Тайны древних миграций - Ярослав Бутаков

Мы не говорим тут о тех кораблях, которые бурей могло отнести далеко от побережья. Их экипажи теряли ориентацию в пространстве, и им ничего не оставалось, как лечь в дрейф. Теоретически такие суда могли достигать побережья другого материка. Но чтобы при этом на борту остался кто-то живой, корабль должен был быть предусмотрительно снабжён огромным запасом пресной воды. Кроме того, трудно было ожидать от таких случайных гостей знакомства с большинством культурных достижений своей родины. А теория дальних миграций предполагает такое знакомство. Наверное, прав Хейердал, когда говорит, что речь должна идти не о случайных кораблях, заброшенных через океан бурей или попутным ветром, а о тщательно подготовленных экспедициях колонистов, почему-либо сбившихся с пути. А может, даже не о сбившихся, а, как Колумб, теоретически представлявших, куда идти?

По-видимому, перед мореплавателями доколумбовых эпох действительно стояло не больше психологических преград странствию через открытый океан, чем перед испанскими конкистадорами. Наоборот, убеждение в том, что Земля плоская, позволяло чувствовать себя уверенно: плыть килем кверху и ходить вверх тормашками не придётся! Гораздо больше проблем могло возникнуть в другом — при контакте с людьми по ту сторону океана. То, как древние решали эти проблемы, имело более важное значение для культурного развития человечества, чем любые их представления о геометрической форме нашей планеты.

3. МИРОВОЗЗРЕНИЕ ДРЕВНИХ

Мирное сотрудничество и насилие в отношениях между народами идут бок о бок, и было бы неверно абсолютизировать роль того или другого в истории человечества. Но очень интересно понять, как могли развиваться контакты между расами и цивилизациями в далёком прошлом. Ведь, подобно снегу, который грекам гомеровского времени представлялся разным по природе в зависимости от места, для древних не существовало понятия «человечество» вообще, в целом. Недаром в языках многих народов мира (в том числе наших марийцев, мордвы, удмуртов, манси и др.) слово «человек» («мужчина») тождественно самоназванию народа. Это означает, что все прочие народы автоматически как бы выключались из понятия «люди».

Конрад Лоренц пишет по этому вопросу: «Первые настоящие люди, каких мы знаем из доисторических эпох… вели себя почти так же, как некоторые ещё и сегодня живущие племена, например, папуасы центральной Новой Гвинеи. У них каждое из крошечных селений находится в постоянном состоянии войны с соседями, в отношениях взаимной умеренной охоты за головами. “Умеренность”… состоит в том, что… лишь при оказии, случайно встретив на границе своей области какую-нибудь старуху или пару детей, “зовут с собой” их головы». Это предполагает, что внутри каждой такой группы, находящейся в состоянии перманентной смертельной вражды со всеми остальными, царит всеобщее братство, чуть ли не идиллия по нынешним меркам: «Все мужчины неизбежно должны стать побратимами; они — друзья в самом настоящем смысле слова, каждый не раз спасал другому жизнь. И хотя между ними возможно какое-то соперничество… оно неизбежно отходит на задний план перед постоянной необходимостью вместе защищаться от враждебных соседей».

Означает ли это, что любой чужак, если только не может защитить себя, обречён па уничтожение? Если бы так, то никакой проблемы взаимодействия культур не существовало. Когда пришельцев мало или они хуже вооружены, то туземцы истребляют их. Когда пришельцев много или они лучше вооружены, то они истребляют, изгоняют или порабощают туземцев и занимают их территорию. По правде, факты такого рода тоже известны из истории. Однако они, в чистом виде, скорее исключение из правил, нежели общее правило.

Почему? Да потому, что «чужак» вовсе не обязательно означает «враг»! В вышеприведённом классическом примере с «охотниками за головами» — кто враг? Человек соседнего племени, обладающий тем же цветом кожи и даже говорящий почти на том же языке! А как могли, скажем, древние обитатели Америки смотреть на высадившихся у побережья египтян эпохи фараонов или испанцев времён костров инквизиции? Вполне естественно было подумать: а не помогут ли загадочные пришельцы (которые вообще не вписывались в понятие «люди», так как «люди» — это лишь соплеменники) против соседнего враждебного племени?!

Между прочим, это было характерно не только для «дикарей». На эту удочку ловились вполне цивилизованные страны. Вся колонизаторская политика европейцев в XVI–XIX веках была построена на принципе «разделяй и властвуй», когда империалисты использовали в своих целях застарелую вражду туземцев меж собою. Кортес и Писарро сокрушили могучие империи (соответственно) ацтеков и инков, явившись в ореоле освободителей для многочисленных местных народов, которых ацтеки и инки прежде поработили. Индия была завоёвана англичанами путём натравливания друг на друга тамошних раджей и султанов, каждый из которых искал покровительства могущественных пришельцев лишь для того, чтобы отвоевать у соседнего суверена какую-нибудь паршивую деревеньку.

Таким образом, непохожесть незваных пришельцев на «аборигенов» могла как спровоцировать вторых на насилие, так и сослужить первым неплохую службу — всё зависело от конкретных обстоятельств встречи, зачастую даже от случайных нюансов. Известно, что туземцы многих островов Океании воспринимали отдельные жесты европейских мореплавателей как акты дарения. И те и другие потом очень удивлялись: европейцы — «вероломству» и «воровству» туземцев, а те — неспровоцированным и спонтанным (по их мнению) актам насилия со стороны белых. Но в иных случаях контакт мог проходить вполне мирно. Другой цвет кожи и странный культурный антураж как бы выводил пришельцев за рамки моральных норм «аборигенов». Учитывая, что среди этих норм насилие было общепринятым, далеко не всегда это было плохо. Впрочем, то же самое можно сказать и о пришельцах.

Общеизвестно, что всё новое вызывает двоякую реакцию — страх и любопытство. Отсюда в отношении к новому возможны два стремления — уничтожить и использовать с выгодой. Что в каждом конкретном случае возобладает — зависит от множества привходящих факторов. Очевидно, что диалектикой этих взаимопротиворечащих стремлений всякий раз определяются любые контакты между представителями разных культур.

Совершенно неверно искать в основе успеха мирного характера этих контактов в далёком прошлом зачатки каких-то представлений о единстве человечества, об «общечеловеческих ценностях» и т. д. Напротив, именно сознание своей исключительности позволяло смотреть на недавно узнанных соседей по планете не как на людей. Как это ни кажется теперь парадоксальным, но именно подобный взгляд лучше всего предохранял от превентивного насилия согласно представлению, что всякий человек вне родного племени является врагом. Если в первых контактах не было чего-то, провоцировавшего спонтанного насилия, дальнейшие контакты могли развиваться дальше по линии получения обоюдной пользы от общения. Этому не мешало, что обе стороны продолжали смотреть друг на друга, как мы сейчас смотрели бы на инопланетян. Если они не проявляют враждебность (по нашим понятиям), а от контактов с ними мы можем почерпнуть пользу, то их соседство можно стерпеть. Но абстрактная «гуманность» в их отношении нас бы не связывала, случись что…

Никакие отвлечённые «общечеловеческие» идеи над сознанием древних людей не довлели. Вряд ли какой-нибудь великий народ (а не одни лишь евреи) в прошлом избежал соблазна собственной исключительности. Китайцы всегда и до сих пор мнят себя господами мира, а если мир об этом пе знает, то тем хуже для него! Древние греки всегда противопоставляли себя «варварам», т. е. всем остальным, а Аристотель договорился до того, что любой варвар по природе своей — раб и предназначен лишь для того, чтобы служить эллинам. Римляне заимствовали эту же точку зрения, поставив на место греков самих себя.

Но верно то, что это разделение на избранный народ и остальных вряд ли когда-нибудь (кроме Новейшего времени — идеологии расизма и нацизма) носило расово-биологический характер. Для Аристотеля и его современников эллин — это прежде всего человек эллинской культуры. Да и трудно было эллинам противопоставить себя таким же белым соседям в расовом смысле.

Долгое время историки считали, что древние арии, вторгшиеся в Индию в конце II тысячелетия до н. э. (существуют и более ранние датировки), в расовом отношении противопоставляли себя более древним обитателям Индийского субконтинента. Подробный анализ текстов Ригведы и других древнеиндийских источников убедил большинство исследователей, что, хотя расовые отличия между пришельцами и туземцами имели место, деление на «своих» и «чужих» не было детерминировано расой. Уже на ранних стадиях арийской колонизации Индии в состав арийских этносов включались группы туземных племён. В то же время имелись группы индоариев, стоявших вне племенной и культовой организации ведических индоариев, и отношение к ним у последних было такое же, как ко всем прочим «неарийским» племенам.