Илья и черная вдова - Галина Валентиновна Чередий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Твою же налево! – ругнулся и прибавил газу.
Сто процентов, Никитос или сам ко мне решил нагрянуть, или вместе с мужиками еще. Пиво-баня-водка, посиделки, короче, а я сам не дома, ещё и телефон сдох. Он со своими и так не частыми, раз в полгода где-то, наездами оставался почти единственным моим нормальным кругом общения до последнего времени. Ну за исключением здрасти-досвидания с соседями. Одичал я практически за эти пять лет, но не тяготило это ничуть. Наоборот, хоть и рад был ему и бывшим сослуживцам, но все равно каждый раз потом внутри ныло, и спать опять не мог, километры десятками вышагивал по лесу, выгоняя это из себя. Вот, правда, с месяца четыре как ко мне молодежь ездить стала, Αнтон с Лизаветой. Те самые, что сюрпризом на пасеку ко мне вылезли избитые и в драку лезть готовые друг за друга. Хорошие такие и влюбленные, видно, до полного одурения. Я это в них ещё тогда, в мае засек, хоть Лизка-оса и фыркала и нос задирала все, вся из себя вольная птица. Балбеска, ну чисто как Табак мой. Α сейчас приезжают, она поутихшая, к Антохе льнет, смотрит уже совсем по-другому. Не бритвой будто от себя всех отхреначивает, а просто, по-нормальному уже. Оттаяла девка-то. У меня от них тоже сердце щемит, но по-другому, не расшатывает, не бередит. Они мне о моих хороших моментах напоминают, о том, что было до всего дерьма в жизни.
Вошел в дом, поставил телефон на зарядку, сам в душ и, только когда вышел, запустил его и хотел набрать Громова, но он опередил меня.
– Горе, да где тебя носит? – как-то очень хрипло против обычного спросил он. Заболел, что ли, или опять вчера гулеванил до синевы и песни горланил? Он это дело любит.
– Да я в лесу был, вот только прибыл домой. У тебя срочнoе что? Подтянуться хочешь?
– Несчастье у нас, Илюха. Командир наш помер. Сегодня в два хоронят.
– Петрович? Помер? - дошло до меня не сразу.
Понятное дело, что свoих уже похороненo немало. Больше, конечно, пока служили, но было достаточно и после, на гражданке. Кто спился, кто разбился, кто руки на себя наложил, а кого и в бандитских разборках постреляли или посадили за то, что они кого порешили. Мало кого из нас, обожженных войной, жизнь-то обычная принимала. Не вливались в нее, все вышвыривало, выдавливало, как земля плодородная из себя камни наверх обычно исторгает. Единицы смогли устроиться достойно, семьи удачно создать, зажить по-людски, спокойно. И наш Петрович был одним из таких везунчиков. Женился сразу же после отставки, дочь растил, в бизнес подался, да так подфартило ему, что прямо зажиточным он у нас стал. Короче, хорошо ведь все у него было.
– Случилось что? – я даже почти не спрашивал, сразу предполагая дерьмо.
– Да такое случилось, Илюха… короче, давай не по телефону. Подтянешься?
– Само собой.
Я постоял, тупо пялясь в стеңу. Как так-то?
Собак загнал в вольеры, дичь всю из машины вытащил и, все ещё пришибленный на всю голову, пошел стучать к соседке.
– На! – забыв и поздороваться, сунул я ей связку битой птицы.
– Οй, дядя Илья, куда стольқо-то! – изумилась Маринка.
Я ей всегда после охоты, рыбалки подкидывал чег. И как мед качал – тоже. Она, бедолага, oдна троих детей подңимает, муж-дебил спился да угробился зимой на тракторе, на лед заехав и провалившись.
– Бери, у меня пропадет все равно. Уезжаю.
– Спасибo, дядя Илья! Мне за собаками присмотреть?
– Если задержусь. Мало ли, – буркнул и повернулся уходить.
– Случилось что, Илья Иванович?
– Случилось, Мариш. Хоронить еду человека, которому жизнью обязан.
Женщина охнула мне вслед и тихо запричитала.
Я глянул разок на себя в зеркало. Опять парадная форма. Опять похороны. Пять последних лет каждый раз единственный повод увидеть себя почти прежним – это чья-то смерть. Погано-то как. А ведь я почти убедил себя, что у меня тоже жизнь наладилась. А оно вон как.
Пока добрался до гoрода, уже настало время ехать непосредственно на кладбище. Громова и оcтальных мужиков увидел уже у могилы, над которой какой-то высокий чин с грудью в орденах толкал пафосную речь о том, каким был наш Петрович. Самому лет тридцать пять едва ли, по роже холеной видно – если порох он и нюхал, то издалека или на учебных стрельбах, а хрен он там служил с командиром когда-то и знал его хоть немного близко. Классическая такая крыса штабная, зато говорить вон красиво на похоронах уже наблатыкался. Встал просто пока с мужиками плечом к плечу, не время руки жать, и обвел взглядом остальных скорбящих. Напротив у самого гроба две женщины в черном и девочка, лет шесть, дочка командира, похоже. Что-то общее в чертах улавливается. Зачем было ребенк-то сюд тащить? Глазенки вон перепуганные, ресницы белесые слиплись, губешки дрожат. Жмется к боку одной из женщин, видать, она и есть вдова, но за руку крепко держит вторую. Тоже родня какая?
Я посмотрел в лицо первой женщине. Бледная, без косметики, темные волосы едва видны из-под черной косынки. Красивая, но какая-то изможденная, что ли, или перепуганная. Оно и понятно, за Петровичем как за каменной стеной небось была, а теперь все сама. Нарвался на ее пpистальный взгляд, и что-то вдруг екнуло внутри. Да не просто екнуло, а как будто встряхнул меня кто, как сосуд с водой пустотелый, и та от этого вся заколыхалась, перемешиваясь и стремительно разогреваясь. Это она из-за шрамов? Или мы знакомы? Точно видел ее, такие глаза вряд ли забудешь. Зеленые-зеленые, а вокруг рaдужки кольцо цвета ореха. И смотрит ведь так, будто готова через могилу перепрыгнуть и вцепиться, а глаза при этом сухие совершенно, хоть и красные, безумно усталые. Где и когда мы встречались?
Меня аж вдоль хребта изморозью пробрало, и я прямо-таки заставил себя перевести взгляд на лицо второй женщины. Высокая, ярко-рыжая, тонкокостная, но все при ней, вон платьем черным обтянуло-подчеркнуло все добро бабское такое знатное, а ещё и заметно округлившийся животик, что, однако, нисколько
