

Перед конторой стоит Крамм, держа в руках бумажку. Уже издали слышно, как он орёт:

— Сколько же можно вас ждать!

Уве опустил стекло, Крамм сунул ему свою бумажонку в руку и поскрёб бороду.

— Несчастный случай. Жертву извлекают спасатели, — сказал он.

— Ванну брать?

— Думаю, да. Прихватите. И побыстрее!

Уве спрыгнул из кабины и поманил меня за собой. Крамм промокнул пот со лба и быстренько убежал с солнцепёка в холодок своего кабинета. Из сарая с оборудованием мы взяли цинковую ванну.

— Что там случилось?

— Пока не знаю, приедем — увидим.

У меня начался тяжёлый приступ кашля. Такой, что я чуть не выронил из рук ванну. Меня скрючило. Солнечные лучи отражались от оцинкованной поверхности, как от океанских вод на закате.

— Какой-то у тебя нездоровый кашель!

Уве торопится и отъезжает от конторы так лихо, что визжат шины. Вылетает на улицу как безумный.

— Крамму так больше нравится! — уверяет он. — Это его возбуждает!

Через двести метров он переходит на нормальный темп.

Я ищу на карте города адрес, который указан на бумажке. Отыскиваю его с трудом, потому что то и дело захожусь в кашле.

— Это, случайно, не на железной дороге? — спрашивает Уве.

— Нет.

— Ну, тогда не так страшно…

Мы едем в Гаутинг, в район для богатых, это недалеко от частной клиники. На стройке произошёл несчастный случай.

В своё время я часто проезжал мимо этих мест на велосипеде — после того как мои родители переехали из города в пригород, в дыру неподалёку отсюда. Мне было тогда лет двенадцать.

Значит, наш клиент — или его родные, оставшиеся в живых, — строит здесь, на краю леса, дом. Стены уже возведены, и крыша есть. Всё украшено цветными лентами, на видном месте висит зелёный венок. Значит, они как раз праздновали, по обычаю, подведение дома под крышу. Но праздник получился не очень весёлым.

Крутом растерянно стоят полицейские и не знают, за что хвататься.

Мужчина в красном пиджаке лежит ничком на глинистой земле и рыдает, вцепившись себе в волосы на затылке. Ещё несколько мужчин опустились перед ним на колени и пытаются найти для него какие-то слова утешения, хотя у самих глаза полны слёз. Пока ещё непонятно, что же произошло.

Молодой врач показывает пальцем на широкий каменный блок, объёмом, наверное, кубометра в полтора. Вокруг него возятся пожарники, приспосабливая к нему цепи и лебёдку.

Мы обходим этот каменный блок кругом. Под ним лежит придавленная женщина. Голова, шея и запрокинутые за голову руки погребены под камнем.

Видна молодая кожа, коротко подстриженные волосы подмышек, белое летнее платье, стройная фигура, ноги красивой формы, обутые в белые туфли на высоких шпильках. И всё это — в большой луже крови. Теперь я вижу, что каменный блок не что иное, как помпезный садовый гриль. Пожарники привели в действие подъёмник. Рыдающего мужчину увели. Цепи натянулись. Гриль перевернули на другую грань.

Лицо женщины превратилось в слякоть, в красное глянцевое месиво. Плоское как тарелка. В нём отражались очертания окруживших её людей. Мне приходилось видеть на картинках солдат, раздавленных танком. Но всё равно меня вывернуло наизнанку. Да ещё как. И не меня одного.

Я шатаясь отошёл в сторонку, рвота поднялась мне в нос, жгла и разъедала, перекрыв мне воздух, перед глазами прыгали красные точки, я захлебнулся, комочки рвоты попали в дыхательные пути, мои лёгкие воспламенились, я бил себя в грудь кулаками, а из глаз во все стороны летели солёные брызги. Мой желудок опорожнился в несколько коротких судорог; горло перехватило, мне не хватало кислорода.

Я вытирал рот пальцами, а пальцы обтирал о траву. Потом привалился к наспех окрашенному временному дощатому забору. Уве изо всех сил хлопал меня по спине.

Я был ему нужен, чтобы тащить оцинкованную ванну. Я попытался привести себя в рабочее состояние. По всему участку тут и там корчились люди, согнувшись над содержимым своих желудков.

Врач с невозмутимым лицом, загоревшим в солярии, как раз подписывал свидетельство о смерти. Полицейские разгоняли любопытных соседей.

Врач украдкой подозвал нас к себе.

— Знаете, как всё произошло? Поверить невозможно! Им на самосвале привезли этот гриль, он стоял на самом краю платформы, и тут — видите вон ту яму в земле? — самосвал угодил в неё колесом, накренился, и гриль начал соскальзывать с платформы. И эта женщина, — он указал на месиво из крови и мяса, — почему-то решила, что сможет руками удержать эту глыбу от падения. Плюмпс! Ну, можно ли придумать что-нибудь более несусветное, а?

Он покачал головой и двинулся прочь.

Мы подтащили ванну к трупу, и я прикрыл глаза, пропуская под дрожащие веки лишь смутные зелёные и голубые пятна.

— Берись!

Я нагнулся к самой земле и только потом решился чуть приоткрыть щёлочки глаз. Мне снова досталось браться за ноги. На сей раз это были гладкие женские ноги.

Уве водрузил на ванну крышку. Полицейские обсуждали со свидетелями детали происшествия, чтобы занести всё в протокол. В глине, в вонючей крови валялась золотая серёжка. Уве поднял её и сунул в карман. Мы потащили ванну к машине. Меня всё время тошнило, но снаружи это было незаметно, потому что из пустого желудка ничего больше не выходило.

Уве повернул ключ зажигания и нажал на газ.

— На сегодня хватит! Сейчас отвезём это в морг — и конец рабочего дня!

— Йес-са!

— Не переживай особенно. Я знаю многих, кому в первый раз досталось куда больше, чем тебе, ну а теперь их уже ничем не проймёшь!

— Это было очень тяжёлое испытание.

— Что?

— Ничего.

— Смотри-ка: я, например, всё время представляю себе, что это война. И кругом валяются убитые, размозжённые. Вся разница только в том, что со мной при этом ничего не может случиться. Потому что бомбы больше нигде не рвутся.

— А я всё время думал, что я мастер устраивать себе мир поудобнее…

— Что?

— Ничего.

Мы перенесли ванну в холодное помещение, в котором стояли и другие ванны, порожние, и взяли одну из них с собой, взамен той, которую оставляли.