Орлиная степь - Михаил Бубеннов

К вечеру где-то далеко, в иртышской стороне, разразилась первая, преждевременная степная гроза. В кромешной мгле, окутавшей западный край земли, исступленно метались белые молнии. Грома не было слышно, но легко было догадаться, как он сотрясает далекие целинные просторы. И хотя гроза, по всем приметам, не собиралась двигаться на восток, что-то все же тревожило Кулундинскую степь. Птицы здесь словно вымерли, и только белоснежные чайки, будто дразня и зазывая грозу в алтайские пределы, мятежно носились над степным раздольем.

Видение далекой грозы напомнило Леониду родную деревню и детство. С непередаваемым душевным трепетом он вдруг почувствовал и_бя крестьянином, со всем тем, что живет в его душе ранней весенней порой: с радостным ощущением пробуждающейся земли, с нежнейшей любовью к ней, извечной кормилице, с тревогами о пахоте и севе, с раздумьем о сказочной земной силе и красоте…

До вечера Леонид успел испробовать разные дела, втайне наслаждаясь любой, казалось бы, самой простой работой: и обстругиванием досок, и забиванием кольев, и рытьем земли. Он радовался усталости во всем своем теле, помня, что именно такую усталость испытывал когда-то в деревне, он радовался мысли, что делает очень нужные дела, и с каждой минутой росла его гордая вера в то, что он со своими сильными руками совершенно необходим для, этой безбрежной и диковатой степи…

Именно нетерпеливое стремление переделать как можно больше дел и заставило Леонида заговорить с Анькой Ракитиной, которую он случайно встретил у пруда. Оглянувшись по сторонам, Леонид не без смущения сказал:

— Слушай, Анька, можно тебя на минутку? У Аньки испуганно округлились темно-карие, неспокойно зовущие глаза, но она тут же справилась с собой'и, поведя плечом, с многозначительной улыбочкой пропела:

— Това-арищ бригадир, пожа-алуйста! Хоть на весь вечер! С нашим удовольствием!

Леонид поторопился сбить игривость гулены: — Дело у меня.

— Все дела и дела? Даже ночью? — удивляясь и откровенно заигрывая, заговорила Анька. — Да ты инфаркт схватишь на этой целине! — И она, захохотав, прикрыла ладошкой ярко раскрашенный рот.

— Пройдемся? — кивнув головой, хмуро предложил Леонид.

Это вконец ошарашило Аньку.

— В степь? — спросила она тихонько.

— Можно и в степь… Недалече…

— Леня, золотце, да хоть на край света!

— Незачем так далеко, — пробурчал. Леонид. Ему не по себе было идти вслед за Анькой в сторону от стана, в густые вечерние сумерки, плывущие над степью. Он долго шел молча, боясь оглянуться и готовый провалиться сквозь землю. К своей беде, он не знал, как начать разговор: такие, как Анька, во всем неожиданны.

Тем временем Анька по природному легкомыслию совсем осмелела и дала полную волю своей беспокойной, грешной натуре. Она шла особой игривой походкой, то изнеженно выгибая стройный стан и точно напоказ выставляя высокую грудь под цветистым шелком, то внезапно повертываясь на одном месте, то приплясывая и проводя косыночкой над сухими травами: она была беспредельно уверена в неотразимости своей ветреной красоты. Леонид готов был схватить и убить Аньку за то, что она нарочно на виду у всей бригады разыгрывает перед ним любовь, но в то же время он не мог, к своему изумлению, не любоваться ее игрой, движениями ее ловкой и гибкой фигуры. «Ну и сатана в юбке!» — думал Леонид, безуспешно стараясь настроиться на сердитый лад.

Некоторое время Анька шла вдоль опушки Заячьего колка, а затем вдруг повернула в степь и здесь", немного утихомирясь, заговорила*не оборачиваясь назад:

— Да, никак не ожидала! Хотя зачем я вру? Ожидала. Давно ожидала. Люблю таких парней, как ты… — И она тихонечко пропела: — «Я девчонка неплоха, выбираю жениха…»

— Погоди, довольно! — грубовато потребовал Леонид.

— «Ах, довольно: сердцу больно…» — погромче пропела Анька и, вновь приплясывая, оторвалась еще дальше от Леонида; она явно наслаждалась сознанием своей неотразимости и, веря в то, что способна увлечь за собой и дьявола, не шла, а скорее порхала в вечерних сумерках.

— Уймись! — закричал ей Леонид.

— «Ты уйми — обойми…» — опять пропела Анька и захохотала своей поскладушке.

— Впрямь осатанела! — проворчал Леонид. — Стой! — крикнул он Аньке.

Дождавшись Леонида, Анька сделала навстречу ему шага два и вдруг, вскинув руки, молча и крепко обняла его за шею и, точно устав от своего озорства, расслабленно запрокинула назад кудрявую голову…

Леонид изо всей силы схватил Аньку за руки выше локтей и, отводя взгляд от ее жадно полураскрытых губ, стал отрывать ее от своей груди.

— Не целуешь? Брезгуешь? — задыхаясь, закричала Анька.

— Отрезвись! — потребовал Леонид сквозь зубы.

Он разом сорвал с себя руки Аньки, но вместо того, чтобы тут же оттолкнуть ее, вдруг, точно в беспамятстве, рывком прижал к себе, сильно перегнул в талии, наклонился над ней и угрожающе спросил:

— Ты что, колдовка, делаешь? Анька едва вырвалась из его рук, крикнула оскорбленно;

— Чистоплюй ты и трус!

— Замолчи, дура, не ори на всю степь!

В угоду оскорбленному самолюбию Анька решила поиздеваться над Леонидом.

— Ты ведь на войне был, так, может, какой ни то инвалид? — неожиданно спросила она натурально-жалостливо.

— Да подавись же ты, окаянная, чем-нибудь!

Анька внезапно примолкла, повязала шею косыночкой, зачем-то отряхнула платье и двинулась было мимо Леонида, но тот, поймав ее за руку, рванул назад:

— Стой, у меня же к тебе дело!

— Катись ты со своими делами ко всем чертям! — проговорила Анька усталым голосом, не особенно энергично отстраняя Леонида.

— Не могу, пока с тобой не поговорю…

— На собрании не наговорился? Да и какой может быть разговор между нами? О чем? О целине?

— Зачем о целине? Хотел спросить: тоскуешь ли о Дерябе? — не совсем уверенно начал Леонид, все еще сжимая руку Аньки. — Тоскуешь?

Анька удивленно захохотала и воскликнула: — Ах, какой ты заботливый! А если тоскую?

— Тоскуешь — сходи к нему, разрешаю!

— Смеешься?

— Без всякого смеха!

— Вот чудо! Ушам своим не верю! — негромко проговорила Анька. — Да отпусти ты руку-то, она уж почернела… Ну и чудо-юдо, чест-ное слово! Ничего не понимаю!

— Когда пойдешь? Завтра?

— Завтра не пойду, — ответила Анька. — Мне, может, хочется посмотреть, как целину начнем поднимать. Если и впрямь разрешаешь — пойду послезавтра. Значит, только за этим и звал? Чудно…

— Тут еще одно дело…

Леонид ласково схватил Аньку за плечи и, всматриваясь в ее лицо, приглушенным голосом попросил:

— Помоги! От тебя зависит…

— Ладно, говори, — сказала Анька.

— Будешь у Дерябы — смани его дружков в бригаду. Слышишь? Людей у нас не хватает…

— Как же их сманишь? Ты что? — ответила Анька.

— Околдуй! Околдуешь — дарю на платье. По наивной мысли Багрянова, это обещание должно было стать главным козырем в разговоре с Анькой, против которого гулене и моднице не устоять. Но именно этот козырь, как оказалось, и испортил все дело. Анька неожиданно вцепилась в куртку Леонида и заговорила:

— Ты что, подкупаешь? Думаешь, я и на самом деле продажная шкура? — С силой оттолкнув Багрянова, она добавила: — Ну, погоди, я все расскажу Дерябе.

— Врешь, не расскажешь! — сказал Леонид.

— Может, теперь и не пустишь?

— Почему же, раз сказано, — ответил Леонид, с трудом сохраняя самообладание и делая вид, что не придает никакого значения вспышке Аньки. — У меня твердое слово, запомни, — добавил он, давая ясно понять, что и теперь не отступает от своей затеи и своего обещания.

— Зачем мне сдалось… запоминать? — На всякий случай.

Анька презрительно свистнула и сорвалась с места.

…Встреча с Анькой, не принеся никакой очевидной пользы для дела, между тем придала возбуждению Леонида, не оставлявшему его весь первый вечер на стане, особый, мрачноватый оттенок. Он стал молчалив и необщителен. Впрочем, это никого не удивило: в бригаде почти все почему-то примолкли и построжели в этот вечер, овеянный дыханием далекой грозы.

И только от тихих, но зорких глаз Светланы не могла ускользнуть странная перемена в Леониде. Иногда Светлане казалось, что он чем-то сильно смущен и озадачен, чего-то опасается, что-то прячет в себе. Но разгадать, что происходит с ним, она не могла: ей никогда еще не приходилось видеть его таким странным.

Поздно вечером, когда бригада укладывалась на ночлег, Светлана, отправляясь в вагончик, осторожным взглядом поманила за собой Леонида.

Ночь была так темна, что даже белые березы, обступавшие стан, точно сгинули во мраке, и почему-то думалось — навсегда…

Дождавшись невдалеке от палатки Леонида, Светлана прижалась к его боку и вздрогнула.