Трибуле - Мишель Зевако
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Взгляд Лойолы стал угрожающим. Глаза его засверкали.
– Доле перевел Платона! – продолжал он. – И в его переводе содержится вот такая кощунственная, бесстыдная и циничная фраза: «После смерти ты превращаешься в ничто!»
Он умолк на несколько мгновений.
Глаза его закрылись, и он продолжил:
– Какой ужас! Стать ничем после смерти! Спуститься в головокружительную бездну небытия! Обратиться в ничто! Как! Я чувствую в себе столько сил, что способен поднять мир! Я вижу, что возвышаюсь над человечеством, словно пики Маладетты[22] над плоской равниной! Перевозчик с могучими руками, я мог бы диктовать новый курс кораблю Вселенной! И все это обратится в конечную пыль! Прах моего лакея, прах последней деревенщины, последнего мужлана, сгорбившегося над плугом, будет похож на прах Игнасио Лойолы! Да! Да!.. Я это хорошо знаю… Memento, homo, quia pulvis es…[23] Верно ведь, что человеческое стадо надо содержать в покорности… И правильно, что предводители этого стада должны возвышаться над ним своею гордостью… Гордость – это украшение гения…
И еще долго монах размышлял.
А заключение его раздумий было все тем же:
– Доле должен умереть!
XXIV. Маленькая герцогиня
Прошло восемь дней с той праздничной ночи, когда толпа оборванцев ворвалась в Лувр. Восемь дней! А Трибуле все еще не бросили в каменный мешок Консьержери или Бастилии. Трибуле все еще находился в Лувре.
Что же перевернулось в мыслях Франциска I?
Неужели его примитивную и грубоватую душу воина тронули добрые порывы великодушия?
Возможно, еще помнилась сцена, когда Жилет, приблизившись к потерявшему голову Трибуле, взяла шута за руку и перед всеми выкрикнула:
– Вот мой отец!
– Ну-ка уберите этого плута! – приказал в ответ Франциск.
Жилет не сделала ни одного движения, чтобы воспрепятствовать аресту человека, которого она считала своим настоящим отцом.
На следующее утро Форанциск вызвал месье де Монтгомери, нового капитана королевской стражи.
Месье де Бервьё, получив приказ арестовать собственного сына, виновного в том, что не смог задержать у дверей дворца могучий поток оборванцев, предпочел свести счеты с жизнью. Было ясно, что суд над ним может закончиться только смертным приговором или же, по меньшей мере, пожизненным заключением.
Что же касается Бервьё-сына, то в тот самый момент, когда его хотели арестовать, он исчез. Его искали, но тщетно.
Нам, возможно, удастся найти след этого молодого человека, который при известии о смерти отца, потеряв голову, с разрывающимся от боли сердцем, бежал, перебирая в уме возможности мести.
Итак, король призвал месье де Монтгомери и прежде всего спросил его:
– Месье, теперь вы стали капитаном моей стражи. Что вы будете делать на месте Бервьё?
– Сир, колебаться я не стал бы. Семьи не существует, когда приказывает король. Я бы арестовал своего сына!
Король хранил молчание. Презрительная складка у губ короля обеспокоила придворного.
– Месье де Бервьё, – наконец проговорил король, – действовал как настоящий рыцарь. Отвага его, проявленная в данном случае, достойна пера Плутарха.
– Сир! – пробормотал Монтгомери.
– Он стоял перед выбором: либо перестать повиноваться королю, либо послать сына на эшафот. Бервьё предпочел уйти из жизни… У него было большое сердце…
Пристыженный Монтгомери опустил голову.
– Но вы, месье, – закончил король, – вы, возможно, еще более великодушны. Вы бы арестовали своего сына. Ваши слова, только что сказанные, можно назвать принадлежащими настоящему капитану… Если король отдает приказ, семьи больше не существует. Это очень хорошо, месье!
– Сир, – сказал сиявший от удовольствия Монтгомери, – единственным смыслом своей жизни я считаю преданность королю.
– Рассчитываю на вашу преданность, месье де Монтгомери. Вы хороший солдат, я доволен вами.
– Сир, абсолютное повиновение – наш первейший долг.
– Удвойте число стражников у каждого входа во дворец. Замените алебардщиков аркебузирами. Пусть при первом намеке на мятеж они открывают огонь. Безо всякой жалости, месье!
– Будьте спокойны, сир. Я отвечаю за безопасность Вашего Величества… Я уже разместил две пушки на большом дворе. Люди на улицах видят их заряженные жерла. Это производит хорошее впечатление…
– Вижу, что могу рассчитывать на вас, месье! Идите, месье… Ваша бдительность будет вознаграждена…
Монтгомери низко поклонился.
– Кстати, – заметил король, – когда капитан уже удалялся, – вы схватите Трибуле, моего шута, и отведете его в Консьержери.
В этот момент занавеска у двери отдернулась и в кабинет вошла Жилет. Король поспешно вскочил на ноги. Он взял Жилет за руку и галантно провел ее к креслу. Надо сказать, что король никогда не отказывался от галантных манер, когда имел дело с женщинами.
– Жилет, – страстно проговорил он, – вы нашли меня по своей доброй воле… Это был момент, когда тихой радостью наполнилось мое отцовское сердце.
Король сделал ударение на слове «отцовское». И, возможно, сделал это вполне искренне.
Но в звуках голоса, достигавших ее ушей, Жилет уловила, или ей показалось, что уловила, все тот же тон соблазнителя, с которым король обращался к ней в ее маленьком домике в Трагуар.
Она отказалась сесть и, испугавшись, попыталась удалиться. Раздосадованный, король откинулся на спинку своего любимого большого кресла и молча разглядывал девушку.
– Сир, – сказала тогда Жилет, – после долгих сомнений решилась я на этот поступок…
«О, как она прекрасна! – признавался самому себе Франциск, лицо его раскраснелось. – И это моя дочь! А! Это же сумасшедшая так говорила! А правду ли она сказала?»
Молнией сверкнула эта мысль в его голове…Жилет может оказаться не его дочерью!.. Сердце его учащенно забилось, и в глазах появился сладострастный огонек.
– Говорите, Жилет! – разрешил он.
– Сир, – сказала девушка, – я пришла просить вас помиловать моего отца!
– Помиловать шута! Помиловать Трибуле! Никогда! Просите чего угодно, только не этого!
– Сир… этой ночью я так испугалась, когда услышала ваш приказ об аресте моего отца…
– Одно и то же слово в ваших устах, Жилет! – жестко сказал Франциск. – Берегитесь: оно может принести несчастье шуту! Вы оскорбляете меня, Жилет, называя этим словом столь ничтожное существо в моем присутствии… В присутствии вашего отца! Вспомните, что вы герцогиня Фонтенбло, дочь короля Франции!
Мучительно восприняла эту тираду бедная девушка. Но смелость этого ребенка была удивительной.
– Сир, этот шут был милостив ко мне, – с горечью ответила девушка. – Я вовсе не королевская дочь и меньше всего хочу ею стать. Того, кого вы назвали жалким существом, не страшась разбить мне сердце, я называю своим отцом, и он им останется до конца моей жизни!
