Канцтовары Цубаки - Ито Огава

— А у нас матушка в деревне совсем слегла, ухода требует. Пришлось ненадолго вернуться к ней на Кю́сю. Потому мы с тобой и не виделись… Но ты, Голубочек, вижу, держишься молодцом! Вот и я то и дело у мужа спрашивала: как там наша Птичка из храма Дождя?

Этот муж у госпожи Уофуку уже второй. Первый несколько лет назад скончался от тяжелой болезни. Об этом мне написала тетушка Сусико, пока я на своих «каникулах» подрабатывала в Канаде.

— Ну слава богу! Каждое лето столько народу ждет открыток на День большого зноя![11] Вот и на этот раз просто не знала, что делать… И тут слышу — говорят, ваша «Камелия» снова открылась. Да неужто? Пришла проверить — и правда! Какая радость…

Проговорив все это вежливо и напористо, госпожа Уофуку протянула мне пачку пустых открыток. Девственно-белых, с разлиновкой для адреса и почтовой марки на лицевой стороне.

При этом, насколько я знаю, сама госпожа Уофуку пишет отнюдь не как курица лапой. Почерк у нее приятный и легкий, знаки словно порхают в воздухе. Тем не менее из года в год она заказывает каллиграфию для летних пожеланий у нас в «Цубаки». Исключительно потому, что была давней подругой Наставницы.

— В общем, прошу оформить все так же, как и всегда!

— Да, конечно… — машинально отвечаю я.

Заказ принят, сделка заключена. Госпожа Уофуку, попрощавшись, уходит. Проводив взглядом ее старенький передник, юбку до щиколоток, белые носочки и челку до бровей, я как будто на пару секунд возвращаюсь в детство. Теперь госпожа Уофуку живет на попечении сына и нянчится с внуком. А детей у нее трое, и все мальчики. Кто знает, может, когда-то она так баловала меня, потому что видела во мне свою дочь?

Перелистнув страницу календаря, я обвожу ярко-желтым маркером День большого зноя и День начала осени. И до, и после этих «пиковых» лунных дат еще будут День начала сливовых дождей и День окончания жары, к которым также пишутся отдельные пожелания. Для меня же это означает одно: танцевать с кистью придется все лето.

Я споласкиваю лицо, изгоняю остатки сна и начинаю подготовку к работе.

Первым делом нужно достать нашу старенькую резиновую печать с изображением рыбы[12] и проштамповать ею все открытки с изнанки. Оформлять изнанку совсем не сложно — этим можно заниматься, даже сидя за прилавком. Летние пожелания от госпожи Уофуку наша писчая контора оформляет уже много лет, не сказать — десятилетий. Сама работа проста, угнетает лишь ее количество. Но все инструменты, которые Наставница годами использовала для этих заказов, давно подобраны и хранятся в специальном футляре. А сама клиентка настолько давняя, что даже содержание ее пожеланий можно не вычитывать заранее. В общем, у меня есть все, чтобы и нынче исполнить заказ госпожи Уофуку безукоризненно, как по нотам.

Хотя, конечно, в отличие от изнанки лицевая сторона — с именем и адресом получателя — всякий раз требует отдельного внимания и усилий. У каждой открытки свой адресат, и поставить такую работу «на поток», как в конвейере, практически невозможно.

Ужинаю я, как правило, где-нибудь в городе. От такой привычки, понятное дело, мой коэффициент Энгеля задирается до небес, но готовить ужин дома только для одной себя просто выше моих сил. По счастью, в таком туристическом раю, как наша Камакура, вопроса, где вкусно поесть, не возникает вообще: шагай по любой улочке да выбирай чего душа пожелает.

Сегодня — впервые в этом году — душа моя пожелала охлажденного рамэна. А уже после лапшевни захотела вернуться немного в обход — через святилище Кама́кура-гу[13]. Конечно, к дамочкам, разгуливающим в одиночку после заката, Камакуре не привыкать, но по вечерам ее улочки просто жуть какие темные. Особенно те, что ближе к горам: фонари там почти не горят. На часах еще нет и восьми, а вокруг хоть глаз выколи.

Чтобы придать себе смелости, я постукивала и пришаркивала деревянными сандалиями при ходьбе. Дождь к вечеру перестал, но тучи над головой могли разразиться очередным ливнем в любую секунду.

Но если храм Хатиман-гу — обитель духа Минамо́то Ёрито́мо[14], который основал здешний сёгунат, то храм Камакура-гу возносит молитвы за души тех, при ком этот сёгунат пал. На его заднем дворе до сих пор сохранилась темница, в которой доблестный принц Морина́га перед тем, как лишиться головы, томился целых девять месяцев. И за небольшую плату можно даже заглянуть туда внутрь.

Вот почему всякий раз, когда я оказываюсь у двух этих храмов, посещать их оба мне слишком неловко, а предпочесть какой-то один не хватает решимости.

В итоге я, как всегда, поднялась по каменной лестнице, что ведет к ним обоим, и на верхней площадке просто сложила в молитве руки — перед огромной головой дракона, подсвеченной лучами прожекторов.

Вернувшись домой, я освежилась под душем. Затем достала из ящика стола павлониевую шкатулку для писем, которой так дорожила Наставница. Осторожно открыла крышку. Внутри были кистевые фломастеры, ручки с пером и так далее — полный набор инструментов для каллиграфии.

Лакированная крышка снаружи инкрустирована перламутровыми голубями. Когда-то эту шкатулку по особому заказу Наставницы изготовил мастер в Киото. Но драгоценные камни из птичьих глазниц давно выпали, а длинные перышки на хвостах незатейливо подклеены прозрачным скотчем — лишь бы не потерялись. Для меня эта шкатулка — немое свидетельство, напоминание о тенях зловещего прошлого.

Первым, что я выучила наизусть, были слова детской песенки «Ироха́»[15].

И-ро-ха-ни-хо-хэ-то — и так далее, до самой последней буковки, су. Все эти полсотни слогов я могла перечислить один за другим без запинки уже годика в полтора, а написать на бумаге — в три. Блестящий результат усилий Наставницы, приучившей меня к этим навыкам сызмальства и на всю оставшуюся жизнь.

За кисть я взялась в шесть лет. Шестого числа шестого месяца. «Без хорошей тренировки — ни уменья, ни сноровки!» — объявила Наставница и подарила мне первую в жизни персональную кисточку. Из волосинок, которые состригли с меня же новорожденной.

Тот день я до сих пор вспоминаю отчетливо, во всех деталях.

Когда я вернулась из школы, Наставница уже дожидалась меня с парой белых гольфов. Самых обычных, до колен — без особых прикрас, если не считать голубых зайчиков на икрах. Не успела я натянуть их, как Наставница отчеканила:

— Хатоко. Сядь сюда.

И лицо ее непривычно окаменело.

Я уселась, как велено, за низенький столик, уперев колени в татами. Застелила столешницу грубым крафтом. Выложила перед собою стандартный лист