Плеск звездных морей (Журнальный вариант) - Исай Лукодьянов

Он пошел за мной.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Всеволод.

Я подошел к двери шкиперского отсека и отпер ее. Всеволод тотчас юркнул вслед за мной и принялся хозяйски озираться.

— Видишь эти маты? — сказал я. — Ты поможешь раздать их пассажирам.

— На всех не хватит. Ладно, ладно, без тебя знаю, что вначале женщинам.

Он взвалил кипу матов на спину и исчез. Вскоре он снова появился в отсеке. С ним пришли еще несколько парней примерно его возраста.

— Они тоже будут таскать, — сказал Всеволод.

Я отвел его в сторону.

— Ты, наверное, все знаешь. Ну-ка скажи, что произошло на Венере?

— А ты спроси у Баумгартена. Это который не снял скафандра.

— Спрошу. Но сперва расскажи ты.

— Я бы ни за что не улетел, если б не мои родители. Я-то за свою психику спокоен.

Опять психика, подумал я. Только и слышишь вокруг.

— Может, он его просто не услышал, — продолжал Всеволод, разглядывая мой курсантский значок, — а они из этого такое раздули…

— Кто кого не услышал? Говори по порядку.

— Так я и говорю. Он ехал с дальних плантаций, и вдруг у него испортился вездеход. Там, знаешь, привод компрессора.

— Не надо про компрессор. Что было дальше?

— Дальше начался черный теплон. — Парень оживился. — Ух, и теплон был! На нашем куполе две антенны расплавились.

— Стоп! Ты сказал, — испортился вездеход. Дальше?

— Вот я и говорю: испортился. А тут теплон начинается, чернота пошла. И тут он проезжает мимо.

— Кто мимо кого? Говори же толком!

— Тудор мимо Холидэя. Холидэй ему по УКВ — возьми меня, терплю бедствие. А тот будто и не слышит. Проехал — и все.

— Ну, а Холидэй что?

— А там один самолет удирал от теплона. Так он услышал вызов Холидэя. Повезло ему, а то сгорел бы.

Тудор! Отец Рэя. Вместе с моим отцом он занимался селекцией венерианских мхов. Мы с Рэем с детства мечтали о профессии космолетчика, но когда дело дошло до окончательного выбора, Рэй решил остаться на Венере. Я улетел на Землю, поступил в Институт космонавигации, а Рэй остался. И вот теперь его отец, Симон Тудор… Поразительно!

— Из-за этого случая все это и началось? — спросил я.

— Пойди к Баумгартену, он тебе расскажет.

Баумгартен спал. Но когда я подошел, он открыл глаза.

— Так хватит воды или нет? — спросил он.

— При жесткой норме хватит. — Я сел рядом с ним. — Старший, мне рассказали про Холидэя. Может, Тудор просто не услышал его? Неужели из-за одного этого случая…

— Одного случая? — перебил он, грозно выкатывая на меня светло-голубые глаза. — Если хочешь знать, я заметил это у примаров еще год назад. Я вел наблюдения, дружок. Этот чемодан набит записями.

— Что именно ты заметил у них, старший? — спросил я, чувствуя, как похолодели кончики пальцев.

— Много мелких признаков. Но самый основной и самый тревожный… м-м… как это на интерлинге… Равнодушие! — выкрикнул Баумгартен. — Безразличие ко всему, что выходит за рамки повседневных локальных интересов. Я утверждаю это со всей ответственностью врача!

Я потихоньку растирал кончики пальцев. Набитый чемодан. Наблюдения за примарами…

— Случай с Холидэем подтвердил самые страшные мои опасения, — продолжал Баумгартен. — Примары становятся другими! Сдвиги в психике все более очевидны…

Его слова так и хлестали меня. Нет, нет, с моими родителями все в порядке. Нет!

— А все потому, что торопимся, вечно торопимся.

— Да, — сказал я. — Наверно, нужно было разобраться как следует, а не кидаться на первый же корабль.

— Я говорю о другой торопливости. — Худое лицо Баумгартена вдруг стало мрачным. — Об этом будет разговор на Совете планирования. Еще сто лет назад утверждали, что на Венере жить нельзя.

Тут корабль наполнился прерывистыми звонками, это означало — приготовиться к старту.

Я поспешил к лифту.

Снова я прошел мимо Холидэев. Том по-прежнему сидел с закрытыми глазами. Андра читала книгу. Она мельком взглянула на меня, тонкой рукой отбросила со лба волосы. Волосы у нее были черные, как у матери, а глаза — отцовские, серые, в черных ободках ресниц.

Ронга сидела, ссутулясь, скрестив руки и стиснув длинными пальцами собственные локти. Резкие черты ее лица заострились еще более. Я услышал, как она непримиримо шептала:

— Никуда, никуда с Земли…

Мы возвращались с последнего зачета. Целый день, бесконечно длинный день, мы только тем и занимались, что убеждали экзаменаторов, что наши мышцы и нервы, наши интеллекты и кровеносные сосуды — словом, наши психо-физические комплексы вполне пригодны для космической навигации. Нас раскручивали на тренажерах, мы падали в такие бездны и с таким ускорением, что желудок оказывался у горла, а сердце — во рту. А когда тебя подхватывала силовая подушка, ты не успевал отдышаться, как прямо в глаза лез метеорит — то, что его имитирует, разумеется. И горе тебе, если ты замешкаешься, не успеешь включить ракетный пистолет и отскочить в сторону.

… Автобус на воздушной подушке мягко мчал нас к жилым корпусам Учебного центра. Мы молчали, не было сил произнести даже один слог. Робин лежал рядом со мной, и выражение лица у него было как у Риг-Россо в том кадре, где его вытаскивают из камнедробилки.

Только я подумал, что наша группа хорошо отделалась и особых неожиданностей все-таки не было, как вдруг — фырк! кр-рак! — и я очутился в воздухе. Я даже не успел вскрикнуть, сердце оборвалось, на миг я увидел свои ноги, задранные выше головы. В следующий миг, однако, я понял, что лечу вниз, и резко перевернулся. Приземлился на четыре точки… Мои руки и ноги ткнулись почти одновременно в травянистую землю.

Я лежал на животе, пытался приподняться на руках и не мог. Сладко пахнущая трава вкрадчиво лезла в рот. Я бурно дышал, Неподалеку кто-то из ребят не то стонал, не то плакал. Я увидел: из автобуса, который преспокойно стоял в нескольких метрах на шоссе, вышел инструктор, ехавший с нами. Его-то не катапультировало. Я поднялся, когда он проходил мимо. Он кивнул мне:

— Как настроение, Дружинин?

Видали? Тебе устроили такой подвох, и у тебя же еще должно быть хорошее настроение!

— Превосходное, — прохрипел я.

Повреждений никто не получил: место для катапультирования было выбрано со знанием дела. И выбросили нас на небольшую высоту. Собственно, это был скорее психический тест.

Костя Сенаторов не выдержал его. Этот атлет бил кулаками по земле, лицо его было перекошено, и он все повторял с какими-то странными завываниями:

— Уйду-у-у-э… уйду-у-э…