Джек Ричер: Часовой - Чайлд Ли

Но тот сделал неверный ход. Он не бросился на Ричера через стол, а решил обойти кругом. Для его телосложения ошибка весьма серьезная. Издевательский тон Ричера, видимо, отнял у него способность ясно соображать. Он уже не думал о том, чтобы просто одержать победу. Он уже представлял себе, как с наслаждением молотит Ричера своими кулачищами. А это дало Ричеру секунду времени, чтобы схватить лежащую на столе металлическую тарелочку. Крепко зажал в ладонях ее края. И выпуклой частью двинул в горло атакующего, применив своего рода обратный прием гильотины. В результате смял ему глотку и перебил дыхание. Потом Ричер просто толкнул его в рожу; громила опрокинулся назад, туда, откуда начал движение, и, задыхаясь и бессвязно что-то лопоча, приземлился в угол.

– Обычно я так себя не веду, – сказал Ричер, снова усаживаясь на венский стул. – Чуть что – и в морду… нет, это не мой стиль. Я бы дал ему шанс встать и спокойно уйти. Но я вспомнил, что это ведь он отобрал у мальчика гитару. Поэтому и подумал: плевать мне на свои правила.

Локхарт судорожно полез в карман за мобильником.

– Надо срочно вызвать скорую, – пролепетал он.

– Ничего с вашим другом не сделается, – сказал Ричер. – Хотя кто его знает… Но пока он решает проблемы с дыханием, давайте возобновим наш разговор о контракте с музыкантами. Сколько вы пообещали им заплатить?

– Я ничего им не обещал.

Ричер провел пальцем по краю пластины:

– А мне кажется, обещали.

Локхарт метнулся в сторону, протянув руку к ящику стола. Ричер глазами проследил это движение и запустил в него пластиной, придав ей, словно тарелочке фрисби, вращательное движение. Она попала Локхарту точно в переносицу, раздробив кость и отбросив обратно на стул.

– Я начинаю думать, что эта игрушка – довольно опасная штука, – сказал Ричер, подобрал пластину и бросил ее на пол. – Не советую больше шутить с ней. Никогда. Итак… контракт. Назовите сумму.

– Двести долларов.

– Две сотни долларов – это первоначальная цифра. Но с тех пор, как она была согласована, вы проявили большой интерес к пальцам человеческой руки. Скажите мне, сколько их имеется, к примеру, на левой руке гитариста?

– Пять, – приглушенным голосом – из-за ограниченной подачи воздуха через дыхательные пути – прогнусавил Локхарт.

– С профессиональной точки зрения – четыре. Пятый палец – большой. Но я принимаю ваш ответ. Итак, двести долларов, помноженные на пять пальцев, получится…

– Тысяча.

– Прекрасно. Теперь у нас есть новая цифра. И мы готовы принять наличными.

– Размечтался.

– Я вижу, здесь у вас очень много наличных денег. Если вам трудно считать, может, я просто заберу сразу все и дело с концом?

– Хорошо, – чуть было не провизжал Локхарт.

Он выбрал две пачки банкнот и двинул их через стол.

– Отлично. А теперь давайте добавим штраф. Это будет еще пять сотен баксов.

Локхарт злобно сверкнул на него глазками, но передал-таки еще одну пачку.

– Ну вот, мы почти закончили. Осталась только некоторая доплата за утрату рабочего инструмента. Ровно одна тысяча.

– За какую такую…

– За гитару этого мальчика. Ваш приятель зашвырнул ее куда-то в подвал. Если хотите, можете вычесть у него из жалованья, но мой клиент из своего кармана платить за нее не намерен ни в коем разе.

Глазки Локхарта забегали взад-вперед по тающей куче наличности. Ричер почти видел, как шустро шевелятся извилины его мозгов, подсчитывая, сколько на столе осталось и возрастут ли у него шансы оставить хоть что-нибудь, если он не станет слишком кочевряжиться.

– Ладно. Еще тысяча. Но ни цента больше. И передай этим малолеткам: если они снова явятся, я переломаю им не только пальцы. И если даже не явятся, в этом городе они играть больше не будут.

Ричер покачал головой:

– Мы так хорошо с вами беседовали, кажется, обо всем договорились, а вы вот взяли и все поломали. Не дали мне даже закончить. Мы ведь обсудили только вопросы выплат. Но добраться до льгот еще не успели. А это очень важный вопрос, так что слушайте меня внимательно. У каждого члена музыкальной группы, которую я представляю, есть мой номер мобильника. Нажмет на кнопку, и я все узнаю. Так вот, если хоть один волос упадет с головы любого из них, я снова приду к вам. И переломаю вам руки. А потом ноги. И прикажу развесить под потолком бара ваше нательное белье. Не снимая его с вас. Надеюсь, мы поняли друг друга?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Локхарт закивал.

– Прекрасно. Итак, льготы. Льгота номер два: другие музыкальные группы. Даже не будучи их представителем, я предлагаю заключить всеобъемлющее соглашение. В порядке любезности. Можете считать это моим вкладом в развитие искусства. Это означает, что, если я хоть когда-нибудь услышу, что вы обобрали еще хоть одного музыканта, я вернусь. И заберу все ваши деньги. И подвешу-таки ваше нательное бельишко прямо над баром, то есть именно так, как я уже говорил. Об этом мы тоже договорились, так?

Локхарт кивнул.

– Превосходно. А чтобы вы не сомневались в моих словах, я буду время от времени делать выборочный контрольный визит. Итак, когда здесь играет следующая группа?

– Завтра.

– Хорошо. Надеюсь, эти музыканты будут не хуже сегодняшних. Но если даже и нет, помните, что им нужно платить.

Глава 2

Расти Резерфорд был не из тех, кто вечно болтается без дела в местной кофейне. Было время, когда он каждый день ходил в одну и ту же. И всегда по пути на работу. Чтобы только получить порцию кофеина, и ничего больше. Не затем, чтобы болтать с кем-нибудь попусту. Он не искал новых знакомств, собеседников, – все это ему было малоинтересно. Каждый день у него был похож на предыдущий. Он спокойно становился в очередь и, пока стоял, размышлял о накопившихся к этому дню проблемах. И располагал их в порядке очередности. Как только его кофе был готов, он брал его и уходил. Весь процесс носил чисто деловой характер и не имел к стадной жизни никакого отношения. И даже после того, как целую неделю он провел в одиночестве в своей квартире, разрушить эту привычку оказалось не так-то просто.

Постоянные посетители не давали ему повода влиться в их среду. Появление его, как правило, не вызывало у них особых эмоций. Нельзя сказать, что они были рады его видеть, но и недовольства не демонстрировали. Они не проявляли к нему никакого интереса. Как, впрочем, и неприязни. Словом, в происходящих в этом заведении процессах человеческого общения с таким же успехом вместо него мог участвовать и манекен. Однако в этот понедельник он чувствовал себя магнитом с противоположной полярностью. Ему казалось, что он отталкивает от себя всех окружающих. Те, что были поближе, сторонились его, старались держаться подальше, так что вокруг даже образовалось пустое пространство, несколько большее, чем обычно. В редкие моменты ему удавалось обменяться с кем-нибудь взглядами, но этот человек сразу отворачивался, и у Резерфорда даже мысль не успевала возникнуть, чтобы завязать с ним разговор. Когда почти подошла его очередь, он до сих пор ни с одним ближним не обменялся ни единым словом. Зато обратил внимание, как барменша общается с двумя стоящими впереди него мужчинами, когда они подошли, чтобы сделать заказ. Во-первых, она им улыбнулась. Во-вторых, спросила: «Ну что, как обычно?» А вот ему от нее досталось только молчание.

– Как обычно, пожалуйста, – сказал Расти.

– Что это значит – обычно?

Расти услышал, как за его спиной в очереди кто-то захихикал. Ему захотелось бежать. Но нет, он пришел сюда из принципа. Чтобы бороться за свои права. Пусть хихикают, это не поколеблет его решимости.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– По-домашнему, средней крепости, без молока.

– Ровно два доллара.

Барменша повернулась, схватила стаканчик «с собой» и хлопнула его на стойку.

– Нет, – покачал головой Расти. – Мне хочется выпить здесь.

Барменша бросила на него взгляд, в котором читалось: «Да что ты? А вот мне очень бы этого не хотелось».

– О, простите, все правильно, – сказала она вслух. – Как это я забыла. Вы же потеряли работу. И торопиться вам больше некуда.