Беглянка (сборник) - Элис Манро

Флора не отзывалась.

Впрочем, это даже приносило некое облегчение: терпеть приходилось только одну боль – потерю (возможно, даже безвозвратную) Флоры, вместо того чтобы терзаться еще и от этой заварухи с миссис Джеймисон, и от переменчивых мучений с Кларком. По крайней мере, Флора исчезла не по вине Карлы.

По возвращении Сильвия не знала, чем себя занять: разве что окна распахнуть. И предаться мыслям – с такой пылкостью, которая повергла ее в отчаяние, но не удивила – о том, когда же она наконец увидит Карлу.

Никаких примет болезни в доме не осталось. Комната, которая вначале служила супружеской спальней, а потом смертной камерой мужа, была выскоблена и прибрана, будто ничего особенного в ней никогда не происходило. В те горячечные дни между крематорием и отъездом в Грецию Карла была ей опорой. Всю одежду, которую носил Леон, и кое-что из вещей, которые он ни разу не надел, включая подарки от его сестер, вообще не распакованные, они с ней сложили на заднее сиденье машины и отвезли в благотворительный магазин. Таблетки, бритвенные принадлежности, жестянки с питательной смесью, которая поддерживала в нем последние силы, коробки некогда любимого им кунжутного печенья, пластиковые флаконы лосьона от пролежней, подкладные овечьи шкуры – все это было свалено в мешки для мусора, и Карла не задала ни единого вопроса. Ни разу не сказала: «Может, это кому-нибудь пригодится», не ткнула пальцем в непочатые коробки и жестянки. А когда у Сильвии вырвалось: «Напрасно я отвезла эту одежду в город. Надо было сунуть в мусоросжигатель», Карла не выказала никакого удивления.

Они почистили духовку, отдраили кухонные шкафы, вымыли стены и окна. Как-то раз Сильвия, устроившись в гостиной, читала письма-соболезнования, приходившие нескончаемым потоком. (Ни архива, ни записных книжек ей разбирать не пришлось, хотя после смерти писателя это обычное дело; незаконченных произведений и рукописных черновиков просто не осталось. За несколько месяцев до своей кончины муж сказал ей, что все похерил. Без малейшего сожаления.)

Южная, наклонная стена дома сплошь состояла из больших окон. Сильвия подняла глаза: ее удивил водянистый солнечный свет, пробившийся сквозь тучи; а может, ее удивило видение Карлы, которая босиком, с обнаженными руками балансировала снаружи на стремянке; ее решительное лицо венчала пушистая, как одуванчик, челка, слишком короткая при такой косе. Карла яростно брызгала аэрозолем и драила стекла. Поймав на себе взгляд Сильвии, она остановилась, вытянула вперед руки, состроила гримасу и замерла, скрючившись нелепой горгульей. Они обе расхохотались. Сильвия чувствовала, как смех игристым ручьем бежит по ее жилам. Потом Карла вернулась к уборке, а Сильвия – к почте. Все эти добрые слова, написанные хоть от души, хоть из вежливости, все эти признания и сожаления, решила Сильвия, можно отправить вслед за овечьими шкурами и сухим печеньем.

Слыша, как Карла складывает стремянку, как по настилу топают сапоги, Сильвия вдруг смутилась. Она сидела, потупившись, на прежнем месте, а Карла тем временем вошла в дом и направилась у нее за спиной в кухню, чтобы отнести ведро и тряпки в шкафчик под раковиной. Карла всегда летала как птица, она даже не замедлила шаг, но ухитрилась легонько поцеловать Сильвию в макушку. И продолжила насвистывать какой-то мотивчик себе под нос.

Тот поцелуй застрял у Сильвии в памяти. Никакого особого смысла в нем не было. Он означал: «Не надо грустить». Или: «Уже почти все». Он означал, что они с ней добрые подруги, которые сообща переделали множество скорбных дел. А может, он означал, что из-за туч выглянуло солнце. Что Карла торопится домой, к своим лошадям. Как бы то ни было, для Сильвии он стал ярким соцветием, которое расправило у нее в душе свои лепестки, полыхнув тревожным жаром, как прилив крови.

Время от времени у нее на семинаре по ботанике оказывалась незаурядная девушка-студентка, способная, увлеченная, неуклюже эгоистичная, а то и страстно влюбленная в мир природы – такая, какой она помнила себя в юности. Такие девушки благоговейно роились вокруг нее, надеясь на какое-то неведомое им – в большинстве случаев – сближение, и вскоре начинали действовать ей на нервы.

Карла не имела с ними ничего общего. Если и был кто-то на нее похож из тех, кого знавала Сильвия, так это, наверное, бывшие соученицы-старшеклассницы: умненькие, но не слишком, спортивно одаренные, но без честолюбивого упорства, пересмешницы, но не бунтарки. Счастливые от природы.

– Где я была – это такое место, маленькая деревня, совсем крошечная деревушка, я ездила с двумя старыми подругами, ну, такое местечко, куда редко заворачивают туристские автобусы, как будто оно нарочно затерялось, чтобы туристам приходилось выходить и в полном недоумении пускаться на поиски, раз их занесло неизвестно куда. Купить там абсолютно нечего.

Сильвия рассказывала о Греции. Карла сидела в нескольких футах от нее. Тревожная, с крупными ногами и руками, ослепительная девушка – наконец-то оказалась в этой гостиной, населенной ее призраками. Она слабо улыбалась и кивала невпопад.

– И вначале, – продолжала Сильвия, – в самом начале я тоже пришла в недоумение. Стояла такая жара. Но насчет света – все правда. Он – чудо. А потом я поняла, чем там можно заняться, это немногочисленные простые дела, но они заполняют день. Можно прогуляться полмили по дороге и купить оливкового масла, затем полмили в другую сторону, купить хлеба и вина, вот и утро скоротали, потом перекусить под деревьями, а после наступает такая жара, что делать ничего невозможно, остается только закрыть ставни, лечь на кровать и, возможно, почитать книжку. Вначале читаешь. Потом даже этого не хочется. Зачем читать? Потом тени становятся длиннее, встаешь, идешь купаться. Ой, – спохватилась она, – ой, совсем забыла.

Вскочив с кресла, она пошла за привезенным подарком, про который, если честно, все время помнила. Ей не хотелось сразу вручать его Карле просто так, безо всякого повода, и за время своего рассказа она наперед продумала, когда сможет упомянуть море, купание. И сказать – вот в точности как сейчас:

– Заговорила про купание – и вспомнила, потому что это миниатюрная копия, понимаешь, миниатюрная копия конской статуи, найденной на дне моря. Бронзовое литье. Подняли на поверхность после стольких лет. Ее датируют вторым веком до нашей эры.

Когда Карла, войдя в дом, стала озираться в поисках дел по хозяйству, Сильвия сказала:

– Ой, присядь на минутку, мне после приезда не с кем было словом перемолвиться. Прошу тебя.

Карла понуро устроилась на краешке стула и опустила руки между коленями. Словно нащупывая какую-то неявную вежливость, она спросила:

– Как там, в Греции?

Теперь она встала, держа в руках комок тонкой оберточной бумаги, еще не полностью раскрытый.

– Считается, – продолжила Сильвия, – что это беговая лошадь. Делающая последний рывок, последнее усилие в гонке. А наездник, совсем мальчик, видишь, он выжимает из лошади последние силы.

Она умолчала о том, что этот мальчик напомнил ей Карлу, но чем именно – она уже забыла. Ему было всего лет десять-одиннадцать. Возможно, сила и грация руки, натягивающей поводья, или наморщенный детский лоб, сосредоточенность и строгость усилия напомнили ей облик Клары, которая по весне мыла большие окна. Сильные ноги в шортах, широкие плечи, размашистые движения, а потом – эта забавная ужимка, которая звала или даже заставляла Сильвию посмеяться.

– Это понятно, – сказала Клара, добросовестно изучая бронзовую фигурку с зеленой патиной. – Большое вам спасибо.

– Не за что. Выпьем кофейку, а? Я только что сварила. В Греции кофе очень крепкий, на мой вкус даже чересчур, зато хлеб – чудо. А спелый инжир – это просто объедение. Прошу, посиди еще немного. Останови меня, если я слишком заболталась. У вас-то как дела? Что здесь происходило?

– Дождь все время льет.

– Вижу. Я это вижу, – отозвалась Сильвия из кухонного конца большой гостиной.

Наливая кофе, она решила промолчать насчет второго подарка. Он ей ничего не стоил (конная статуэтка стоила больше, чем девочка могла себе представить): это был всего-навсего нежный бело-розовый камешек, найденный ею на дороге.

«Для Карлы, – сказала она своей подруге Мэгги, шагавшей рядом. – Глупость, я понимаю. Хочется привезти ей кусочек этой земли – вот и все».

И Мэгги, и вторая подруга, Сорейя, уже были наслышаны о Карле: Сильвия рассказывала, как присутствие этой девушки становилось для нее все важнее, как между ними возникала неизъяснимая связующая нить, которая служила ей утешением в кошмарные месяцы минувшей весны.

«Просто мне было важно, чтобы в доме появлялся хоть кто-нибудь… кто-нибудь свежий, пышущий здоровьем».

Мэгги и Сорейя посмеялись – беззлобно, но как-то гадко.

«Ищите девушку», – сказала Сорейя, лениво разминая тяжелые смуглые руки, а Мэгги поддакнула: «Всех нас рано или поздно это ждет. Втюриться в девушку».