Происхождение христианства из гностицизма - Артур Древс

принято счи­тать, что оно написано при кесаре Домициане, в конце пер­вого столетия нашей эры. Автор живет в начале одного из периодов гонений. Он видит уже в прошлом полосу муче­ничества и впереди ему рисуется новая полоса бедствий (Буссе).

Однако упомянутое решение вопроса менее всего может считаться общепризнанным, хотя теологами оно излагается как нечто само собою понятное. Вопрос об исторической принадлежности Иоаннова откровения все еще остается открытым.

Твердо установлены по отношению к данному апокали­псису только два обстоятельства, а именно: во-первых, что в нем описываются события астральные и вычитанные с неба, как это показал уже Дюпюи, вновь установил Морозов и опять подтвердил Болл; во-вторых, что Иисус в том виде, как он выступает в этом произведении, лишен всякого исторического характера[22].

Как говорит ученый исследователь Откровения Boll, «автор его живет в созерцании рожденного на небе, от не­бесной царицы, а не от незначительной смертной женщины, сына божия, которого первоначально бог содержит в сокровении на небе, за юность которого вступают в борьбу Ми­хаил и ангелы, и которому потом предстоит вернуться в ка­честве судьи мира. Как ни толковать отдельные детали, одно несомненно: все земное поприще Иисуса здесь выключено; автора Апокалипсиса он занимает только в своем возвышенном существовании до и после своей зем­ной жизни».

Конечно, делались попытки приписать автору Открове­ния знание земной жизни Иисуса, и в числе прочих Болл также придерживается взгляда, что Откровение есть памят­ник христианского происхождения в обычном смысле. Но то, что обыкновенно приводят в пользу такого взгляда, мо­жет служить доказательством чего угодно, но только не христианского характера Откровения.

Так, прежде всего ссылаются обыкновенно на гл. 1, 5, где об Иисусе христе, «верном свидетеле, перворожденном из мертвых, владыке над царями земли», сказано: «который возлюбил нас и искупил нас от грехов наших своею кровью». Однако, нет никакого основания относить эти слова к чему-либо иному, кроме отрока божия у Исайи, 53, который осво­бодил людей от их грехов своею безвинной искупительной смертью. В гл. 1, 7 мы читаем: «вот он грядет во облаках, и узрит его всякое око и те, которые пронзили его, и возры­дают пред ним все племена земные». Но тут автор, очевидно, только вспомнил Зах. 12, 10, где о жителях Иерусалима сказано, что они узрят того, которого пронзили, и горько восплачут над ним. В гл. 5, 9 Откровения к агнцу, который «как бы закланный» стоит пред престолом божиим, обращены такие слова: «достоин ты взять книгу и снять с нее печати, ибо ты был заклан и кровью своею искупил нас богу из всякого колена и языка и народа и племени и со дела л царями и священниками, и мы будем владычествовать на земле». Также и в 12, 11 мы читаем о побежденном ангелом Михаилом клеветнике народа святых, свирепом небесном драконе, что он побежден «кровью агнца». Но и эти слова явно должны быть отнесены к вышеупомянутой символике небесного агнца, а также к Ис. 53,7, где отрок божий вы­веден, как агнец, на заклание, чтобы своею кровью оправдать людей пред богом. Уж скорее можно было бы ссылаться на 11, 8, — на замечание, что трупы обоих убитых свиде­телей крови лежат брошенными на улице великого города, «где был распят и господь их». Только, к сожалению, эта прибавка так подозрительно похожа на вставку, что многие ее вычеркивают вовсе из текста. Можно, пожалуй, еще утвер­ждать, что автор данного апокалипсиса едва ли имел много поводов к тому, чтобы упоминать о жизни Иисуса. Но ведь и Болл вынужден согласиться, что гл. 12, 1 и сл., где бегство жены и ее младенца от дракона описывается как небесное со­бытие, заключает в себе не простое прохождение мимо истории жизни Иисуса, а прямо резкое противоречие с нею.

Что же можно еще привести в пользу христианского ха­рактера Откровения?

В гл. 13, 8 агнцем, «закланным от начала мира», именуется Христос! Да, но ведь при этом отсутствует всякое упоминание о евангельской истории. Рождение мессии для автора апока­липсиса — астральное событие: жена, «облаченная в солнце, с луною под ногами и с венцом из двенадцати звезд на го­лове» (12,1 и сл.) — это созвездие Девы; младенец — это све­товое божество в смысле Митры, Озириса, Аполлона и т. д. «Автор апокалипсиса, — говорит Болл, — отдается величе­ственным образам, восстающим перед ним из религиозного ощущения более ранней (?) эпохи, с откровенностью и сме­лостью, не оставляющими как будто места для потребности искать еще связи с земным существованием мессии. Од­нако, — добавляет он, — не совсем. Ибо даже бегство своей небесной царицы на землю (12, 6) он вряд ли сочинил бы по мифу, если бы для него не было фактом и земное существо­вание воплощенного в Иисусе мессии; только тем, что бо­жественный небесный младенец сделался вместе с тем и че­ловеком, можно удовлетворительно объяснить странную двойную роль жены: звездная царица, она затем все же — преследуемая на земле». Аргументация, конечно, довольно странная. Ибо если бы даже у автора апокалипсиса шла речь о преследовании жены на земле, то все же из этого нельзя было бы заключить о земной природе последней, так как и зодиачное созвездие Девы, преследуемой осенней Змеей[23], переступив свой кульминационный пункт, опу­скается к «земле». Однако у автора апокалипсиса ничего не говорится о пребывании жены на земле, а только сказано, что она убежала в «пустыню». Но это только другое вы­ражение для зимней области неба, или для небесной «преис­подней», которая находится прямо против созвездия Девы и при восхождении последней закатывается на западном го­ризонте.

Еще менее может служить доказательством христианского происхождения Откровения его «первично-христианское эсхатологическое настроение», так как это настроение, как мы видели, господствовало в широких кругах иудейства уже задолго до того времени, к которому относят якобы исто­рическое существование Иисуса, и именно создавало почву для таких картин будущего, как Откровение Иоанна. Поэтому нет и тени основания к тому, чтобы вместе с такими авто­рами, как Dieterich, Bousset, J. Weiss и Boll представлять себе творца видения преследуемой жены непре­менно христианином, а не иудеем, и называть Откровение «несомненно христианскою» книгою (Boll). Вполне воз­можно, наоборот, что правы те, которые, по меньшей мере, допускают происхождение Откровения из иудейского основ­ного сочинения, а то и вообще оспаривают его христианский характер. Откровение Иоанна представляет собою, подобно гносису Ииустина, творение иудейского гностика, который еще ничего не знал об историческом Иисусе, и оно возникло совершенно независимо от евангельского предания. Описан­ные в нем преследования относятся к притеснениям, кото­рым подвергались веровавшие в