Гопакиада - Лев Вершинин

Уже в 1837-м три молодых униатских священника — уже известные нам Маркиян Шашкевич, Иван Вагилевич и Яков Головацкий, именовавшие себя «Русской троицей» — готовят к печати сборник «Русалка Днестровая», лейтмотивом которого звучат строки Шашкевича: «Вырвешь мне сердце и очи мне вырвешь, но не возьмешь моей любви и веры не возьмешь; ибо русское мое сердце и вера — русская». Это была тяжелая оплеуха полякам, но и Вену это крепко насторожило, поскольку, обсуждая, хоть и вполне невинно, актуальные вопросы времени, молодые литераторы пришли к тому, что «русские» Галиции, невзирая на различие в вероисповедных нюансах, по сути, один народ с русскими Киевщины, Москвы — и так далее, вплоть до Камчатки. Учитывая, что всесильным канцлером Австрии был в те годы Клеменс Меттерних, не доверявший славянам вообще, а России боявшийся до дрожи, реакция столичной бюрократии не ограничилась запретом на распространение сборника, вышедшего в Будапеште, в Галиции. Местным чиновникам и польской общественности была дана отмашка на травлю трех неблагонадежных наглецов. И травля состоялась, причем с размахом и выдумкой. В итоге, как мы опять-таки уже знаем, Шашкевич умер совсем молодым, едва ли не от голода, не имея денег на врача и лекарства, запуганный Вагилевич запросил пощады и до конца жизни пел оды в стиле «Еще Польска не згинела», а Головацкий, самый устойчивый из троих, эмигрировал в Россию, где, политикой особо не увлекаясь, сделал серьезную научную карьеру. С этого момента Вена приходит к выводу, что балансиры разладились и их надо бы подправить.

Маятник двинулся вспять.

Ultima ratio

Смена фаворита и курс Вены на реставрацию в Galiciae et Lodomiriae польского влияния как дополнительного фактора укрепления позиций «народовцев», естественно, всерьез затронуло и «народную» церковь. Вена взялась за нее всерьез, и понять Вену, безусловно, можно, поскольку симпатии к потенциальному противнику проявлялись отнюдь не только на уровне сельских священников и малочисленных интеллектуалов, но даже в высшем эшелоне Грекокатолической церкви. В лояльности Ватикану не отказывал никто, однако сработал, так сказать, «принцип бумеранга», некогда запущенного недоброй памяти Иосифом Шумлянским. Не вдаваясь в тонкости догматов, но трепетно относясь к обрядности, большинство прихожан считало «русскую» — по древним правилам оформленную — веру близкой, непонятно, чем отличающейся от собственной, зато католичество воспринимало как веру чужую, панскую, да еще и «польскую». Еще больше сердила власти активность лидера «туземцев», Григория Якимовича, епископа Перемышльского, а позже митрополита Львовского, который мало того что позволял себе интересоваться политикой, но и затеял «чистку» униатской обрядности от польских и латинских наслоений, практически выхолостивших ее «самость». В принципе, необходимость такой реформы после почти двух веков застоя и отупения была очевидна, однако возвращение ГКЦ к изначальной литургии в чистом виде опасно сближало ее с православием, в связи с чем митрополиту настойчиво порекомендовали распустить «обрядовую комиссию» и более к этому вопросу не возвращаться. Правда, инициативу наместника Галиции графа Голуховского, вознамерившегося ввести вместо кириллицы латиницу, Якимович, воззвав к самым широким массам, сумел все же свести на нет, но не более того. Недовольство властей, чего и следовало ожидать, вовсю нагнетали поляки, в 1867 году даже наступившие на горло собственной песне и официально отказавшиеся от «борьбы за вольность», взамен получив карт-бланш на полонизацию края.

В этом же направлении активно работал испохватившийся Ватикан. Если к концу XVIII века Святой Престол практически забыл о своей бестолковой и бесполезной карпатской «падчерице», а в начале XIX века, радея Габсбургам, даже одобрял, пусть и негласно, ее позицию по отношению к «французскому Антихристу», то теперь отношение изменилось. Все свое немалое влияние и все свои прерогативы Святой Престол использовал для пресечения «неправильных» тенденций в поведении униатского духовенства. Начав, естественно, с кадров, которые, известное дело, решают все.

Униатский орден базилиан (Святого Иосафата), весьма влиятельный в Галиции и традиционно курирующий сеть народного образования, был передан «под братскую опеку» иезуитов, создавших сеть «бурс», бесплатных общежитий для небогатой учащейся молодежи, где опытные наставники промывали мозги будущим панам превелебным, разъясняя, что они — украинцы, а не какие-то там «русские». И, натурально, что смысл существования ГКЦ заключается в «дочернем подчинении» Костелу, а не в мудрствованиях лукавых.

Параллельно, вскоре после ухода из жизни владыки Якимовича, митрополитом Галицким и по совместительству епископом Львовским в обход «излишне увлеченных политикой» иерархов, близких к усопшему, был назначен профессор богословия Сильвестр Сембратович, политикой тоже весьма увлекавшийся, но в правильном, официально одобренном направлении. Формально, разумеется, униат, но по убеждениям чистый католик, не особо и скрывавший свои взгляды, новый владыка круто развернул штурвал, объявив «угодову линию», то есть курс на максимальное согласие с Веной и польской элитой края. В своей последовательности он был даже трогателен. Когда выяснилось, что пожилых священников, руководивших сетью народных школ и традиционно питавших симпатии к России, невозможно уволить, не раздражая паству, по его инициативе надзор за просвещением был вообще отнят у ГКЦ и передан гражданской администрации Галиции, то есть полякам. Само собой, получение лучших приходов и учительских кафедр стало зависеть от симпатий католичеству и степени публичного выражения неприязни к православию и России. Против несогласных с новациями, опять-таки с подачи митрополита, возбуждались уголовные дела по обвинению в «государственной измене». Логическим завершением «угодовой линии» стали трехсторонние переговоры между владыкой, австрийским наместником графом Бадени и лидерами новоявленных «народовцев» (будущих «украинцев»), завершившиеся соглашением, почти дословно повторявшим «угоду» Вены с поляками. С этого момента разница между светскими «народовцами» и «клерикалами» становится заметной разве что глазу узкого специалиста, а Сильвестр Сембратович получил кардинальскую шапку.

Однако переломить общий настрой «низов» все же не получалось; «русское» население Галиции упорно не желало ни становиться «поляками», ни видеть в России врага. Это в 1898 году на смертном одре «с печалью» вынужден был признать сам Сембратович. Наследовавший же ему старенький Юлиан Куиловский в 1899-м едва ли не в отчаянии писал в Вену о «тщетности всех усилий» и полной неспособности митрополии переломить ситуацию. Нужны были новые идеи, новые методы, новые люди. Их активно искали. А кто ищет, тот всегда найдет.

Хорошую религию придумали индусы

Авот теперь сложно. Несколько раз принимался писать и несколько раз стирал уже написанное. Ибо о личности и деятельности графа Романа Александра Мария Шептицкого можно писать очень долго, и все равно не уложишься. А потому ограничусь малым, для начала сказав, что был он, насколько можно судить, не просто хорошим и порядочным, а очень хорошим человеком, блестяще и многогранно образованным, гуманистом в высшем смысле слова, совершенно не знавшим страха, когда речь шла о принципах. Уже то, что в разгар «дела Бейлиса» он оказался одним из немногих князей Церкви, бескомпромиссно и публично опровергнувшим «кровавый навет», а в годы оккупации Львова прятал в монастырских подвалах более сотни евреев, говорит само за себя. Будь я индуистом, я бы даже не предположил, а утверждал бы без опасения обмануться, что граф Шептицкий был реинкарнацией Петра Скарги, того самого, который «совесть Польши». Однако, поскольку речь идет не просто о человеке, а о личности, сыгравшей, безо всяких преувеличений, колоссальную роль в истории «украинизации» Галиции, ограничиться констатацией очевидного не получится. Вопросы неизбежны, и отвечать необходимо.

С какой стати и почему отпрыск старинного «русского» рода, давшего, кроме прочего, несколько высших униатских иерархов, но к концу XVIII века уже полностью, на 200 % полонизированного, католик по крещению и воспитанию, избрав духовную карьеру (понятно и почтенно), вдруг, вопреки непониманию и недовольству родителей, перешел во «второсортные» греко-католики? Ради быстрой карьеры? Вряд ли. Да, он всего за десяток лет прошел путь от монаха аж до митрополита, но с его происхождением, его связями и его талантами не меньшего успеха он достиг бы в Ватикане. Можно, конечно, строить гипотезы о внезапно пробудившейся генетической памяти, о присущем лучшей части потомственной аристократии чувстве долга по отношению к слабейшим и угнетенным, но это уведет нас в столь глухие дебри, что, думается, не стоит нарушать принцип Оккама, умножая сущности сверх необходимых. Вполне достаточно вспомнить о длительных контактах молодого графа с иезуитами накануне принятия судьбоносного решения. А если учесть к тому же поездку по итогам этих консультаций в Рим, на личный прием к папе Льву XIII (многих ли даже графов удостаивал такой чести понтифик?), то возникает мысль, что речь идет не о «пробуждении генетической памяти» и «долге перед слабейшими», а о переходе из одного подразделения Костела в другое, имеющее формально автономный статус, с вполне конкретной целью. Ну, скажем, как в СССР успешного секретаря среднерусского райкома «перебрасывали на усиление» в ЦК КП какой-нибудь новоучрежденной союзной республики типа Киргизии или Молдавии. Иными словами, очень похоже на то, что когда «угодова линия» Сембратовича провалилась и возникла настоятельная потребность спасать ситуацию, лучшие молодые резервы Церкви типа графа Романа получили предложения, от которых невозможно было отказаться, тем паче что это совпадало с их взглядами и политическими убеждениями. Ad, так сказать, majorem Dei gloriam. Отсюда, кстати, вытекает и наипростейшее объяснение его упорной работе в области «украиноориентированного просвещения» при очевидном небрежении сугубо религиозными делами. Поскольку — факт точный и бесспорный — Андрей Шептицкий за все время, когда был митрополитом, кажется, не построил ни одной церкви, зато чрезвычайно щедро выделял деньги на музеи, образовательные учреждения, лечебницы, учредил заповедник в одном из своих имений, несколько лет содержал тайный украинский университет во Львове и украинскую женскую гимназию, выплачивал стипендии сотне человек в год.