Пантеоны Кремля - Ирина Сергиевская

В конце мая 1936 года Горький заехал на Новодевичье кладбище – навестить могилу своего сына Максима. День был холодный, ветреный, а вечером, как вспоминает медсестра О. Д. Черткова, Горький серьезно занемог. Поднялась температура, появились слабость, недомогание… Болезнь развивалась стремительно, и уже 8 июня Горький находился на пороге смерти.

И тут вдруг произошло чудо, о котором пишут все очевидцы. Навестить Горького приехали Сталин, Молотов и Ворошилов. По слухам, они выпили возле постели умирающего писателя шампанское за здоровье и Горький чудесным образом ожил! По словам врачей, «чуду» способствовала большая доза камфоры, впрыснутая Горькому для достойной встречи с вождем.

Попрощаться с умирающим Горьким приехала из Лондона его гражданская жена Мария (Мура) Закревская-Будберг, проверенный агент НКВД, секретный агент многих разведок. В Москве ее считали тайным агентом Англии, а русские эмигранты в Англии были уверены, что она агент Москвы, и называли не иначе как «русской миледи», «красной Мата Хари».

Есть версия, что именно Мария Закревская уговорила Горького вернуться из Италии в Россию, а в 1936 году отравила его по указанию своего начальника Ягоды. По словам очевидцев, она удалила из комнаты медсестру, заявив, что сама приготовит ему лекарство. Медсестра, подсматривающая в щелку приоткрытой двери, видела, как Мура развела какую-то жидкость в стакане и дала выпить выздоравливающему писателю. Через 20 минут после ухода бывшей возлюбленной Горький умер, а со столика писателя таинственным образом исчез стакан, из которого писатель неосмотрительно выпил лекарство.

По другой версии, вскоре после чудесного исцеления у постели больного появилась дорогая конфетная бонбоньерка с шелковой лентой – знак внимания из Кремля. Конфетами угостился не один Горький, с ним еще двое санитаров. Через несколько часов все трое были мертвы…

Писательница Лариса Васильева отважилась напрямую спросить Марию Закревскую, на руках которой умирал Горький, о знаменитой коробке ядовитых конфет, якобы присланной Горькому Сталиным. В своей обычной иронической манере Мура ответила: «Я сама кормила его этими конфетами и наслаждалась предсмертными муками».

Как бы то ни было, 18 июня 1936 года великого пролетарского писателя не стало. Вопрос, как умер великий пролетарский писатель, так и остался открытым. Большинство свидетельств говорит все-таки о том, что Горький умер от воспаления легких, однако нельзя отбрасывать и факты, говорящие в пользу версии об отравлении. Так, сразу после смерти тело Горького было «распотрошено» врачами. По рассказу П. П. Крючкова, когда он вошел в комнату, то увидел распластанное, окровавленное тело, в котором копошились врачи. Потом стали мыть внутренности. Мозг положили в ведро, чтобы доставить в Институт мозга.

После смерти Горького служащие НКВД нашли в его бумагах тщательно спрятанные заметки. Так, вскоре после Октябрьской революции Горький писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти… Рабочий класс должен знать, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия…» Когда Ягода кончил чтение этих заметок, он выругался и сказал: «Как волка ни корми, он все в лес смотрит».

По мнению Л. Д. Троцкого, Горький представлял серьезную опасность. Тов. Сталин не забыл ни его «Несвоевременных мыслей», ни его дружбы с оппозиционерами, ни заступничества за врагов. Максим Горький находился в переписке с европейскими писателями, его посещали иностранцы, ему жаловались обиженные, он формировал общественное мнение. Он не смог бы вытерпеть ликвидации старых большевиков, немедленно запротестовал бы, и его голос был бы услышан. По словам Льва Давидовича, арест первого пролетарского писателя, высылка или открытая ликвидация являлись немыслимыми. Оставалась одна возможность: ускорить его смерть при помощи яда, без пролития крови.

После смерти Горького на скамье подсудимых оказались окружающие писателя «домашние» агенты и кремлевские врачи, лечившие писателя, которые под страшными пытками признали свою вину. Попал в опалу и бывший покровитель Горького всесильный чекист Генрих Ягода. На суде он во всем сознался, заявив, что убил Максима Горького, его сына, Куйбышева, Кирова, а также пытался отравить Ежова.

Похороны Максима Горького. Июнь 1936 г.

В обвинительной речи генеральный прокурор Андрей Януарьевич Вышинский, прозванный за свою свирепость «Ягуарьевичем», кипя от переполнявшего его благородного негодования, уличал лечащих врачей в позорном двурушничестве, вероломстве и лицемерии, обвиняя в отравлении Менжинского, Горького и его сына, а также Куйбышева. Делая многочисленные ссылки на признания подсудимых, Вышинский был беспощаден к Ягоде, который «стоял на высоте техники умерщвления людей самым коварным способом». В результате все «домашние» агенты, кремлевские «враги-убийцы», как и сам Ягода, были уничтожены – как нежелательные свидетели.

Кредо Вышинского – «признание обвиняемого – царица доказательств» – позволяло оправдывать любые методы следствия и даже откровенный произвол. Без участия беспощадного прокурора не проходил тогда ни один громкий судебный процесс – как скандальные уголовные дела, так и насквозь сфальсифицированные. По словам очевидцев, «красный инквизитор» клеймил некогда всесильных подсудимых с каким-то сладострастным хамством, называя их: «вонючая падаль» или «презренный подонок», и требовал для них только одного наказания – смертной казни.

В 1949 г., в разгар «холодной войны», Вышинский стал министром иностранных дел СССР, а после смерти Сталина – постоянным представителем СССР при ООН. В 1954 году он скоропостижно скончался в США от сердечного приступа, был перевезен в Москву, кремирован и погребен в почетном некрополе Кремля.

Броненосец «Легкомысленный»

В нише Кремлевской стены нашел свой «покой» нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, человек невиданных противоречий. Это он открывал новые научные институты, спасал памятники архитектуры, помогал театрам и актерам. В то же время это он запрещал пьесы Булгакова, участвовал в травле священников, способствовал закрытию церквей. «В белом венчике из роз Луначарский – наркомпрос», – дразнил его Маяковский.

По замечанию Чуковского, он обожал подписывать, направлять, распоряжаться. Он, по его признанию в одном из писем жене, никогда толком не верил, что большевики возьмут власть и удержат ее долее трех дней. Однако взяли! Он от радости вприпрыжку носился по коридорам Смольного с криком: «Получилось, получилось!» Ленин называл его «Броненосец «Легкомысленный», а Плеханов язвительно – «блаженным Анатолием».

После Октябрьской революции А. В. Луначарский вошел в новое Советское правительство в качестве наркома просвещения. Не участвуя во внутрипартийной борьбе, он, в конце концов, присоединился к победителям; но, по словам Троцкого, «до конца оставался в их рядах инородной фигурой». Так, в ответ на обстрел большевиками исторических памятников Кремля во время вооруженного восстания Анатолий Васильевич покинул пост наркома просвещения, сопроводив свою отставку официальным заявлением в Совнарком: «Я только что услышал от очевидцев то, что произошло в Москве. Собор Василия Блаженного, Успенский собор разрушаются. Кремль, где собраны сейчас все важнейшие сокровища Петрограда и Москвы, бомбардируется. Жертв тысячи. Борьба ожесточается до звериной злобы. Что еще будет. Куда идти дальше? Вынести этого я не могу. Моя мера переполнена. Остановить этот ужас я бессилен. Работать под гнетом этих мыслей, сводящих с ума, нельзя. Я сознаю всю тяжесть этого решения. Но я не могу больше».

На следующий день народные комиссары признали отставку «неуместной», ему было указано на «некоммунистическое поведение», и Луначарский отозвал ее. Надо сказать, что именно Луначарский спас от Ленина Большой театр, к которому вождь относился как к «куску чисто помещичьей культуры», требующему колоссальные средства, когда в стране не хватает простых школ.

По свидетельству Л. Д. Троцкого, Луначарский в качестве наркома просвещения сыграл важную роль в привлечении старой интеллигенции на сторону большевиков: «Луначарский был незаменим в сношениях со старыми университетскими и вообще педагогическими кругами, которые убежденно ждали от «невежественных узурпаторов» полной ликвидации наук и искусств. Луначарский с увлечением и без труда показал этому замкнутому миру, что большевики не только уважают культуру, но и не чужды знакомства с ней. Не одному жрецу кафедры пришлось в те дни, широко разинув рот, глядеть на этого вандала, который читал на полудюжине новых языков и на двух древних и мимоходом, неожиданно обнаруживал столь разностороннюю эрудицию, что ее без труда хватило бы на добрый десяток профессоров».