Казанский университет - Евгений Евтушенко

8. ФИГНЕР

Бороться! Преодолевать! Победить себя! Победить болезнь, безумие и смерть… Но как бороться, как преодолевать?

Мрачна Шлиссельбургская крепостьдержавных творений венец,и верить в спасенье — нелепость,но если не верить — конец.Повеситься — выход несложный,но кто-то с безверьем в борьбестучит деревянною ложкойпо водопроводной трубе.И сквозь подвывания ветраслагаются стуки в слова:«Я Вера, я Вера, я Вера.Вы живы еще? Я жива».Расписывал сказочки Палех,но в сказочной этой странецинизм — в орденах и медалях,а вера — с тузом на спине.Как странно судьба начертала,что, тихонькая на вид,казанская девочка сталаневестой твоей, динамит.Ах, Вера, все было бы просто,когда бы ты слушалась, нокрамола и молодость — сестры,а может быть, это одно.На лекции Лесгафта ты лилетела, как будто на бал,и черные волосы плыли,отстав от тебя на квартал.Но первый мужчина, которыйувидел твою наготу,был мерзостный хрыч — коридорныйс гнилыми зубами во рту.Ухмылка лоснилась на морде,а ты в крепостной конурестояла на гнусном осмотре,как Жанна д'Арк на костре.Ты медленно вытянешь волоссо страхом невольным внутри,но шепчет неслышимый голос:«Конечно, седой. Не смотри».И чувствуют зрячие пальцыморщины — зарубками лет.Какая гуманность начальства,что в камере зеркальца нет!И новая милость державы:во двор, где полынь и бурьян,идешь ты с лопатою ржавойи горсткой садовых семян.И в рыцарях взрывов и рискаребяческой нежности взрыв,и плачет навзрыд террористка,случайно жука раздавив.Зовут перелетные утки,захлестывает синева,и, будто бы бомбы-малютки,в суглинок летят семена.Им будет, наверное, больнопод множеством топчущих ног,но выдержи, семечко-бомба,ползи, шлиссельбургский вьюнок!Конечно, эпохи уродствоцветами украшенный ад,но важно само садоводствоне место, где выращен сад.На всех перекрестках опасных,во всех шлиссельбургах землилетят семена из-за пазух,чтоб наши потомки взошли!Везде, где царят изуверы,в любой угнетенной страневы будьте достойными верыс бубновым тузом на спине.Вы, люди, запутались в распрях,вам сад разводить недосуг,но всюду, как в камерах разных,всемирный растет перестук.Сквозь стены двадцатого векастучитесь бессмертно, слова:«Я Вера, я Вера, я Вера.Вы живы еще? Я жива».

9. ПАСХА

С каким бы вопросом к нему ни обратиться, он отвечал неизменно одно: «Как Саша».

По Симбирску ходит пасха,пасха водит хоровод.Шелковая опояскана удавку подойдет.Но пока не удавился,нацелуйся,кто не глуп,чтобы сам ты удивился,сколько выслюнявил губ.Поцелуй нагайке хвостик,след чиновьичьих галош!В чью-то харю харкнуть хотца,но целуйсяхошь не хошь!Поцелуй охотнорядцав бороде не занозись!Поцелуй шпика,как братца,да смотри — не заразись!Всецелуйствие в разгаре,хоть целуй взасос кобыл!Для чего Христа распяли?Чтобы лишний праздник был.И в пасхальном половодье,в расписном кавардаке,братья — Саша и Володя,как две льдинки на реке.А толпа куда-то тащити сомнет наверняка,но в руке чуть-чуть постаршесжата младшая рука.И глядят они над Волгойсреди пестрой кутерьмы,как трясутся прутья в окнахпереполненной тюрьмы.И кричит, срывая глотку,арестованная голь:«Гимназисты, сквозь решеткупохристосуемся, что ль?»Запевает голь, бунтуя,в тесноте и сыроте,про бродягу с Акатуя,как про брата во Христе.Пристав с видом удрученнымпоспешает тяжело.Состраданье к заключеннымв план гимназий не вошло.В неуклюжем политесевласть басит: «Денек хорош!И вообще — Христос воскресе!Ваши губки, молодежь!»Желтозуб, как у гиены,власти мокрый рот раскрыт.«Не целуюсь. Гигиена»,Саша сухо говорит.«Ну а младшенький что скажет?»власть флиртует, как лиса.«Извините. Я — как Саша»,исподлобья бьют глаза.«Я бы дал вам карамельку,да в карманах не держу.Может, вам на карусельку?Я вас лично подсажу».Карусельщик вертит ус.Взмокхоть падай замертво.«Одного конямогу-с.Остальныезаняты».Сели?Сели.Вы на карусели.Конь ваш с гривой золотойи с глазами чайными.Может, он внутрипустой,но зато отчаянный.Призакушена губа.Смотрит одержимо.На одном коне судьбабыть вам положила.Карусель,карусель!Разлюли-весельице!Каравсем,каравсем,кто закаруселится.Вроде скачут все вперед,а стоят на месте,ну а этот коньрванетвдальс гвоздями вместе.Он взлетит наискосок,как велит орбита,выдрав с хряском из досоквбитые копыта.Взвейся, конь,в полете вытянут!Былане была!Кто из братьевбудет выдернутвиселицей из седла?Кто из братьевнебывалотряханет весь шар земнойна коне крылатом,алом,с тенью брата за спиной?На всемирный светлый праздникдоскачите кто-нибудь,в мир,где можно без опаскигубы людям протянуть,где исчезли акатуи,раби сытый паразит,где никтопри поцелуеподлостью не заразит.Конь, скачи,ушами прядая,через столько рубежей,за единственною правдоючерез столько разных лжей,через долы,через веси,с веройдаже без креста,через все «Христос воскресе»тех,кто предали Христа.

10. АЛЕКСАНДР УЛЬЯНОВ

Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь.

Ау, либералы!Так бойко выпендривалисьи так растерялись вы,судари!Какая сегодня погода в империи?Гражданские сумерки.Когда прикрывалижурнал Щедринаправители города Глупова,Щедрин усмехнулся:«Ну хоть бы однасвинья либеральная хрюкнула».Прощайте,«Отечественные записки»!Завяли курсистки, коллеги закисли.Какая в империи нынче картина?Тина.Хитря,прогрессистики прячутся в омут:«Быть может, не тронут».Спасенье однопод коряги,на дно.Но так ли премудро пескарство,когда все равно,все равно,все равнонайдет и на днегосударство.Журнал проглотило оно,не давясь,а завтра проглотит,читатели, вас.В постели Щедрин.Он измученно желт,и мысль неотвязнаядавит и жжет:«Неужто наивностью я одержим?Неужто, российский читатель,ты только заемным умом гражданин,а собственнымобыватель?»Но в двери звонят.Провороты звонкато дерзостны,то нерешительны.Хозяин встает:«Молодая рука…Надеюсь,не утешителя».Но кто же онюноша в косоворотке,с пушком на крутом волевом подбородке,с манерамичуточку провинциальными,с глазамитакими нацеленно-дальними,горящимивсполохом грозовым?Читатель России,ее гражданин.На лбу ни морщинки еще,ни усталинки,но тень обреченности,словно клеймо.«Не жмите так руку.Мне больно.Я старенький»,смеется Щедрин,но ему не смешно.Он, может, предвидит,жалея любовно,что Саша Ульянови зря и не зряоклеит бумагой когда-нибудь бомбу,по образу книги ее сотворя.И вот среди снежного свиста разбойногопетляет в проулках,заросших паршой,мальчишка с отчаянным ликом Раскольниковаи хрупкою наичистейшей душой.Но топот за ним,будто здания рушатся,тот самый, державный,Россия, доколь?Ах, Саша,твой конь карусельныйигрушечен,но есть еще медный,безжалостный конь.Еще ты ребенокв глазах своей матери.Подумай о матери бедной своей.Но страшен террор этой медной громадины,и он до террора доводит детей.Над каждою матерью скорбной российской,над всеми детьмив колыбелях страны,над теми,кто даже еще не родился,литые копытазанесены.Не раз этот коньокровавил копыта,но так же несытоон скачет во тьму.Его под уздцы не сдержать!Динамитав проклятое медное брюхо ему!Ау, либералы!Займитесь раскопкамисамих же себябодрячки-мертвецы,ведь все вы давнопотихоньку растоптаны,но этого вам не понять,мудрецы.Трусливые жертвы,вы славы не стоите.В стране, где терроргосударственный быт,невинно растоптанным бытьне достоинство,уж лучшеза дело растоптанным быть!Пусть лучшепод реквиемное пениетвое,шлиссельбургская тишина,намылят веревкудержавною пеною,сорвавшейсяс медной губы скакуна.Лишь тотнастоящий Отечества сын,кто, может быть,с долей безуминки,но все-таки был до концагражданинв гражданские сумерки.

11. СУББОТА