В поисках утраченного героя - Алекс Тарн

В каморке на втором этаже было жарко и душно. Непостижимым образом хамсинная пыль проникала сквозь плотно закрытые окна и нежным пушистым слоем скапливалась на поверхности стола, на полу и на стариковской лысине. Казалось, что мы сидим в чердачном чулане заброшенной дачи, куда десятки лет не ступала ничья нога — ни человека, ни крысы, ни даже призрака. Я прикинул, не попросить ли включить кондиционер — и не стал, чтоб не нарываться на весьма вероятный презрительный отказ.

Старик Коган выглядел раздраженным больше обыкновенного; что-то явно тревожило и отвлекало его — возможно, лежавшая на столе голубая пластиковая папка. Не прерывая своего повествования, он то и дело прикасался к ней пальцем, как дети трогают птенца, выпавшего из гнезда на тропинку: жив ли?.. Как и следовало ожидать, папка не шевелилась, притворяясь мертвой, зато палец оставлял на гладкой голубой поверхности продолговатый след, и я потом с интересом наблюдал, как пыль, спохватившись, трудолюбиво восполняет недостачу.

Сосредоточиться в такую погоду решительно невозможно: кажется, пыль проникает и в мозг; мысли топчутся в пыльном шуме — каждая сама по себе, как подкуренные подростки на дискотеке, и нет ни силы, ни воли, прикрикнув на самого себя, собрать их воедино. Вот уж действительно — магнитная буря: голова не на месте, как стрелка взбесившегося компаса.

Слова старика едва доносились до меня сквозь пелену хамсина. Опостылевший фильм ужасов… — что мне Гекуба? Зачем я это слушаю? Ах, да, долги… — нет, все-таки поразительно! Что поразительно? Черт, никак не вспомнить — что-то когда-то казалось мне поразительным… но что?.. Ах, да — брат Густав. Надо же — три дня рассказывать о своем детстве и трындеть при этом о политической обстановке, о роли Сталина, о палаче Троцком, о голоде в столицах, о бесчинствах в провинции… — о чем угодно! — и ни разу! — ни разу! — не упомянуть брата-близнеца, рядом с которым все эти годы рос, ел, спал, играл, жил!

Зазвонил телефон — впервые за все время наших сидений. Старик Коган снял трубку, сказал: «Да!..», немного послушал, а затем принялся кричать с небольшими интервалами, все больше и больше раздражаясь и повышая голос: «Нет!.. Нет!!. Нет!!!»

На этом беседа закончилась. Бросив трубку, старик некоторое время сидел, глядя в пол и тяжело дыша. Я молчал, зная по опыту, что таким образом мой клиент стравливает давление злобы. Наконец Коган поднял голову и уткнулся в мой робкий вопросительный взгляд, тут же, впрочем, сбежавший от греха подальше в направлении двери.

— Вот, звонят! — прошипел старик, едва сдерживаясь. — Звонят! Сперва договариваются на десять, чтобы забрать эту чертову папку, потом не приходят и даже о том не предупреждают, а потом, потом…

Задохнувшись от гнева, он повернулся к настенным часам, и те, в ужасе вздрогнув секундной стрелкой, дали немедленный ответ.

— …а потом звонят в тридцать шесть минут первого! Как вам это нравится?

— Черт те что, — с готовностью подтвердил я. — Безобразие.

Кое-как успокоившись, мы продолжили, чтобы еще через час прерваться снова — на сей раз надолго. Когда в моем кармане задребезжало, старик недовольно нахмурился.

— Борис, мы ведь договаривались…

— Извините, Эмиль Иосифович, — сказал я. — Это не мобильник, это пейджер. Равшац.

— Какой еще рав Шац? — не понял Коган. — Раввин посылает вам сообщения? Вы ведь не религиозный…

— Да нет же, — рассеянно отвечал я, уставившись на крохотный экранчик, где рядом с номером телефона умещалось лишь слово «срочно» с тремя восклицательными знаками. — Равшац — это такая ивритская аббревиатура. Означает «армейский координатор по безопасности». Вагнера знаете — того, что на тойоте разъезжает, с прожекторами? Вот он и есть равшац. Что-то случилось. Мне нужно срочно позвонить.

— Случилось? Но при чем тут вы?

Хороший вопрос. Я отвернулся от старика Когана и включил свой мобильник. В самом деле, при чем тут я…

Есть понятия, которые существуют только в определенной среде и оттого трудно поддаются переводу или даже просто объяснению на другом языке. Равшац — еще куда ни шло, но как назвать ту горстку мужчин, из-за членства в которой я вынужден повсюду таскать с собой этот чертов пейджер? «Дежурный взвод»?.. «чрезвычайная группа»?.. «народное ополчение»?.. «пестрый сброд, составленный из пузатых неповоротливых чудаков с ружьями подмышкой, строящих из себя спецназовцев, но в глубине души сильно сомневающихся в том, что смогут кому-то помочь в случае возникновения реальной опасности»?

Формально нашей задачей считается быстрое реагирование на возможные чрезвычайные ситуации внутри поселения и в непосредственной близости от него — например, нападение террористов, похищение и так далее. Мы призваны локализовать, оцепить и держаться до подхода главных военных сил. Когда в поисках точного перевода я думаю о российском аналоге этого понятия, то на ум приходят разве что пограничные казацкие станицы или даже «Слово о полку Игореве». Перед мысленным взором встают суровые бородатые воины, глядящие из-под руки с бревенчатой сторожевой башни: не пылит ли в степи половецкая волчья стая, не надвигается ли черной тучей невыносимое монголо-татарское иго, не ползет ли злой чечен на высокий на берег крутой, куда столь некстати вышла милая Катюша под руку с Ярославной? Не звенит ли набатный колокол? Или это — тревожный пейджер в кармане верной кольчуги?

Чушь, короче говоря. На самом деле мы заняты лишь идиотскими собраниями-ориентировками, ежегодным продырявливанием мишеней на ближнем армейском стрельбище и частыми учебными тревогами. И слава Богу. Все мы когда-то отслужили в боевых частях, некоторые действительно — в спецназе, но с тех пор много пива утекло через наши тугие животы, так что вояки из нас те еще. За все время, что я ношу пейджер, он задребезжал по настоящему делу лишь однажды, когда сбрендил Фарук — знакомый всему поселению помощник садовника Питуси, араб лет тридцати из соседней деревни. Сбрендил натурально — с воплями «аллах-акбар!» и заполошной беготней по улицам с топором и садовым резаком наперевес.

По-видимому, Фарук затеял охоту на возвращавшихся из школы подростков, но те оказались спортивнее и бегали намного быстрее — тем более что помощник садовника давал им хорошую фору, предупреждая о своем приближении громогласным «аллах-акбаром». Наша бравая группа во главе с Вагнером прибыла к месту основных событий, а точнее, к дому собачницы Шломин с некоторым опозданием.

Как и следовало ожидать, многочисленные псы Шломин взбесились от «аллах-акбаров» почище наших пейджеров. Они лаяли во всю мочь и прыгали на забор, что разбудило сына собачницы — солдата роты автоматчиков бригады «Голани», который как нарочно отсыпался дома по случаю отпуска. Ави взял из-под подушки свой верный автомат и вышел посмотреть, что происходит. Как известно, обычно забеги начинаются с выстрела на старте. Забег Фарука закончился выстрелом на финише и в этом смысле мог претендовать на новое слово в истории легкой атлетики.

Заодно попали в историю и мы. Газеты написали: «К месту происшествия прибыла группа…» — черт!.. как же это назвать по-русски?.. — «…а затем и военные. Раненый террорист был эвакуирован в больницу.» Кстати, первую перевязку своему — теперь уже бывшему — помощнику сделал не кто иной, как сам садовник Питуси — один из активнейших членов нашей команды, некогда служивший в десанте военфельдшером. К тому моменту запас «аллах-акбаров» у Фарука иссяк, и он лишь стонал и ругался, когда грубые руки садовника не проявляли необходимой при обращении с раненым деликатности. Закончив перевязку, Питуси влепил пациенту негуманную оплеуху, за что тут же получил от Вагнера пять внеочередных дежурств.

На моей памяти это стало первым и пока единственным случаем, когда мы хоть как-то пригодились. Впрочем, одна несомненная польза от команды была: членство в ней освобождало от ежегодных и весьма обременительных резервистских сборов. Лучше уж разгуливать с пейджером вблизи собственного дома, чем в течение месяца месить грязь где-нибудь на Голанах. Да и сосед-Вагнер в качестве командира нас более чем устраивал.

Я набрал номер его телефона. Армейский опыт учит начинать разговор с непосредственным начальником с места в карьер — тогда меньше шансов, что запрягут.

— Алло, Вагнер? Сколько можно? Опять учебная тревога? И все я да я отдуваюсь — нашел, понимаешь, фраера. Возьми на этот раз хоть Беспалого, а? Или Питуси. Они-то точно в поселении. Ну, что ты молчишь?

— Слова вставить не даешь, вот и молчу, — сказал Вагнер. — Ты рядом?

— Нет, — соврал я. — В Тель-Авиве.

В самом деле, сколько можно? Почти все ребята из команды работают внизу, на равнине, вот и получается, что днем под рукой у Вагнера только я со своим свободным расписанием, садовник Питуси и Беспалый Бенда, который вообще всегда дома.