Лавка забытых иллюзий (сборник) - Сергей Литвинов

Но вернемся в год шестьдесят седьмой. В очередной раз, когда музыкальная учительница пришла ко мне заниматься, выяснилось, что она тоже посмотрела «Кавказскую пленницу» и ей фильм полюбился. Мы обсудили это обстоятельство, что нас, разумеется, сблизило. И вдруг она села к пианино и наиграла и напела приятным девичьим голосом:

Где-то на белом свете,Там, где всегда мороз,Трутся спиной медведиО земную ось,Мимо летят столетья,Спят подо льдом моря,Трутся об ось медведи,Вертится Земля.

Честно говоря, я был поражен примерно так же, как если бы с экрана в мою комнатку сошла и запела сама Варлей!

– Откуда вы знаете эту песню?! – потрясенный, пролепетал я.

– Подобрала, – весело пояснила училка. – Услышала в кино и подобрала мелодию.

«Как это? – подумал я. – Ладно, слова она еще могла запомнить и быстро записать, пока шло кино. Но как она узнала музыку?!»

– А где вы взяли ноты?! – пробормотал я. В моем представлении музыка передавалась от человека к человеку исключительно в записанном виде.

– А зачем они мне? – искренне изумилась она. – Я ж говорю: я услышала мелодию, а потом подобрала ее на фоно.

– Как – подобрала?

– По слуху. Услышала, запомнила, а потом сыграла.

Когда я все-таки постиг, что она имеет в виду, училка показалась мне небожительницей. Неужели такое возможно? Не врет ли она? Вот так: услышать и сразу наиграть? А другие песни она может воспроизвести?

И тогда она исполнила мне на моем проклятом пианино другой хит тех времен: «Хмуриться не надо, Лада!»

Честно говоря, этими ее умениями я оказался совершенно подавлен. Нет, наверно, ничего подобного я не достигну, сколько б ни занимался!

После того случая я музицированием стал тяготиться. С учительницей у нас сложились прекрасные отношения, она никогда меня не ругала, а только подбадривала, но бесталанность сказывалась и на моем отношении к занятиям. Музыку я не любил – потому что был к ней не способен.

И когда выяснилось, что в третьем классе мне придется учиться у бабушки с дедушкой в Новороссийске (а пианино останется у родителей в городке), я обрадовался еще и потому, что это означало прекращение музыкальных занятий.

Впрочем, моя мама была (и остается) до чрезвычайности упорной женщиной. И если уж она что-то решила, очень трудно сбить ее с толку. И когда они с папой переехали в новую квартиру в Ростов и к четвертому классу вернули меня к себе, пианино с канделябрами последовало вслед за ними. Надо ж, им хватило упорства ради меня таскать из города в город огромный инструмент!

У меня появилась новая учительница музыки, которую я совершенно не помню. Может, потому что музыкой я уже откровенно тяготился. Каждый раз меня со скандалом усаживали разучивать пьески, зубрить гаммы.

Я даже помню одну свою мечту тех лет – то, что она не уникальная, а, наверное, «вседетская», универсальная, свидетельствует рассказ на аналогичную тему, который я прочитал у Виктора Драгунского.

Мне фантазировалось тогда, что я – вырос. А все мои близкие – мама и папа, бабушка и дедушка, словно в противовес, напротив, – стали маленькими. И вот я хожу и ими помыкаю. Заставляю делать то, что они когда-то заставляли меня – а мне не нравилось. Я принуждаю их есть гоголь-моголь и пить молоко, носить колючий шарф и, главное, заниматься музыкой.

– Ну-ка, домой! – кричал я на них в своих фантазиях. – Хватит по двору носиться! Надо музыкой заниматься! Бездельники!

И мои маленькие родители, бабушка с дедушкой покорно шли играть на фортепьяно.

И когда еще через год отца перевели служить в Москву, пианино за нами не последовало. Его продали – там же, в Ростове. А уроками музыки меня, слава богу, донимать перестали.

Зато отыгрались на моей сестренке Анне. Воистину через детей родители стараются реализовать свои несбывшиеся желания. А младшие дети принуждены исправлять те ошибки, что взрослые допустили со старшими. То, что меня не доучили до конца музыке, было признано оплошностью, которую требовалось откорректировать.

Поэтому для Ани, которая родилась в Москве, купили новое пианино – лакированное, советское. И уж ей пришлось испить чашу музыки до дна. Моя сестренка проучилась семь лет, закончила музшколу, диплом получила. Даже иногда наигрывала что-то для гостей и компаний (сбылась бабушкина мечта!). Правда, теперь вот уже лет десять к инструменту не подходит.

Но у нее хоть музыкальный слух есть!

И все равно Анечка сейчас считает, что занятия в музыкалке – даром потраченное время. Ворчит в адрес родителей: «Лучше б они нас английскому учили!»

А я теперь думаю: слава богу, что нас чему-то учили! Меньше оставалось у меня времени на беготню по разрушкам, на прогулки по крышам и курение в подвалах!

Второе наше пианино, то самое советское, родители тоже впоследствии продали – и совсем уж за копейки, потому что началась новая, капиталистическая эпоха, когда умение музицировать вовсе перестало являться какой бы то ни было доблестью.

Избавились от фортепьяно номер два уже безо всякого сожаления. А вот то старинное пианино с подсвечниками я, как ни странно, иногда вспоминаю с ностальгией. Красивое оно было, как и многие из вещей, созданных до революции. И если б мы жили не в реальном, а в идеальном мире (как герои наших с Аней авантюрных романов), о! Я бы тогда имел идеальный слух и недурной голос, и выучился бы музыке (как мечтали мама, бабушка и прабабушка), и возил бы с собой с квартиры на квартиру старинное фоно, и вечерами мы всей семьей, собравшись подле него, возжигали бы подсвечники и музицировали.

Но мир такой, каков он есть. И Господь не дал мне музыкального слуха. А я, вопреки дарвинистке-бабушке, не смог его в себе развить и воспитать. И антикварное пианино, доставшееся нашей семье от пратетки Екатерины Илларионовны, кануло куда-то в пучину времени.

Афиши рисованные

В детстве для нас развлечением номер один, как и предрекал Ленин, оказалось кино. Его изречение о том, что оно является важнейшим из всех искусств, висело, выведенное белой краской по кумачу, в зале Дома офицеров Авиагородка.

Да и выбора особенного не имелось. Каким искусством оставалось наслаждаться? Телевидение еще только развивалось. У нас в доме был черно-белый телевизор «Темп-6» с диагональю сорок три – нет, не дюйма – а сантиметра. Сорок три сантиметра – это почти как монитор лэптопа, на котором пишу я сейчас эти заметки. Трудно сейчас представить, что в экранчик такой величины могла впериваться целая семья из трех человек. А ведь сиживали все трое, вдобавок и с гостями.

Да и выбор передач был скудный. У нас в городке ловился только один канал. А вот, для примера, найденная в Интернете программа телепередач из тех времен – на тридцатое августа шестьдесят восьмого года:

17.05 – Теленовости. 17.15 – «Творческое объединение приключений и фантастики». Е. Войскунский, Л. Лукодьянов – «Формула невозможного». 18.00 – «Необыкновенный лагерь». 18.55 – «Интервью, которого не было». Премьера телефильма. 20.15 – «Эстафета новостей». 21.15 – «На огонек»[2]. 22.30 – Программа цветного телевидения. Телетеатр миниатюр «Тринадцать стульев». 23.30 – «Только факты». «Музыкальный маяк».

Прошу заметить, тот день был не обычный, а пятница. Да еще перед началом нового учебного года. Потому телевизионщики расстарались, поставили в эфир самые хиты: и «Огонек», и «Кабачок 13 стульев». Родители этими программами увлекались. Ну и нам, детям, приходилось глядеть-слушать взрослые шутки. Тренировать свое чувство юмора.

Из-за нехватки развлечений хорошее кино и взрослые, и дети искали. Его – ждали. За ним ездили в близлежащий Батайск и в Ростов.

Мальчишки пересказывали друг другу фильмы. Поэтому о Спартаке я, например, услышал намного раньше, чем кино увидел. Не говоря уж о романе Джованьоли, который так и не прочитал.

Если житель СССР в чем-то испытывал дефицит, это сильно обостряло и без того неплохо развитые творческие способности россиян. Когда имелась сильнейшая недостача острых сюжетов и ярких приключений, приходилось выдумывать их самим.

Как сейчас помню долгие весенние, лиловые сумерки над городком. Мы, несколько мальчишек и даже девчонок, собрались на лавочке неподалеку от дома. И – рассказываем байки и истории. Или, по тогдашней нашей терминологии, заливаем.

Скажу без ложной скромности: довольно быстро выяснилось, что из всех рассказчиков я оказался лучшим. У детей вообще все упрощено и обострено. У них нет интриг, критики, группировок, промоушена, пиара. Да и целевая аудитория маленькая. Что нравится – нравится. Что нет – нет.

И вот уже именно меня все вечерами просят: «Жилик, расскажи!» И я – рассказываю. Как сейчас помню, один из самых моих коронных сериалов я назвал, ничтоже сумняшеся, «Новые приключения Жилика». Замечательная идея! Истинно голливудская! Отождествить главного героя с автором! И рассказчику удобно и приятно, и слушателям персонаж близок и понятен. Что там я нес – хоть убейте, не помню. Полагаю, что-то в духе наших с Аней романов – только любви было поменьше по причине полного незнакомства автора с данным предметом и тотальным отсутствием интереса к оному как у него самого, так и у целевой аудитории. Я весьма быстро обучился также трюкам, которые позволяли поддерживать интерес к сюжету. Например, очень умело прерывал повествование на самом интересном месте, делая вид, что мне срочно надо домой – а вслед несся сладостный для авторского самолюбия вопль ребят: «Ну, расскажи еще! Ну, что там дальше было!» А я с важностью бурчал: «Завтра, завтра, все будет завтра».