Штормовой день - Розамунда Пилчер

Я сжала его в ладони. Я нашла виски и отнесла стаканы Джоссу. Дав ему в руки стакан, я встала на колени перед постелью и показала ему крест.

Заплывший глаз плохо видел. Джосс болезненно щурился.

— Это еще что за штука?

— Это крест Андреа.

— Да ну его к черту! — сказал он. — Подложи под меня еще подушек, будь добра. Никогда не умел пить виски лежа.

Подобрав с пола несколько подушек, я подложила их ему под спину. Сесть ему оказалось мучительно больно, и у него вырвался стон.

— Ты ничего?

— Конечно, ничего. Где ты нашла эту штуку?

— Я уже сказала. На полу.

— Она заявилась сюда сегодня вечером. Сказала, что была в кино. Я работал внизу, доканчивал полки. Я сказал ей, что занят, но она все равно поднялась сюда, как будто не слышала. Я тоже поднялся вслед за ней и велел ей идти домой. Но она не уходила. Сказала, что хочет выпить, поговорить со мной… ну, ты знаешь всю эту околесицу.

— Она и раньше здесь бывала.

— Да, была один раз. Утром. Я пожалел ее, угостил кофе. Но сегодня вечером мне было некогда, недосуг болтать с ней, и жалости она не вызывала. Я сказал, что пить не хочу. Велел отправляться домой. А она заявила, что не хочет домой, что все ее ненавидят, никто не желает с ней разговаривать. Что я единственный, с кем можно поговорить, единственный, кто ее понимает.

— Может быть, это правда.

— Ну так вот, я ее жалел. Позволял ей приходить и мешать мне, когда я работал в Боскарве, что же мне еще оставалось делать, не вышвыривать же ее всякий раз из комнаты…

— Но сегодня вечером ты, кажется, сделал именно это? Вышвырнул ее?

— Ну, это слишком громко сказано. Но в конце концов мне надоело слушать весь этот бред, надоело ее ни на чем не основанное убеждение, что я только и мечтаю затащить ее в постель. Я потерял терпение и не стал этого от нее скрывать.

— И что было потом?

— Чего только не было! Крики, слезы, обвинения, классическая истерика. Какими только словами меня не честили. И даже пощечины давали. Целая серия пощечин. Вот тут я все-таки и прибегнул к силе. Я выставил ее на лестницу, а вслед за нею полетели ее плащ и эта ее мерзкая сумочка.

— Андреа не пострадала?

— Нет, но, должно быть, я ее испугал, потому что она кинулась от меня как сумасшедшая. Я услышал, как застучали по ступенькам тяжеленные бутсы, которые она носит, а потом она, наверное, поскользнулась, потому что раздался ужасный грохот, как будто последние несколько ступенек она пересчитала. Я крикнул ей вниз, желая убедиться, что ничего страшного не произошло, и услышал, что она выбежала из магазина, хлопнув дверью, из чего я понял, что все в порядке.

— А могла она ушибиться? Поставить себе синяк на лицо, когда упала?

— Да. Думаю, могла. Там, внизу, на нижней площадке, стоит ящик с фарфором. Она могла наткнуться на него. А почему ты спрашиваешь?

Я рассказала. Когда я кончила свой рассказ, он издал свист — протяжный и недоверчивый. Но он и рассердился тоже.

— Вот сучка! Думаю, она нимфоманка. А ты как считаешь?

— По-моему, это не подлежит сомнению.

— Она все толковала о каком-то парне по имени Данус, вдавалась во всякие мерзости, интимные детали. И еще имела наглость рассказывать всем и каждому, кричать на всех углах, что я пригласил ее в кино. Да я с ней на помойку постеснялся бы сходить! А как, кстати, она сейчас?

— Ее уложили в постель. Молли вызвала доктора.

— Если он не даром получил свой диплом, то определит у нее самоиндуцированную истерию и отправит ее назад в Лондон. Чтобы не путалась у всех под ногами.

— Бедная Андреа! Она так несчастна!

Как будто повинуясь неодолимому порыву, он протянул руку и дотронулся до моих волос. Я повернулась к нему и поцеловала тыльную сторону его руки, ободранные костяшки пальцев.

Он спросил:

— Ты ведь не поверила ей, правда?

— По-настоящему — нет.

— А другие поверили?

— Молли и Элиот поверили. Элиот хотел вызвать полицию, но Гренвил не разрешил.

— Это интересно.

— Почему?

— А кто привез домой Андреа?

— Я думала, что сказала тебе. Морис Тетком… Знаешь, тот парень, что работает у Элиота.

— Морис? Но это же… — Он осекся и опять повторил: — Морис Тетком…

— Что в этом такого?

— О Ребекка, давай-ка соберись и пораскинь мозгами! Кто, по-твоему, так избил меня?

— Неужели Морис? — Я отказывалась верить.

— Он и еще трое его дружков. Я пошел в «Якорь» выпить кружку пива и съесть кусок пирога на ужин, а когда возвращался, они накинулись на меня.

— И ты узнал Мориса?

— Кто же еще это мог быть? Он давно затаил на меня злобу, еще с тех пор, как мы повздорили и драка кончилась тем, что я спихнул его в канаву. Я думал, что сегодняшний вечер — это лишь продолжение нашей старой вражды. Но выходит, что это не так.

Я невольно произнесла:

— Элиот… — и тут же замолчала, но было поздно.

— Что «Элиот»? — негромко спросил Джосс.

— Я не хочу говорить об Элиоте.

— Это он велел Морису выследить меня?

— Не знаю.

— Видишь ли, он вполне способен на такое. Меня он ненавидит до глубины души. Все сходится.

— Я… я думаю, что он ревнует тебя. Ему не нравится твоя близость с Гренвилом. Не нравится, что Гренвил так тебя любит. И… — Я опустила глаза в стакан, повертела стакан в пальцах, внезапно занервничав. — Есть и еще кое-что.

— Судя по выражению твоего лица, ты, наверное, хочешь признаться в убийстве. Так что же это?

— Бюро… Бюро, которое стоит внизу, у тебя в мастерской. Утром я его увидела, когда ты говорил по телефону.

— А я все думал, что это ты вдруг выбежала на дождь как ненормальная. Ну и что это бюро?

— Бюро и чиппендейловское кресло. Они из Боскарвы.

— Да. Знаю.

Его невозмутимость поразила меня.

— Ты не взял их, Джосс, ведь правда?

— Не взял? Нет, не взял. Я их купил.

— У кого?

— У владельца антикварного магазина за Фоберном. Месяц назад я был там на распродаже и на обратном пути заглянул к нему повидаться, и в его магазине стояли это кресло и бюро. Я уже успел к тому времени изучить всю мебель Гренвила и понял, что это мебель из Боскарвы.

— Но кто же их взял?

— Мне жаль наносить удар по вашему невинному простодушию, но это сделал ваш кузен Элиот.

— Но Элиот не знал, где эта мебель.

— Знал, и отлично, вне всякого сомнения. Мебель эта, помнится, была в одном из чердачных помещений, и он, наверное, решил, что ее не хватятся.

— Но почему?..

— Это похоже на игру в вопросы и ответы. Потому что Элиот, девочка моя дорогая и любимая, по уши в долгах. На гараж этот первоначально деньги дал Эрнест Пэдлоу, на него ушла уйма денег, и уже год как гараж последовательно прогорает. Один Господь знает, чем помогли бы Элиоту пятьдесят фунтов — капля в море, как решил бы всякий, но, может быть, он нуждался в наличности, чтобы заплатить по счету или поставить на лошадь на скачках, или еще зачем-нибудь… Не знаю. Между нами говоря, я не думаю, что он должен заниматься собственным бизнесом. Ему больше подходит работать под чьим-то началом и получать регулярное жалованье. Возможно, в какой-нибудь вечерок, сидя с ним в Боскарве за стаканчиком, ты попробуешь убедить его в этом.

— Сарказм тебе не к лицу.

— Знаю. Но Элиот раздражает меня. И всегда раздражал.

Я смутно почувствовала необходимость заступиться за Элиота, как-то оправдать его.

— Вообще-то, он думает, что Боскарва и все, что находится в ней, уже как бы его. Может быть, он не считал это кражей.

— Когда они там поняли, что вещи пропали?

— На днях. Видишь ли, бюро это принадлежало моей маме. Теперь оно мое. Потому-то мы и принялись его искать.

— К несчастью для Элиота.

— Да.

— Наверное, Элиот заявил, что это я взял мебель.

— Да, — понуро призналась я.

— И что сказал Гренвил?

— Сказал, что ты в жизни не мог бы этого сделать.

— И произошла очередная крупная ссора.

— Да.

Джосс глубоко вздохнул. Мы помолчали. Огонь в камине угасал, и в комнате опять стало холодно. Я встала, чтобы подбросить в камин еще одно полено, но Джосс остановил меня.

— Пусть будет как есть, — сказал он.

Я удивленно вскинула на него глаза. Он допил виски, поставил на пол возле постели пустой стакан и, откинув одеяло, стал осторожно подниматься.

— Джосс, тебе нельзя…

Я бросилась к нему, но он отстранил меня и медленно, с превеликой осмотрительностью, встал на ноги. Встав, он победно улыбнулся мне. Странное и причудливое зрелище являл он собой: в синяках, избитый, забинтованный, в мятых джинсах.

— Ну, труба зовет, — сказал он.

— Джосс, что ты собираешься делать?

— Если ты найдешь мне рубашку и ботинки, я оденусь. А потом мы спустимся вниз, сядем в машину и покатим в Боскарву.

— Но ты не можешь сесть за руль в таком состоянии!