Рабыня для чудовища востока - Айза Блэк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне нужен адвокат! Я больше не намерена с вами разговаривать!
Скорее бы Серж разобрался. Мне его помощь сейчас необходима как воздух. А вдруг ему покажут эти бумаги полные клеветы? А что если он поверит? Отчаяние, смешанное со страхом жуткий коктейль, подобный самому сильному яду. Он отравляет медленно, безжалостно, но так, что убивает в тебе все.
Он ухмыляется, тонкими как ниточка губами. Достает бутылку минералки, открывает ее. Характерный шипящий звук приковывает мой взгляд к воде. Горло сжимается до диких судорог, когда вижу, как он пьет жадными глотками. Кадык следователя дергается, по подбородку стекают капли воды. Как же я хочу пить. Немыслимо. Дико. Кажется, от жажды я теряю способность мыслить.
— А мне нужно, чтобы ты запела как соловейко, — вытирает рот тыльной стороной ладони. — Что будем делать?
Я поняла, как ломают людей. Как признаются в том, что не совершали. Я сейчас на грани. А ведь — это только начало. Если Серж меня не вытащит, они будут продолжать и продолжать.
Уже даже сейчас у меня мелькает кощунственная мысль, признаться в чем угодно, только бы мне дали попить и присесть, хоть немного отдохнуть.
— Где эта тварь! — дверь кабинета с грохотом открывается. Я вижу мужчину. Высокий, широкоплечий, с проседью на темных волосах и бешеным взглядом.
Смотрит на меня, лицо искажается в дикой гримасе. Подлетает и хватает за горло. Стальные пальцы вмиг перекрывают кислород. Судорожно хватаю ртом воздух. Ощущаю, как сознание покидает меня. Все расплывается.
— Эдуард Валерьевич, миленький, не марайте свои руки. Мы во всем разберемся. Накажем по всей строгости, — пищит противный комар над ухом. Вижу его расплывчатый силуэт, как суетится вокруг нас.
Мужчина смотрит мне в глаза. Пристально. Ощущаю запах сигары и парфюма. Внезапно откидывает меня к стене. Сползаю вниз. Я ударилась, кажется, тело превратилось в один болезненный синяк. Но не телесная боль страшна, а страх, животный, удушающий. Я боюсь остаться тут навсегда. Это гораздо хуже, чем побираться на улице и спать в картонной коробке. Я тогда жила, чувствовала себя человеком. А теперь я даже не могу передвигаться без разрешения. Клетка захлопнулась.
Осталась одна надежда на любимого. Мне надо его увидеть. Он не может оставить меня тут. Это ведь мой Серж, нежный, заботливый, умный. Он докопается до правды.
— Что Василий в тебе нашел, серая блеклая мышь, — мужчина все еще стоит надо мной. Но больше не трогает.
— Погибель нашел, Эдуард Валерьевич, — продолжает пищать следователь.
— Послушайте меня, пожалуйста, — хриплю, из последних сил пытаюсь донести свою правду, — Я никогда не встречалась с вашим сыном. Все эти экспертизы ложные. Вы же влиятельный человек, Эдуард… — язык заплетается, — Валерьевич, проверьте! Найдите настоящего виновника трагедии!
Смотрю на него, не вижу лица, сквозь поток непрекращающихся слез.
— Вот же комедиантка! — следователь хватает меня за руку, поднимает с пола и тащит силком к двери, — Верните ее в камеру! — говорит кому-то.
Теряю связь с реальностью. Ноги больше не слушаются. Меня передают кому-то в руки. Хочу крикнуть: «Только не в камеру!» а вместо этого изо рта вырывается какое-то жуткое мычание.
— Вы не представляете, Эдуард Валерьевич, на что только не пойдут преступники, чтобы отбелить себя, — последнее, что слышу перед тем, как следователь захлопнул дверь.
— Я тебе не носильщик, давай сама, вперед, — незнакомый грубый голос.
Отрицательно мотаю головой. Не могу я. Нет сил. Не чувствую ног. Меня все же тащат. Слышу мат. И кажется, возвращаюсь туда в прошлое, в грязь.
Перед глазами снова камера. Страх на время придает сил.
— Пожалуйста, я не хочу туда! Не надо! Прошу вас! — смотрю на него, задыхаясь от рыданий.
— А я не хочу возиться с полоумными девками, а кто меня спрашивает? — открывает железную дверь и грубо вталкивает внутрь.
Лежу на грязном холодном полу. И не могу подняться. Вижу расплывчато чьи-то ноги, но не реагирую. Меня снова тащат в тот самый угол. Бьют по щекам.
— Эй, давай глазены свой разуй! — в нос ударяет смрад. Она дышит на меня, пустой желудок скручивает до спазмов. Хочется вывернуть себя наизнанку, так тошнит.
— Еще нагадь мне тут! — трясет меня за плечи. — Только попробуй!
Она еще некоторое время стоит около меня. Потом выдает трехэтажную конструкцию жутких слов. Сплевывает. Возвращается к своим сокамерницам.
Я хотя бы осталась сидеть в углу. Ноги гудят. Но это передышка. Маленькая, но такая долгожданная. Вода капает мне на волосы. Поднимаю голову, подставляю язык и ловлю грязную, ржавую воду, и каждая капля слаще меда.
— Она до утра не откинется? — слышу их шепот.
— Кто ж знал, что бабенка хилая такая. Не должна. Счас покемарит, да очухается…
— Смотри, прилетит нам, если она раньше времени того, — раздается крякающий звук.
А я уношусь мыслями в прошлое. Это не сон, какое-то забытье. Кадры моей жизни проносятся перед глазами, проживаю все снова, словно и правда впереди меня ждет конец…
Моя мать была в молодости очень красивой женщиной. И ужасно невезучей. Возможно, все ее неприятности от скверного характера, а может быть, ей просто судьба к ней была не благосклонна.
Мы жили в маленькой комнатушке на окраине города. Скрипящие половицы, потрескавшийся лак, мебель доисторических времен. Тут никогда ничего не менялось, кроме мужчин. Мама была одержима поисками идеального спутника жизни.
По рассказам, она влюбилась в моего отца, но он выставил ее за двери, как узнал о беременности. С тех пор я превратилась в вечное напоминание, о ее несостоявшемся счастье.
Она хотела найти себе мужчину лучше, успешнее, красивее. Доказать, что все у нее в жизни еще наладится. И с годами одержимость ее только росла. А я все больше раздражала. Я была некрасивой, блеклой, худой и нескладной. Мама часто сокрушалась, при таких красивых родителях, как у нее могло родиться такое нечто.
«Нечто» — это было моим именем. Другого я была недостойна. Как бы я ни старалась угодить мамочке, всегда получала
