Анечка-Невеличка и Соломенный Губерт - Витезлав Незвал

На что они тут глядели? На что же они глядели? Люди, стоявшие тут и на что-то глядевшие, вообще-то глядели вверх, словно бы в небо. Что же там было, в небе? В небе не было ничего. В небе было небо, да и было его всего столько, сколько бы увидела Анечка, гляди она сквозь растопыренные пальцы.

Что же тогда разглядывали люди, если в небе не было ничего, а всего вот столько, всего столечко неба? Сказать по правде, люди вовсе и не глядели в небо — они глядели вверх, но не в небо. На что они, спрашивается, тогда глядели?

То, на что они глядели, было прекрасно и находилось высоко, но всё-таки не было небом, хотя и было прекрасно, как небо, даже прекрасней, в тысячу раз прекрасней. Находилось оно высоко, почти в небе, и было словно прекрасная картина, висящая на круглой прекрасной башне. А над ним, только гораздо выше, была вроде бы подвешена, хотя вовсе и не подвешена и всё-таки словно бы подвешена, большая золотая клетка.

Оттого, что люди, стоявшие тут, глядели вверх, стала глядеть вместе со всеми и Анечка. А пока Анечка-Невеличка глядела вместе со всеми вверх на прекрасную клетку, находившуюся высоко и вроде бы подвешенную, хотя вовсе и не подвешенную и все-таки словно бы подвешенную, сверху послышалось: б л ям! б л ям! б л ям! И звон этот был прекрасен — блям! блям! блям! — и прозвонило двенадцать раз: блям! блям! блям!

А когда прозвонило двенадцать раз — блям! блям! блям! — клетка, большая золотая клетка, вроде бы подвешенная, хотя вовсе и не подвешенная и всё-таки словно бы подвешенная, отворилась, и в ней появилась такая красота, что Анечка даже позабыла положить на тротуарную плитку пятачок, но так, чтобы Соломенный Губерт не видел, на какую.

В клетке появилась кукла — большая, как святые в соборе. Она немного постояла и, когда все на неё нагляделись, куда-то ушла. Едва она ушла, появилась другая кукла, тоже большая, как святые в соборе; она тоже немного постояла и тоже куда-то ушла, когда все на неё нагляделись. Едва она ушла, появились ещё и третья, и четвёртая, потом пятая и шестая куклы. Но когда, постояв немного, они ушли, появились восьмая и девятая, затем — следующие, и, наконец, двенадцатая кукла, тоже большая, как святые в соборе; она тоже немного постояла и тоже куда-то ушла.

А потом, когда она тоже немного постояла и тоже куда-то ушла, высоко, очень высоко на прекрасной башне, в окошечке прекрасной клетки, которая была вроде бы подвешена, хоть вовсе и не подвешена и всё-таки словно бы подвешена, появилось нечто страшное. И оно было прекрасным, хотя и страшным. То, что появилось — страшное, хотя и прекрасное, — было Смертью, и Смерть эта звонила в колокольчик, а потом кланялась, и это было страшно, хотя и прекрасно. Позвонит в колокольчик, а потом кланяется.

Когда Смерть вдоволь назвонилась и накланялась и дверка, словно бы её захлопнул ветер, затворилась, а Смерть, которая сколько звонила, столько и кланялась, исчезла за этой дверкой, наверху, над большой золотой клеткой, прокричал петух.

И хотя дверка затворилась, а Смерть исчезла и прокричал петух, люди, стоявшие внизу, всё ещё глядели вверх, словно бы ожидая, когда дверка снова отворится. Анечка-Невеличка тоже глядела вверх вместе со всеми на прекрасную золотую клетку, которая была вроде бы подвешена, хотя вовсе и не подвешена, и всё-таки словно бы подвешена.

Потом все стали о чём-то перешёптываться и смеяться, но так как прекрасная дверка золотой клетки больше не отворилась, разошлись кто куда, однако по дороге останавливались и снова глядели и только потом расходились поодиночке — кто туда, кто сюда, а кто ещё куда-то; или вместе — эти туда, а те сюда.

А так как всё, что произошло, было удивительно и прекрасно, Анечка-Невеличка поглядела ещё раз вверх, потом ещё раз вниз, потом снова вверх, а потом опять вниз.

Тут она вспомнила предупреждение Соломенного Губерта и удивилась, что он оказался прав: Смерть действительно была недалеко, и Анечка увидела её собственными глазами. Затем она вспомнила, что надо пробежать ещё вот столечко и положить на какую-нибудь плитку пятачок, но так, чтобы Соломенный Губерт не видел, на какую.

Она пробежала ещё вот столько, всего вот столечко, а когда вбежала под высокий свод, положила пятак на одну из плиток и поглядела в сторону высокого столба, видел Соломенный Губерт или не видел.

Но сколько Анечка ни смотрела, Соломенного Губерта нигде не было, и она не знала, подглядывает он или не подглядывает. Тогда она повернулась в сторону длинного коридора под высоким чёрным сводом и увидела большое-большое, вернее сказать, огромное окно, за которым оказалось нечто столь удивительное, что Анечка-Невеличка забыла и про пятак, и про Соломенного Губерта, а только глядела да глядела, раздумывая, что бы это — столь удивительное — могло быть за большим-большим, вернее сказать, огромным окном.

Что же там было?

Глава седьмая, в которой Анечка-Невеличка видит за большим-большим, вернее сказать, огромным окном нечто удивительное

БЫЛО ОНО СТЕКЛЯННЫМ, СЛОВНО зеркало, за которым что-то происходит. Словно бы зеркало и словно бы не зеркало, хотя и было стеклянным. Было оно словно рама, но огромная, большая рама, за которой преспокойно могли поместиться комната, кухня, амбар и ещё комната. И за огромной этой, вернее сказать, очень большой рамой стояли стеклянные одноногие кругляки— точь-в-точь высокие грибы! — а возле каждого сидели чёрные, будто собравшиеся на похороны, мужчины в чёрных костюмах и белые, будто собравшиеся на свадьбу, дамы в белых платьях.

На головах у белых дам были красные, голубые и золотые шляпы, такие большие, что дамам невозможно было заглянуть в глаза. Чёрным мужчинам в чёрных костюмах тоже невозможно было заглянуть в глаза, потому что перед глазами держали они огромные, вернее сказать, очень большие страницы и, как на похоронах — ну просто совсем как на похоронах! — пели по нотам. Что они пели? Что же они пели? Анечке показалось, что поют они вот что:

Прорасти, душа, из мрака, Какгорошина из праха; Будешь тывесной в стручках, Стережётих дед в очках, Он приятельживодёра; Упаси насот раздора! Аминь!

Или, может быть, пели они вот что:

Чёрная стена во ржи,Нам дорогу укажи,Чтобы в поле не пропасть нам,Чтоб в болото не попасть нам,Где могилки у рекиИ блуждают огоньки.

Могли они петь ещё и вот что:

Ой могила, ты могила,Впрямь ли жизнь в тебе уныла?Есть ли в речках твоих раки?Есть ли в поднебесье птахи?Много ли в полях зайчишек,Бьют ли серых из ружьишек?Иль в картошки целится,Кто в тебе поселится?

Пели мужчины ещё что-то очень грустное и при этом — совсем немножко, просто чуточку — отхлёбывали из маленьких белых напёрстков, по виду просто игрушечных. Отхлебнув глоток, они разглаживали усы, а потом прикладывали к лицу большие красивые полосатые платки и плакали.

У белых дам в белых платьях и в красных, голубых и золотых шляпах, таких больших, что дамам невозможно было заглянуть в глаза, были огромные, вернее сказать, очень большие рты, словно бы дамы держали в них розы. И когда дамы что-то шептали, казалось, что розы раскачивает ветер. Дамы шептали и слушали пение чёрных мужчин в чёрных костюмах, а те, по всей вероятности, пели вот что:

Роза, роза, ночь настала.Дней минувших не вернёшь.Ты почти уже увяла И досвяток пропадёшь.И начнут тебя метелиСнегом белым засыпать.Роза, роза, неужелиНе воскреснешь ты опять!

Дамы слушали и молчали; а пока они молчали, между стеклянных одноногих кругляков расхаживали три чёрных господина в чёрном — высокий, средний и невысокий, просто совсем низенький; они не присаживались ни на минутку, а только расхаживали и кланялись, да ещё носили на руке большие белые башни и не переставая кланялись. Не переставая кланяться, они зажигали спички и светили белым дамам в белых платьях и больших шляпах в глаза, и вдруг оказывалось, что в глаза можно заглянуть. Глаза у дам были большие, словно у кошек, только больше, намного больше! А три чёрных господина в чёрном — высокий, средний и невысокий, просто совсем низенький, — которые всё время кланялись и носили белые башни, и зажигали спички, и светили белым дамам в белых платьях и в больших шляпах в глаза, эти три господина не пели, а постоянно что-то приговаривали.

Что же они приговаривали? Приговаривали они, вероятно, вот что:

Отыскали в буеракеЗамечательную кадь. Все,какие есть, собаки сталипрыгать и скакать!Что же, что же в той кадушке?Там заморская княжна —Не богаче побирушки,Но прекрасна и нежна!Тут пришёл колдун-пустынникИ упрятал кадь в подкоп;Прилетел с ним дрозд-рябинник,А потом настал потоп.

Или, может быть, приговаривали они вот что: