Электрон неисчерпаем - Сергей Бабаян

– Да, конечно.

– Нынешняя ситуация на Балканах тоже чрезвычайно опасна, и только из-за раздрая в России она не переходит в критическую… Я вам называю эти, так сказать, особые точки для того, чтобы вы отчетливо осознали: вероятность войны не равна нулю. Оценить ее очень трудно… я спрашивал знакомого планетарщика – есть такие, составляют так называемые планетарные модели человечества, это сотни уравнений высоких порядков, и пытаются предсказать будущее, – так вот, они этого не знают, и немудрено: аналогов ситуации, когда война означает самоубийство, в истории нет. Но вероятность эта, как вы понимаете, есть, потому что зависит это лишь от людей, а вам лучше меня известно, что от человека можно ожидать все, что угодно…

– Да, но от частного человека, – осторожно сказал врач.

– И от государственного тоже. Ведь вы же, наверное, знаете, что три самые крупные и самые агрессивные личности за последние двести лет – Наполеон, Сталин и Гитлер – были психически, мягко говоря, нездоровыми людьми… причем первый, несомненно, был бы избран, второй – мог быть избран, а третий – и был избран вполне демократическим путем… Так вот, к чему я это все так долго и нудно, вы уж извините меня, говорю: к тому, что вероятность ядерной войны не равна нулю. Причем она не просто не равна нулю – какая-то ничтожная вероятность есть даже того, что завтра Луна упадет на Землю, – она значимо не равна нулю.

– С этим, наверное, трудно спорить, – сказал врач и по-домашнему развел руками. – Но все же, насколько я понимаю, эта вероятность хоть и значима, но мала?

– Она, может быть, и мала, но время идет. История бросает монеты… каждый год – по монете. Число испытаний возрастает. Достаточно, чтобы хотя бы один раз выпала решка – война, и Земли не будет. Мы можем задним числом посчитать, что вероятность, например, войны для России… в какой-нибудь год девятнадцатого века, когда Россия воевала пять раз за сто лет, равнялась одной двадцатой, в нынешнем веке – одной тридцатой, если брать только японскую и две мировые войны. Предположим, что вероятность крупной войны для какого-нибудь года двадцать первого века будет равна одной сотой. Эта цифра необоснованно, думаю я, мала… потому что апостериорные одна двадцатая и тридцатая – это вероятность лишь для России, а для нашего случая, для середины двадцать первого века, когда все континенты, как нынче танками, будут напичканы ядерным оружием, надо учитывать все или во всяком случае все крупные государства… Но хорошо, пусть одна сотая. Вы понимаете, что это значит? Врач молчал и чуть исподлобья смотрел на него.

– Это значит, Михаил Степаныч, то… вы уж поверьте мне на слово, чтобы не писать формулы, на досуге я посчитал: вероятность того, что за сто лет случится хотя бы одна война, примерно ноль шестьдесят пять… обиходно говоря, шестьдесят пять процентов. Это вероятнее того, что, если вы сейчас подбросите монету, у вас выпадет решка. В изобретенной бульварными писателями русской рулетке… знаете, крутят барабан револьвера с одним патроном? – вероятность выстрела и, естественно, смерти всего ноль четырнадцать. Русская рулетка считается игрой безумно храбрых людей; поколение, которое родится в начале двадцать первого века, должно быть раз в пять храбрее… И вы не забывайте – время идет. За двести лет вероятность хотя бы одной войны составляет уже почти девяносто процентов, за триста – девяносто пять… Девяносто, девяносто пять – это уже практически достоверное событие.

– Так, – сказал врач.

– То есть я хочу подчеркнуть: если существует вероятность большой войны… пусть она не одна сотая в год, как мы считали, пусть она меньше, – и как следствие ее уничтожение человечества, то рано или поздно это произойдет. Произойдет по математическому закону, то есть по закону природы, который никто отменить не в силах. Чтобы человечество не погибло, вероятность войны с использованием ядерного оружия должна быть равна нулю. Как сто лет назад: войны были, но чисто технически уничтожить человечество было нельзя.

– То есть единственное спасение – уничтожить ядерное оружие.

– Только уничтожить Бомбу, ничего не меняя, бессмысленно и даже вредно. Получится порочный круг: с уничтожением Бомбы и порожденного ею страха возрастет число локальных, безъядерных войн, а чтобы в них победить, неизбежно будет воссоздана Бомба.

– М-да, – сказал врач. – То есть вы хотите сказать, что человечество имманентно несет в себе гибель.

– Мы вполне достойны своей участи… Помните, что сказал Гулливеру король великанов? „Все, что вы мне рассказали о вашей стране, не может не привести меня к заключению: большинство ваших соотечественников принадлежит к породе маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, что когда-либо ползали по земле…“

Врач – как будто даже с облегчением – рассмеялся.

– Нас с вами учили: „Человек – это звучит гордо“. Иван Ильич тоже слегка улыбнулся.

– Суметь уничтожить жизнь на Земле – чем не предмет для гордости?…

Михаил Степаныч помял мочку уха.

– Вы меня простите, Иван Ильич… А вы сами – искренне верите в то, что говорите?

– Как?… – слабо удивился Иван Ильич. – Но это же не научные категории – верить, не верить… Верить или не верить можно во что-то сверхъестественное, здесь же – задача для первокурсника. Есть, наконец, закон больших чисел: при достаточно большом числе испытаний частота события будет сколь угодно мало отличаться от его вероятности… Вероятность есть – значит, когда-нибудь событие необходимо будет. Всё.

– Так что же… кроме вас, никто об этом не знает?

– Да нет, я же говорю – это задача для первокурсника.

– Тогда почему же они идут на это сознательное самоубийство?

– Кто – они?

– Ну, в данном случае – руководители великих держав. Что, рядом с ними не нашлось первокурсника, который бы… вот когда еще только накапливалось ядерное оружие, – им объяснил: хватит уже, остановитесь, вы приближаетесь к порогу, за которым – стопроцентная гибель Земли?

– Этого я не знаю, – сказал Иван Ильич. – Я не могу поставить себя на их место и не понимаю этих людей… Единственное, что я могу предположить, – это что люди, в правление которых оно накапливалось, были уверены, что при их жизни оно не будет пущено в ход.

– Ну хорошо… а общество?

– Вы знаете… по-моему, большинству людей на это просто плевать. После нас хоть потоп. Если бы им сказали-и они бы поверили, – что через десять лет человечество погибнет в ядерной катастрофе, я думаю, они бы голыми руками передушили всех своих генералов и лопатами засыпали ракетные шахты. Но вот если вы им скажете, что через сто или двести лет, если ничего не изменится, погибнут их прапраправнуки… я не хочу сказать, что все они будут в восторге, но особенно волноваться не станут. Но они же не знают даже этого… У интеллигенции же, по крайней мере с кем я говорил, отношение к этому просто мне непонятное. Знакомый планетарщик, например, махнул рукой и сказал: „Да конечно, погибнет – рванет, или отравимся, или что-нибудь еще… Не может замкнутая система такой сложности долго существовать без независимой коррекции снаружи. Бога, говорит, надо, вот что!…“

– Виноват, – сказал Михаил Степаныч. – Вы, Иван Ильич, конечно, не верите в Бога?

– Нет.

– Жаль. Я тоже… Да, но я вас перебил.

– Так вот… Другой мой приятель, биолог, оказывается, в гибели человечества и не сомневался. „Любой вид, – сказал он, – в своей эволюции проходит путь организма: становление, расцвет, старость, гибель. Накопление генетических дефектов неизбежно ведет к вырождению; у человечества же по часам эволюции остались минуты, потому что медицина практически уничтожила механизм естественного отбора…“ И только знакомый искусствовед слегка взволновался: „Человечество ладно, говорит, черт с ним… Ван Гога жалко!“

Иван Ильич замолчал и пожал плечами.

– Ну, а как вы сами думаете, – спросил врач, – почему у вас, в отличие от ваших друзей, мысли о… конце света вызывают такую реакцию?

– Не знаю… Понятно еще, что об этом не думает рабочий или крестьянин: и дома строить надо, и сеять хлеб – чтобы жить сегодня, сейчас; но интеллигенция, которая в большинстве своем работает именно на будущее, на прогресс… вся работа которой вообще лишена всякого смысла, если у человечества нету будущего: ну, зачем составлять все эти модели развития, изучать поведение никому не известных рыб или технику импрессионистов, – зачем все это надо, если через несколько поколений все это погибнет? Не знаю… Я думаю, они все-таки не верят этому до конца.

– Так… А вы – верите и полагаете, что нет никакого выхода?

– Вообще говоря, в данном случае выход есть.

– Есть?

– Ну… по крайней мере теоретически. Ведь причина всех этих нескончаемых войн – в существовании на Земле независимых государств как вооруженных субъектов. На Земле должен быть один хозяин, один человек с ружьем. Эту роль должна взять на себя ООН… например, на военной основе НАТО. Идеальная цель – одна многонациональная армия на Земле как гарант общемирового порядка. Внутри государств… самостоятельных и независимых во всем, кроме того, чтобы гнать своих подданных на убой, может существовать только полиция.