Этюд (СИ) - "Урфин Джюс"

– Пошли.

Почти равнодушное «пошли» заставило скрипнуть зубами и умерить свой пыл. Моя лихорадка на фоне этой индифферентности, наверное, убогое зрелище. Самурай запер дверь на ключ, кивнул мне на небольшой кожаный диван у окна.

– Располагайся. Не возражаешь, если я сниму пиджак и галстук, они весьма мешают в этом деле?

– Не возражаю, – каким-то чудом удалось выдавить из себя.

Я опустился на низкий диван, который тут же, согласно прогнувшись, заставил мое тело принять расслабленную позицию, что вызвало внутри какое-то иррациональное смущение. Самурай подошел и, раздвинув мои колени, встал между ними, неторопливо снял пиджак, развязал узел галстука, педантично уложил все рядом.

Встав на колени, он расстегнул мою ширинку и неторопливым движением освободил член. Внутри меня колючая проволока скрутилась жесткой спиралью. Этого просто не может быть! Неужели он действительно собрался это сделать? Спираль, резко распрямившись, разорвала в клочья мои попытки сдерживаться, и когда самурай мягко обхватил губами головку члена, я понял, что сейчас есть риск постыдно скончаться от инфаркта. Захлебываясь короткими глотками воздуха, впившись пальцами в обивку дивана, я пытался хоть чуть-чуть зацепиться за реальность. Но мягкие губы скользили по стволу, язык прощупывал все венки, щекотал уздечку, обводил, обрисовывал край головки, и я растворялся, растекался под этими губами, мое сердце подчинялось ритму этого дирижера. Ускоряясь, пропускало удары в паузах и опять частило. Губы стали жестче, язык настойчивее, звуки куда пошлее. А спокойное лицо и взгляды, бросаемые из-под ресниц, простреливали мой позвоночник электрическими разрядами. И губы… Эти безупречно припухшие губы, бесстыдно покрасневшие и влажно блестевшие губы. Эти губы вдруг стали для меня концентратом того, что называют секс. Я почувствовал, как накатывает, и, вцепившись в затылок, зафиксировал шею. На моем члене тут же сомкнулись зубы, заставляя ее отпустить. Самурай поднял голову:

– Никогда так больше не делай, иначе все тут же закончится. Я сам решу, когда ты кончишь. Ясно?

Мог ли я возражать? Получив мое согласие, самурай вновь вернулся к мучительной пытке. Он держал меня на тонкой предоргазменной грани, заставляя выписывать восьмерки, выгибаться, вцепляться пальцами в кожу дивана до онемения, он заставлял меня кричать и почти беззвучно умолять, хрипло шипеть проклятия и постыдно скулить, выпрашивая. Сами эти ощущения были настолько острыми, что оргазм стал просто очередной вспышкой, той, которая вдруг обесточило все тело. Выключила из реальности. Перекрыла кислород и заставила изогнуться тело в невероятном мышечном спазме. Это было почти больно. Это была невероятная по силе эйфория. Я растекся по дивану, лишенный каких-либо мыслей и желаний, с абсолютно чистым разумом, обращенным внутрь. Нирвана.

Руслан

Глядя на блаженное лицо растекшегося по дивану Макса, я вдруг понял – проиграл. Эта коротенькая мысль засела межбровной складкой и прошила насквозь глубокой внутренней трещиной. Через которую вот-вот выплеснется все накопленное. Захотелось сползти к его ногам, обнять и, уткнувшись в колени, скуля выпрашивать… Пасть к ногам это, оказывается, не образное выражение, это степень… любви? Спасая остатки собственного я, поднял пиджак и привел себя в порядок перед зеркалом. Стереть горестную складку между бровей – это раз. Убрать щенячье выражение из глаз – это два. Спрятать трагичный излом напряженного рта – три. Затянуть на шее галстук безупречным узлом, прерывая поток рвущихся наружу слов – четыре. Теперь, кажется, можно повернуться к нему.

– Ты доволен?

На самом деле это меня не интересовало. Хотелось попасть домой, встать под душ, чтобы сбить его вкус и запах, который пропитал меня насквозь не только снаружи, но и изнутри. Хотелось смыть следы собственной реакции, пошло испачкавшей белье. Хотелось забиться в норку и попытаться собрать осколки треснувшей скорлупы.

Макс в легком обалдении согласно кивнул. Я видел, как он мучительно ищет какие-то правильные слова. Я фактически слышал, как они с грохотом перекатываются в его голове. К счастью, он был не в состоянии хоть как-то привести ситуацию в приличный вид, и поэтому мы под неловкое молчание спустились вниз и разошлись.

***

Я сидел на смятой развороченной постели, голый, разбитый, разозленный. Душа, словно дождевой червяк вытащенная на поверхность, пыталась забуриться поглубже, подальше… Не получалось.

– У тебя что-то случилось? – рука моего старого друга и любовника опустилась на обнаженную кожу, заставляя меня непроизвольно дернуться.

– Я не могу, – признался я.

– Я вижу. Проблемы?

Проблемы, да. Я, стиснув зубы, терпел сколько мог привычную ласку, но скользивший по телу язык заставлял содрогаться от отвращения, я уходил от поцелуев, потому что их вкус вызывал неприятие, я перехватывал руку, выписывавшую по коже узоры ласк, потому что это была не та рука. Прервав прелюдию, я потребовал секса, даже где-то замелькало привычное наслаждение. Но оно, вспыхнув, тут же высветило череду въевшихся в подкорку образов. Тонкая кожа, облившая нежным бархатом напряженные мышцы живота с тропинками вен. Напряженные длинные пальцы, впившиеся до белых ногтей в обивку дивана. Закаменевшие от сконцентрированного желания твердые бедра под моими руками. И запах. Тот личный запах, который заставляет волком выть мое разграбленное нутро. Я вывернулся и переполз на край кровати. Сгорбившись, попытался запихнуть, изничтожить эту безвекторную злость. Никто не виноват. Так получилось. Так получилось, что я больше не хочу, не могу никаких других рук. Не могу перенести другой близости.

– Прости. Я не могу. Мне лучше уйти.

– Может, поговорим? – сзади щелкнула зажигалка и потянуло сигаретным дымком.

– Есть один человек… И больше ничего нет.

– Информативно-то как. Руслан?

– Что?

– Я всегда буду рад тебе. Тебе это записать, чтобы потом даже не было попыток подрезать себе крылья или так запомнишь?

Я, скомкав одежду и зашвырнув ее в угол, вернулся под одеяло, прижался к теплому телу.

– Без ошибок прожить нельзя.

– Я знаю, – плотнее сжав веки, я пытался вытравить из сознания образ Макса.

– Не всегда то, что расходится с нашими планами – ошибка.

– Ты слишком дорогой репетитор, а философия не мой предмет.

– Спи, муравей.

– Я самурай.

– Это уже куда серьезнее…

Макс

Я идиот. Затушил пожар бензином, теперь кручусь в разворошенном гнезде из одеял и подушек, и по телу тягучей патокой похоть. В голове нет ни одной мысли, только воспоминания, обнажающе ясные, четкие, отзывающиеся мучительным возбуждением. Только хлещущий своей неправильностью вопрос: а как же с ним будет в постели? Минет от парня это та допустимая грань, где ты еще нормальный и сексуально раскрепощенный. Но парень в твоей постели… Я жарко верчусь, пытаясь то закутаться, то раскутаться, и созерцаю начинающие светлеть перед серым утром углы квартиры. Это уже не первая ночь, которая плавит меня на медленном огне. Выбивает равнодушной иглой татуировщика вопрос на обратной стороне век, чтобы даже закрывая глаза я его видел. Да или нет? Могу ли я? Готов ли я? Что потом будет? И я понимаю – откинуть, избавиться не получится. Понимаю всей кожей, покрывающейся мурашками, стоит лишь вспомнить припухшие губы. Понимаю жаркими волнами возбуждения, стоит лишь кинуть взгляд на кнопку с цифрой пять в лифте. Понимаю, когда внутри екает что-то, стоит лишь упрямому ежику черных волос мелькнуть в толпе. Как же быть?