Легенды о героях и злодеях - Юрий Туровников

Юноша встал, вдохнул полной грудью ночной воздух и поспешил прочь от этого места.

***

Вот и настал день последнего выступления самого известного в мире скрипача, что исколесил все земли и выступал на лучших сценах. В его объятиях побывали и простые торговки, и даже Первые Дамы некоторых королевств. Пьер нервно подергивал струны и криво улыбался, глядя на Джакомо, что скрывался в тени кулис. Наконец, импресарио попросил тишины и традиционно объявил:

– Дамы и господа, только сегодня вечером! Заключительное выступление неподражаемого виртуоза, гения, не побоюсь этого слова. Итак, встречайте: сеньор Пьер О. Каас!

Помощники хозяина театра затушили лампы, погрузив зал в полумрак. Занавес разошелся в сторону, обнажив сцену, освещенную двумя факелами. Пианист тронул клавиши, а Пьер закрыл глаза и прикоснулся смычком к струнам.

Дальше все происходило, как и всегда: великолепная мелодия витала в зале, затем потекли первые слезы и прозвучали всхлипы, плавно перетекающие в рыдания. Мужчины успокаивали своих женщин, а те, уткнувшись им в плечо, содрогались всем телом. Скрипач творил чудеса. Еще никому никогда не удавалось сотворить со своими слушателями такое. Его музыка поистине была гениальной и могла звучать разве что на небесах. И вот когда гений был готов сыграть коду, что рождалась в его голове долгие годы, ЭТО произошло.

Время застыло. Наступила тишина, и театр окутала клубящаяся тьма, оставив нетронутым лишь небольшой островок на сцене. Пьер выронил смычок и скрипку и схватился двумя руками за грудь, и в этот же миг он услышал чьи-то шаги.

– Ты не рад мне? – прозвучал бархатный голос, и перед ним возникла Она. В том же кроваво-красном одеянии. Ее лицо по-прежнему было бледно, но безумно красиво. – Вижу, что не рад. Мое появление вообще не приносит никакого удовольствия, одни разочарования. Ну, как? Ты достойно потратил свое время или, как все, прожег его впустую?

Пьер с ужасом в глазах взирал на мрачную гостью из Царства теней.

– Дай мне еще немного времени! Совсем чуть-чуть!

– Оно у тебя было. Теперь твоя душа принадлежит мне. Все согласно договору, – Смерть обошла вокруг скрипача и посмотрела ему в глаза. – Пора.

– Ну, пожалуйста! Дай мне доиграть коду, я столько ждал этого мгновения! – воскликнул Пьер и робко добавил. – Или я расторгну наше соглашение!

Собирательница душ взмахнула рукой и сжала ладонь в кулак, превратившись в дряхлую старуху с косой в руке. Лицо музыканта перекосило гримасой боли, он сжался, словно засохший лист, и упал на колени.

– Ты! – Ее голос прогремел раскатами грома. – Жалкий червь! Все вы, людишки, мните себя богами, но стоит вам оказаться на краю своей никчемной жизни, тут же превращаетесь в жалких слизняков и начинаете молить о пощаде. Хватит притворяться живым, ты уже давно мертв! Мои чертоги открыты для тебя.

Пьер посмотрел наверх. Тьма разверзлась, и над ним заклубилась огненная буря.

– Я… Я не хочу туда, – прошептал скрипач, и по его щеке пробежала слеза. Он горько усмехнулся и добавил. – Ты получишь меня только в том случае, если сама заберешь душу, но я тебе не предоставлю такого шанса.

Пьер распахнул полу фрака, выхватил спрятанный во внутреннем кармане нож, и вонзил лезвие себе в грудь. Через мгновение сердце гения остановилось, а его безжизненное тело повалилось на сцену.

Костлявая старуха вновь превратилась в обворожительную красотку.

– Глупец, ты еще сотню раз пожалеешь о содеянном и будешь умолять меня забрать твою душу, – Она щелкнула пальцами и…

Зрители ахнули, глядя, как маэстро падает замертво.

Глава одиннадцатая

Призрак тяжело вздохнул. Скорее по привычке, нежели по необходимости. Ведь мертвым не нужен воздух. Им вообще ничего не нужно, кроме душевного покоя, а как раз этого у мятежного духа Пьера и не было. Сколько он его не пытался обрести. Амелинда, сидящая рядом с ним на валуне, молчала и слушала, как в предрассветной тишине квакают лягушки. Девушка смотрела перед собой, но ничего не видела. В ее глазах стояли слезы.

– Мне очень жаль, – промолвила она, и по ее щеке потекла-таки слезинка.

Призрак покачнулся под порывом ветра и с сожалением посмотрел на собеседницу.

– Я не достоин сочувствия. Все, что со мной произошло, более чем заслуженно. Чтобы потешить свое тщеславие, я опустился до самого страшного, что только есть. До убийства. Я отнимал жизни с такой легкостью, с какой отбирают у ребенка леденец. Такому хладнокровию, какое обрел я, мог бы позавидовать любой палач или мясник. Я резал людей, как скот. И, что самое страшное, мне начало это нравиться. Сначала я убивал только тех, кто плохо отзывался обо мне или моей музыке. Всегда есть завистники, но потом их не осталось, и я стал убивать без разбора. Одно движение – и Смерть получала то торговца, то заезжего путешественника, то портовую шлюху. Острый нож всегда находился в кармане, возле сердца, и стоило мне ощутить слабость, как он тут же пополнял мой запас жизненных сил. За десять лет, что отмерила мне Она, я отправил в ее чертоги сто двадцать душ. Если не считать души девиц, коим я разбил сердце, и которые наложили на себя руки от несбывшейся любви.

Сожалел ли я? Поначалу да, но потом я внушил себе, что если не стану отправлять души в чертоги Смерти, то костлявая, как и обещала, придет за мной. А я хотел славы, и это желание росло с каждым днем. Я не мог прожить без оваций и мгновения. Иногда, лежа вусмерть пьяным в объятиях очередной девы, а то и двух, я помышлял о том, чтобы умереть, но эти мысли быстро улетучивались, не успев накрепко засесть в моей дурной голове. Пьер О. Каас стал жаден до славы. Мне хотелось мирового признания, хотелось, чтобы мне поклонялись, как богу. Первые несколько лет я буквально с ума сходил. Но постепенно жажда сотворить что-то на самом деле стоящее взяла верх над похотью и желанием возвыситься надо всеми. Та соната, что была придумана мною в тот день, когда я заключил этот ужасный договор, уже не казалась мне такой идеальной. Чего-то в ней не хватало, и я стал одержим идеей завершить ее чем-то особенным. Мне уже не хватало тех слез, что лились на моих выступлениях, мне захотелось завершить сонату так, чтобы зритель оказался при смерти, услышав коду. Когда произошел очередной приступ, и я почувствовал дыхание Смерти на своих устах, в моей голове родилась та самая мелодия, которую мне, увы, не суждено было исполнить. Хозяйка мрачных чертогов пришла за мной в самый неподходящий момент, как это всегда и случается. Я не мог представить, что однажды умру. Вот я есть, а вот меня нет. Все потеряло смысл в один момент. И, когда открылись дверь в чертоги Смерти, я проявил слабость. Каждый думает, что на пороге своей жизни он шагнет в загробный мир, гордо подняв подбородок, улыбаясь и с гордостью вспоминая прошлое. Ничего подобного! Я струсил и не пожелал пойти со Жрицей, несмотря на Договор, что мы заключили.

Амелинда заправила за ухо прядь волос, и посмотрела на начинающее светлеть небо. Луна стала таять вместе со звездами, а это означало, что скоро утро.

– Именно поэтому мне и жаль вас. Если бы не смерть, то сейчас бы вы покачивались на каком-нибудь облаке и взирали с небес на эту грешную землю, оставаясь юным и веселым.

– Возможно, – выдохнул призрак. – Но вышло, как вышло: рано поседел, лицо покрылось морщинами, и некогда красивый юноша стал похож на старика. Вот такую цену я заплатил за Время и желание продлить себе жизнь. Но, в конце концов, я все равно умер.

Где-то с ветки сорвалась птица и, громко хлопая крыльями, унеслась прочь. Девушка соскользнула с камня, подошла к краю пруда и тронула ногой темную воду, по которой пошли круги.

– И коду в исполнении великого маэстро никто не услышал…

Пьер посмотрел на угасающие звезды.

– Не совсем так, – и Амелинда от удивления открыла рот.

– Но… Как?! – призрак многозначительно развел руками. – Я требую, чтобы вы мне рассказали!

Сеньор Каас закрыл глаза и вновь погрузился в воспоминания.

– Едва мое тело коснулось пола, зрители ахнули и вскочили со своих мест. Конферансье выбежал на сцену и замахал руками, призывая собравшихся успокоиться. За лекарем никто послать не догадался, да и какой смысл? Я был уже мертв. Джакомо, что все выступление стоял за кулисами, подбежал ко мне и понял, что случилось непоправимое. Но зрители-то об этом не знали. Юноша подозвал хозяина театра, и они вдвоем отнесли меня в гримерку. А уже через некоторое время Пьер О. Каас вновь появился на сцене и впервые заговорил.

«Соната, которая исполнялась, называлась „Смерть“, и я долго не знал, как должна выглядеть концовка. Я хотел сделать все по-театральному, и, судя по вашей реакции, мне это удалось».

Он приложил руку к груди и поклонился. Зрители стали перешептываться, а после зал взорвался аплодисментами. Зазвучали крики «Браво!», заставившие маэстро поклониться еще раз.