Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— Расслабься. Я обещаю, больше никаких информационных бомб. Но звонок сделать придётся.

— Если я не умру от стыда в течение этого разговора, что, кстати, будет на твоей совести, с тебя нереально вкусная коробка шоколада. Не смей даже приближаться ко мне без неё.

— Есть, мэм.

— И лучше тебе реально разобраться со своим клубом. Даже Дерек Картер, каким бы фантастическим он ни был игроком, не найдёт себе места фактически в начале сезона. Это лишь возбудит подозрения, что у него полно непонятных проблем, если в профессиональном плане меньше, чем за полтора года, он уже во второй раз окажется на улице.

— Дерек Картер это знает и сделает всё от него зависящее, — в конце концов, ему ещё растить ребёнка. Который однажды пойдёт в колледж, а потом и захочет жениться. И терять заработок всё-таки не лучшая идея. Имеющихся накоплений пока ни за что не хватит для того, чтобы у малыша было всё самое лучшее, и чтобы вдвоём ни в чём нуждаться вплоть до той поры, когда он сам уверенно и прочно встанет на ноги.

***

— Если будут спрашивать, я скоро вернусь. Оливия была здесь всё это время. А минуту назад встала и ушла, — шепчу я Брук, присев у нашего стола, чтобы не привлекать лишнего внимания. Мне просто нужно, чтобы она знала, куда я делся, и в случае чего могла сказать что-то адекватное и меня прикрыть. Хотя это и вряд ли пригодится, предупреждён значит вооружен.

— Но Дерек…

— Поверь, это не займёт много времени. Я быстро. Только найду ее.

— Ладно, — она кивает, но без особого восторга. Я иду стремительным шагом в сторону выхода на улицу, думая, что, может, эта женщина уже сто раз уехала, но Оливия в своём закрытом изумрудно-зелёном платье с длинными рукавами обнаруживается лишь идущей к той части дороги, где такси будет удобней установиться и при этом не мешать остальным участникам движения. Я догоняю её, разворачивая лицом к себе, и моя первая же фраза оказывается более злой и резкой, чем я хотел, чтобы она была:

— Ну и что всё это значит? Утром ты ни хрена это не упомянула, а спустя несколько часов я вдруг вижу тебя уходящей из зала, в котором ты вообще не должна была находиться. Твоя чёртова закрытость просто бесит.

— Ну а ты просто замечательно открыт, так что ли? — она вырывает свою левую руку и, крепче перехватывая серебристый клатч правой ладонью, в которой он изначально и находится, одновременно отступает от меня, — только среди фраз «сегодня я не могу» и «я должен быть в другом месте» я не услышала ни слова о том, что ты должен быть и будешь не один.

— И что? Я больше не обязан перед тобой отчитываться и посвящать тебя в каждый свой следующий шаг.

— Так вот как ты заговорил. Значит, ты не обязан, но тебе при этом всё позволено? Следить за мной, приставлять ко мне телохранителя и быть бесцеремонным?

— Господи Боже, мы же это уже уладили, — я начинаю неконтролируемо выходить из себя, и эти нервы… Я дрожу не из-за чёртовой уличной прохлады, а потому, что они не знают выхода, ведь я так привык держать всё в себе, — всё, его нет. Ты, чёрт побери, свободна.

— Нет, я не свободна, — выкрикивает она, — потому что я подумала, что ты будешь один, и что, если я приду, мы будем как бы вместе, и в некотором смысле всё будет так, как и должно было быть, — я временно прекращаю ходить и метаться в пространстве, ведь мне крайне необходимо осмыслить всё это максимально спокойно. То, что она тоже помнит и вроде как тоже держится за намерения и воспоминания. Но она продолжает, и в своей голове я успеваю уложить критически мало: — Но ты всё разрушил.

— Я? А может, ты? Быть как бы вместе это не значит действительно быть вместе, и я не знаю, что необходимо тебе, но мне точно не нужно притворство. Я не хочу жить во лжи.

— А я хочу освободиться, Дерек. Если бы я знала, какой будет твоя речь, я бы никогда не позволила тебе её произнести. О таких вещах надо предупреждать.

— Предупреждать о чём?

— О заявлениях, которые ты собираешься делать публично, когда они способны отразиться не только на тебе.

— Я сказал лишь то, что чувствовал, — то, что шло от души. Я не хотел и пытался задавить в себе некоторые слова, но они упрямо пролились на черновик, и я не смог ничего изменить. Просто не нашёл сил вычеркнуть их и сформулировать свои мысли без личного подхода. Да, вероятно, это очередная информационная бомба, хотя Виктории я гарантировал обратное, и в итоге мне понадобится больше одной коробочки конфет, но так уж и быть.

— Но такие люди, как мы, не имеют права говорить то, что чувствуют. Мы не должны распространяться об этом, иначе станем обычными и скучными. Между нами и простыми людьми должна быть дистанция. Особенно в твоём случае.

— Да я лучше буду неинтересным, чем изменю самому себе.

— Но ты уже это сделал, Дерек, — бескомпромиссно и твёрдо заявляет она, буквально заставляя меня заледенеть изнутри и ощутить, как все внутренности сковывает болью и отчаянием от того, как холоден её взгляд, лишённый всяческого тепла и даже малейших крупиц нежности, — твоя речь наверняка произвела необходимый эффект, но ты просто жалок. На твоём месте я бы уже давно перестала себя уважать. Не знаю, как ты ещё себя выносишь. Я помню тебя не таким. Я любила другого человека, — да и я, видимо, тоже. Мы оба видели друг в друге не тех, кем являемся на самом деле. И потому, женившись, совершили ошибку. В чём-то даже непоправимую. — Ты сказал там верную вещь, ты станешь отцом, но я как не собиралась становиться матерью, так и остаюсь верна своим словам. Так что давай составим какую-нибудь бумагу, которую я смогу подписать, — и тут моё терпение резко лопается, и я становлюсь официально злым. Наверное, так всегда и бывает, когда масса ощущений, проблем и переживаний наваливается на тебя, как снежный ком, и тот всё увеличивается и растёт, основательно придавливая своим весом. Но однажды ты вырываешься из плена, делаешь первый за долгое время глубокий вдох и…

— Как же ты меня достала.

— Что?

— Что слышала. Господи, какой же я идиот, — я с нажимом провожу руками по лицу, даже не в силах на неё посмотреть и высказать ей всё буквально в глаза, но главное это наконец выговориться. Она здесь не единственная, кто желает свободы. И я ей её дам, но только чуть позже. Через каких-то пять минут. Наверное, это невеликая цена. — Причина, которая у меня была… Она ведь не была, а всё ещё есть. А я почти забыл об этом, — как же Митчелл и Тимоти были правы. Не ослеплёнными в отличие от меня и не дураками, честно и глупо думающими, что что-то изменилось. Что мы с Оливией вновь будем счастливы. Вот почему я здесь. Потому что никого не слушал, а меня лишь отвергали снова и снова, но я всё убеждал себя, что она вот-вот впустит меня. Что захочет нас, как я. Что это непременно произойдёт не сегодня, так завтра. Что она никак не может быть полностью самовлюблённой, равнодушной и безразличной. Что моя одержимая беготня рано или поздно увенчается успехом. — Но знаешь, мы бы смогли с нею жить, вместе жить с тем, что ты сделала, ну, по крайней мере, попытаться, если бы ты просто извинилась… Да хотя бы признала, что совершила преступление, даже без извинений, — но ты просто чертова эгоистка, как была ею, так и осталась, и не делаешь ничего, что могло бы всё исправить, хотя это и вряд ли возможно. Я снова унижен так, как никогда в жизни не был. Будто меня окунули в грязь и помои. — Но даже на такую малость ты совершенно не способна. А я больше не могу. С меня хватит.

— Чего не можешь?

— Ждать тебя, Оливия. Усердно позволять тебе думать, что я по-прежнему настолько в гневе и бешенстве, что мне реально нужен лишь этот ребёнок, только чтобы ты не дай Бог вдруг не почувствовала себя загнанной в угол из-за того, что я нуждаюсь в гораздо большем. Ставить твоё благополучие превыше своего, невзирая на всю поселившуюся внутри меня боль. Но ты настолько одержима желанием просто исторгнуть из себя этого ребёнка, нашего ребёнка, чтобы его больше не было в твоём теле, как уже нет и первого малыша, что я ненавижу это. В нормальных парах это самое счастливое время в их жизнях, даже если временами трудное и несчастное, но ты всё буквально извратила. Так, что если однажды кто-то вдруг забеременеет от меня и будет при этом излучать самую настоящую радость, я посчитаю, что эта гипотетическая женщина, наверное, просто под наркотическим кайфом. Но и это, пожалуй, не самое худшее. Весь ужас в том, что я тебя не ненавижу. Я старался, правда, старался это почувствовать, хотя бы чуть-чуть и на долю мгновения хоть раз, но гораздо сильнее старался продолжать тебя любить, что, впрочем, и без стараний мне отлично удалось. А тебе нужна лишь чёртова бумага. И чтобы никто не знал, что у тебя внутри. Ладно, ты её получишь. Мой адвокат свяжется с тобой в ближайшие дни. А я в свою очередь приложу максимум усилий, чтобы не досаждать тебе своими вопросами. Теперь же я должен вернуться обратно. Прощай, Оливия.