Война в Зазеркалье - Джон Ле Карре

– Верно, – сказал Лейсер.

– Что еще вы запомнили?

Пауза.

– «Тигриный клык». Удар по глазам.

– Никогда не используйте его, – быстро отреагировал сержант. – По крайней мере при нападении. Вы при этом слишком раскрываетесь. А теперь приемы на удушение. Все они выполняются сзади, помните? Голову отклоняете назад, вот так. Рукой обхватываете за горло и давите. Вот так. – Лоу оглянулся через плечо. – Смотрите, пожалуйста, в мою сторону. Я ведь показываю это не для собственного удовольствия… Впрочем, если вам все прекрасно известно, перейдем к броскам. Покажите, что вы умеете!

Лейсер встал, сплел с Лоу руки, и какое-то время они тянули каждый в свою сторону, выжидая, что противник даст слабину. Затем Лоу резко отпрянул назад. Не ожидавший этого Лейсер качнулся вперед, и в тот же момент рука Лоу вцепилась ему в затылок и заставила его тяжело упасть лицом на поверхность мата.

– Попались на трюк, – объявил Лоу с усмешкой, но уже через секунду Лейсер извернулся и откровенно грубо выкрутил инструктору руку, отчего его маленькое тело подскочило и ударилось о маты, как птичка ударяется о стекло несущегося на большой скорости автомобиля.

– Боритесь по-честному! – закричал Лейсер. – Или, будь я проклят, сделаю еще больнее!

– Никогда не опирайтесь всей тяжестью на противника, – коротко и спокойно ответил Лоу. – И не давайте волю своему темпераменту в спортзале на тренировке.

Он подозвал Эвери.

– Теперь ваша очередь, сэр. Дайте ему поразмяться на себе.

Эвери встал, скинул пиджак и дождался, пока Лейсер приблизится к нему. Он почувствовал силу захвата на руке и сразу осознал, насколько хрупко его тело при столкновении с по-настоящему зрелой мужской мощью. Он сделал попытку ухватить более опытного противника за предплечья, но не смог обхватить их и постарался высвободиться, но Лейсер цепко держал его. Голова Лейсера уперлась ему в голову, наполнив ноздри ароматом лосьона для волос. Он чувствовал увлажнившуюся щетину на щеке и жаркое потное тепло, исходившее от его мускулистого напряженного тела. Упершись руками в грудь Лейсера, Эвери отталкивал его от себя, вкладывая всю энергию в это отчаянное усилие вырваться из удушавших и сдавливавших объятий. Когда ему удалось чуть отстраниться, они сумели впервые посмотреть друг на друга поверх подвижного сплетения рук, и лицо Лейсера, черты которого исказились от физического усилия, вдруг смягчились, превратились в улыбку. Он ослабил хватку.

Лоу подошел к Холдейну.

– Он ведь иностранец, верно?

– Поляк. Как он, на ваш взгляд?

– Я бы сказал, что в свое время он был изрядным борцом. Ловким, коварным. Он хорошо сложен. И в неплохой физической форме, учитывая все обстоятельства.

– Понятно.

– Как поживаете вы сами, сэр? Все нормально, как я погляжу?

– Да, спасибо.

– Двадцать лет все-таки. Странно даже подумать об этом. Уже дети взрослые.

– Боюсь, детей я так и не завел.

– Я имел в виду своих.

– А!

– Видитесь с кем-нибудь из нашей прежней команды, сэр? Как там мистер Смайли?

– Мы с ним почти не пересекаемся. У меня теперь вообще мало знакомых. Давайте я с вами рассчитаюсь.

Лоу стоял почти по стойке «смирно», пока Холдейн готовил для него деньги. Дорожные расходы, вознаграждение за работу, тридцать семь шиллингов шесть пенсов за нож плюс еще два шиллинга за ножны – плоский металлический футляр, снабженный пружиной, чтобы оружие можно было обнажить за доли секунды. Лоу выдал ему расписку, поставив под ней в целях безопасности лишь буквы С.Л. вместо подписи.

– Нож мне действительно достался недешево, – объяснил он. – Но такой только и можно добыть, если сговориться с ребятами в спортивном клубе. – Он сказал это не без гордости.

Холдейн снабдил Лейсера чем-то вроде укороченной шинели и парой высоких резиновых сапог, чтобы Эвери мог взять его на очередную прогулку. На этот раз они добрались автобусом до самого Хедингтона, сидя на открытом втором этаже.

– Что это за сцена была сегодня утром? – спросил Эвери.

– Я думал, мы просто дурачимся, не более того. И вдруг он провел болевой прием.

– Он ведь вспомнил тебя?

– Конечно, вспомнил. С чего бы еще ему было причинять мне боль?

– Не думаю, что он сделал это нарочно.

– Послушай, давай не будем об этом. – Лейсер все еще не отошел окончательно.

Они доехали до конечной остановки и побрели под дождем.

– Он тебе не понравился, потому что не принадлежит к нашему кругу, – сказал Эвери.

Лейсер рассмеялся и взял Эвери под руку. Дождь плавными волнами гулял вдоль улицы, каплями стекал по лицу, норовил проникнуть за вороты их пальто. Эвери захватил ладонь Лейсера и прижал ее к себе, и они продолжали идти, радуясь обществу друг друга, забыв о дожде и заигрывая с ним, норовя пройти по самым глубоким лужам и совершенно не обращая внимания на промокшую одежду.

– Капитан доволен, Джон?

– Очень. Говорит, что все идет отлично. Мы скоро приступаем к урокам радио. С самой простой техникой. Завтра должен приехать Джек Джонсон.

– Я постепенно вспоминаю, Джон. Стрельбу и все прочее. Я ничего не забыл. – Он улыбнулся. – Свой старый три-восемь, например.

– Девятимиллиметровый. У тебя все получается, Фред. Получается очень хорошо. Капитан так и сказал.

– Неужели это его слова, Джон?

– Да. И в Лондон он докладывает то же самое. В Лондоне тобой довольны. Нас только беспокоит, что ты стал слишком…

– Слишком каким?

– Как это объяснить? Слишком англичанином во всем, понимаешь?

Лейсер рассмеялся.

– Я бы не стал тревожиться по этому поводу, Джон.

Эвери ощущал в сгибе локтя сухость и тепло там, где лежала рука Лейсера.

Утром они занимались шифрами. Роль инструктора взял на себя Холдейн. Он принес лоскуты шелка с напечатанными на них образцами шифра, которым будет пользоваться Лейсер, и наклеенную на картон схему соответствия букв цифрам. Схему Холдейн разместил на каминной полке, прислонив к мраморным часам, и принялся читать лекцию в манере Леклерка, но без свойственной тому излишней аффектации. Эвери и Лейсер сидели за столом с карандашами в руках и, следуя указаниям Холдейна, с помощью таблицы преобразовывали абзац за абзацем в колонки цифр, сопоставляя результаты с шифром на шелке и в результате снова получая текст, но уже связный и имеющий смысл. Этот процесс требовал скорее прилежности и усердия, нежели повышенной концентрации внимания, и потому Лейсеру, которому всегда хотелось выкладываться по максимуму, это занятие скоро наскучило. Он стал делать ошибки.

– А сейчас мы проведем шифровку двадцати групп на время, – объявил Холдейн и продиктовал с листа бумаги, который держал в руке, сообщение из одиннадцати слов, подписанное «Майская мушка». – Со следующей недели вам придется обходиться без подсказки. Я повешу таблицу к вам в спальню, и ее нужно будет заучить наизусть. Итак, начали!

Он включил секундомер и отошел к окну, пока двое его подчиненных лихорадочно работали за столом и почти в унисон бормотали ругательства, с трудом проводя элементарные подсчеты на лежавших перед ними листах бумаги. Эвери чувствовал, что действия Лейсера становятся все более хаотичными, слышал сдавленные вздохи и проклятия, замечал, с какой злостью сосед по столу орудует ластиком. Намеренно замедлив свою работу, он бросил взгляд через руку Лейсера, чтобы оценить, как продвигается дело у него, и заметил, что карандаш, зажатый в его руке, потемнел от пота. Не говоря ни слова, он подменил листок Лейсера своим. Повернувшийся в этот момент Холдейн едва ли успел это заметить.

Уже в самые первые дни стало очевидно, что Лейсер смотрит на Холдейна, как врач на слабеющего пациента, как священник на грешника. Действительно, было что-то устрашающее в человеке, который умудрялся извлекать столько сил из настолько пораженного болезнью тела.

Холдейн, в свою очередь, почти полностью игнорировал Лейсера. Он упрямо держался за свои привычки, ничем не нарушая хода собственной жизни. Не было кроссворда, который бы он не разгадал. Из города доставили ящик бургундского, разлитого в полубутылки, и он выпивал по одной за каждым приемом пищи, пока они прослушивали записи. Его отчужденность казалась столь полной, что, казалось, ему претит необходимость делить кров с этим человеком. Но странным образом, чем более Холдейн уклонялся от общения, чем отчужденнее держался, тем сильнее возрастало уважение к нему Лейсера. Руководствуясь какими-то своими, никому не ведомыми стандартами, он взял его за образец английского джентльмена, и любые слова или поступки Холдейна только укрепляли это восприятие.

Впрочем, и сам Холдейн несколько изменился. В Лондоне он ходил по коридорам департамента очень медленно, каждый раз словно выбирая надежное место, чтобы поставить ногу. Порой мелкие клерки и секретарши нетерпеливо толклись у него за спиной, но не отваживались обгонять. В Оксфорде он приобрел легкость походки, которая бы изумила его столичных коллег. Его сухая фигура словно вобрала в себя больше жизни. У него выправилась осанка. Даже его враждебность воспринималась как строгость командира, и только. Лишь кашель никуда не делся – это гулкое рыдающее буханье, казавшееся слишком громким для его узкой впалой груди. На его щеках порой играл болезненный румянец, который вызывал у Лейсера безмолвную озабоченность ученика здоровьем любимого наставника.