Ставка на возвращение - Николай Басов

Но сколько Рост ни размышлял, уже через несколько дней стало ясно, что совсем уж затаиться и не показывать изменения, произошедшего в нем, он не сумеет. Дело было в том, что безропотные, тупые и совершенно неконтактные существа, приведенные в состояние безвольных скотов, действительно могли работать сутками, не жалуясь, практически не уставая. А он, когда к нему вернулось сознание, больше так работать не мог. Оказалось, что очень много энергии тратилось прежде всего на то, чтобы его мозги работали сколько-нибудь полноценно. Раньше он никогда не думал о людях в таком ракурсе. Теперь ему предстояло испытать это на собственной шкуре.

Правда, уже тогда, когда он вернулся с той, памятной кормежки викрамов, он лучше всего запомнил уверенность, даже убежденность надсмотрщиков, что вернуться в нормальное состояние невозможно. Это была первая и пока, к сожалению, самая существенная информация, о которой стоило бы поразмыслить. Но с другой стороны, существовал сам термин «возвращение», а это кое-что да значило.

Вернее, это могло значить очень много, куда больше, чем подозревали надсмотрщики. И то, что такие ситуации все-таки иногда возникали, и то, что у них, возможно, есть какой-нибудь штатный вариант ответных действий, и что это явление возникало настолько редко, что реакция на него могла быть нежелательно резкой, затрагивающей даже те этажи местной иерархии, о которых Рост не подозревал.

В общем, сначала он пытался просто работать, как прежде, и думать, стараясь вернуть себе дар предвиденья, в надежде устроить хоть единственный сеанс. Лучше всего это было бы сделать ночью, вернее, в часы, отведенные для сна. От этого он не высыпался, что было заметно, он даже зевать начал… И это оказалось ошибкой, потому что «настоящие» рабы никогда, оказывается, не зевали.

Так и получилось, что к исходу ближайшей недели, если Рост правильно ориентировался во времени, его вызвал к себе все тот же начальственный надсмотрщик, с которым Ростик успел уже, так сказать, познакомиться. Он долго ходил вокруг Роста, пару раз ударил его, впрочем, не сильно, скорее проверяя реакцию, чем наказывая. Рост, не удержавшись, вздрогнул. Надсмотрщик похмыкал, но больше никак не выразил своего удивления, должно быть, даже рабы так или иначе вздрагивали от ударов.

Потом начальник вызвал к себе одного из тех, кто работал с рабами непосредственно. Им и на этот раз оказался тот, кого Ростик про себя решил называть «простоватым».

– Как он работает? – спросил начальник.

– Худо, с того раза, – простоватый и сам ежился во время этого разговора, стоять перед начальником не в толпе себе подобных, а в одиночестве он не привык. – Зевает, устает больше и быстрее других… Может, он покатился под «уклон»?

И Рост, хотя никто не спешил ему что-либо объяснить, разом понял, что «уклоном» на местном жаргоне называлось состояние раба, когда он вдруг терял активность, переставал быть действенным даже на самых простых работах, а спустя какое-то время ложился и никакие побои не могли заставить его подняться. Чаще всего через некоторое время такой раб умирал. Молчаливо, без единого протеста или вообще без малейшей реакции на что бы то ни было вокруг.

– Вряд ли, – быстро отозвался начальник. – Смотри, какие у него глаза светлые. – Он походил еще немного вокруг Ростика, почесал концом плетки подбородок. – Знать бы, что с ним теперь делать?

– А ничего не делать, я попробую его понукать, если не поможет, тогда… Другое дело.

На том и порешили. Поэтому несколько дней Рост старался изо всех сил не отличаться от других рабов. Это ему не очень-то удавалось. Уже после трети обычной рабской смены он готов был свалиться и лежать, притворившись «покатившимся под уклон» или как там оно правильно называлось на едином.

Но воля, которой он не слишком мог похвастаться прежде, вдруг стала поддерживать его. И он как-то дотягивал до конца смены, тем более что, осматриваясь осмысленно по сторонам, научился немного халтурить и даже сачковать. Впрочем, это было несложно: надсмотрщики, привыкшие к тому, что рабы очень послушны, не отличались внимательностью.

Так Рост научился не попадаться на глаза надсмотрщикам, когда нужно было послать кого-нибудь для работы в соседние цеха, или когда перебрасывали рабов с одного участка на другой внутри гидропонного цеха, или подменяли ослабевших, больных или отсутствующих по другим причинам.

А потом его вторично вызвал к себе начальник. Он снова расхаживал вокруг Ростика и все так же испытующе смотрел на него. Но самое удивительное было в другом – он попробовал заговорить с Ростиком.

– Эй! – надсаживаясь, заорал начальник, словно он находился на необитаемом острове и пытался окликнуть проходящий мимо корабль. – Как тебя там! Послушай, отчего ты такой?.. – Дальше он не знал, у него вообще было трудно с полноценным формулированием чуть более сложных форм, чем ругань либо прямые приказы.

– Я тебя слышу, – негромко сказал Ростик.

Начальник онемел, потом стал созывать других надсмотрщиков. Длилось это довольно долго, Ростик даже успел еще раз сформулировать причину, почему решил показать, что он отличается от других рабов.

Он просто не мог больше выдерживать эту дикую, немыслимую нагрузку, не мог притворяться тем, за кого его принимали остальные надсмотрщики, и решил не подчиняться их правилам.

Посмотреть на «вернувшегося» приходили даже надсмотрщики из других цехов, и среди них попадались образины, по сравнению с которыми самые опустившиеся рабы выглядели почти интеллигентно.

Разумеется, возникла продолжительная, хотя и крайне бестолковая дискуссия. В ее процессе пытались выяснить, что с ним делать. На всякий случай решили поместить его к тем, кто плохо поддался изменению. Или не поддался вовсе, хотя при самой операции не умер, а выжил, что тоже было необычайной редкостью.

Так Рост оказался в каких-то совсем темных, очень низких и холодных казармах, где за решетками по двое, редко когда больше, сидели самые невообразимые существа. Тут Рост увидел очень широких в плечах карликов с тремя глазами: одним во лбу и двумя на висках, каких-то прозрачных богомолов, даже одного Махри Гошода, хотя тот определенно был сумасшедшим, потому что непрерывно бегал по камере и дико верещал, так что закладывало уши.

Не составляло труда догадаться, что это была тюрьма, самая незамысловатая и довольно большая. Отоспавшись, Рост стал осматриваться. Его самого, ввиду редкостного явления «возвращения» как такового, посадили в одиночку. Через несколько дней он сумел завести разговор с двумя другими почти вменяемыми, не замкнувшимися в беспросветной изоляции существами. Правда, как они выглядели и что собой представляли, он не разобрал. Но акцент у одного был явно вызван клювом вместо губ, а второй слишком растягивал слова, словно лепил их из пластилина.