Ночные откровения - Шерри Томас

Пришлось действовать самому. Мисс Кингсли прекратила вопить и обмякла. Тяжело дыша и моргая, она уставилась на Вира невидящим взглядом.

– Мисс Кингсли, с вами все в порядке? – поинтересовался Фредди.

– Я… я… Господи Боже, крысы… эти крысы…, – разразилась рыданиями девушка.

– Подержи-ка, – Вир толкнул ее в более добрые и сострадательные руки Фредди.

Вбежав в дом, маркиз замер посреди холла как вкопанный. «Десяток-другой крыс», –  было сказано Холбруку. Здесь же метались сотни тварей! Они потоками неслись вдоль стен и коридоров, взбирались на перила и спускались по занавесям. С грохотом опрокинулась фарфоровая ваза, а Вир так и стоял столбом перед этим завораживающим и отталкивающим зрелищем. 

– Поберегись! – вбежал с ружьем в руке молодой Кингсли, племянник леди Кингсли. Как раз в то мгновение, когда он пересекал центр холла, с люстры свалился крысеныш.

– Эй, сверху! – воскликнул Вир.

Слишком поздно! Крыса уже обрушилась на парня. Тот завопил, ружье выстрелило, и Вир ничком бросился на пол.

– Дьявольщина! – снова заорал Кингсли. – Она залезла мне в сюртук!

– Я ни на шаг не подойду, если ты сейчас же не разоружишься! И не бросай, а то оно может опять выстрелить!

– А-а-ах! – ружье глухо стукнулось об пол. – Помогите же мне!

Вир подскочил к юноше, беспорядочно дергавшемуся, будто обезумевшая марионетка, и стащил с него сюртук.

– Кажется, она у меня в жилете. Боже всемогущий, не дайте ей залезть мне в брюки!

Вир содрал с Кингсли жилет. А вот и маленькая тварь – застряла за подтяжками. Схватив зверушку за хвост, маркиз отшвырнул ее в сторону, прежде чем добыча смогла извернуться и цапнуть его.

Кингсли в одной рубашке выскочил в парадную дверь. Вир покачал головой. Тут к нему донеслись крики из комнаты слева. Маркиз поспешил туда, открыл дверь – и вынужден был тут же повиснуть, ухватившись за верх двери и оторвав ноги от пола, так как из помещения ринулась лавина крыс.  

Леди Кингсли, три юные девицы, два джентльмена и лакей в придачу балансировали на мебельных утесах посреди крысиного моря, причем две из трех барышень оглушительно визжали, а мистер Конрад вторил им с не меньшим пылом и звучностью. Восседавшая на пианино леди Кингсли беспощадно лупила пюпитром по крысам, пытавшимся вскарабкаться на ее островок безопасности. Лакей, вооружившись кочергой, защищал юных леди.

Когда почти все крысы схлынули из гостиной, Вир помог осажденным гостям леди Кингсли спуститься с их насестов. Мисс Бошам так дрожала, что маркизу пришлось вынести ее на руках. Вернувшись, он увидел, что леди Кингсли, стоит, крепко стиснув  зубы, одной ладонью опираясь о стену, а вторую прижимая к желудку.

– Мадам, с вами все в порядке?

– Кажется, мне не придется прилагать чрезмерные усилия, чтобы выглядеть перед мисс Эджертон совершенно разбитой, – прошелестела она. – А Холбрук на этом свете не жилец.

* * * * *

«На самой высокой точке плато расположен небольшой храм Девы Марии-Заступницы[5], где так называемый затворник записывает посетителей в книгу и продает вино. С этого мыса открывается неимоверно чарующий и величественный вид: почти отвесный обрыв, и куда ни взгляни – полное красот побережье…»

Элиссанда ясно представляла себе остров Капри, поднимающийся, подобно сирене, из вод Средиземного моря.  И себя, бродящую в одиночестве по его крутым скалам, с развевающимися по ветру волосами и букетиком диких гвоздик в руке. Ни звука, кроме моря и чаек, никого, кроме рыбаков, вдалеке чинящих сети, и никаких чувств, кроме ясного и безмятежного ощущения полной, абсолютной свободы.

Она еле успела подхватить тетю, свалившуюся с сиденья в туалете.

Тетушка Рейчел последний раз опорожнялась более двух суток назад: сказывалось  болезненное состояние. Элиссанда уговорила тетю потужиться минут пятнадцать после обеда, пока она почитает вслух из путеводителя по Южной Италии, чтобы скоротать время. То ли из-за ее монотонного чтения, то ли из-за лауданума[6], от которого тетушку никак не удавалось отучить, но только больная уснула, а ночная ваза под ней осталась тревожно пустой.

Девушка полувынесла, полувыволокла недужную из туалета. Женщина в ее руках весила не более вязанки хвороста – и обладала такой же подвижностью и слаженностью движений. Любимейшим делом ее дяди было выяснить, что особенно не по вкусу домочадцам, а затем навязать им это. Именно поэтому ночная рубашка его супруги пропахла гвоздичным маслом, которое та терпеть не могла.

Когда-то терпеть не могла. Вот уже долгие годы тетя почти постоянно пребывала в лаудановом полузабытьи и мало что замечала, если только вовремя получала очередную порцию настойки. Но Элиссанде было еще не все равно – она принесла из своей комнаты сорочку без запаха.

Девушка нежно уложила дремлющую тетю в кровать, вымыв руки, переодела ей рубашку и убедилась, что та спит на правом боку. Она внимательно следила за тем, сколько времени Рейчел лежит на каждом боку: у человека, проводящего большую часть дня в постели, легко возникают пролежни.

Элиссанда подоткнула одеяло вокруг плеч больной и подняла путеводитель, упавший на пол, когда она подхватывала тетю. Она потеряла то место, где читала. Неважно, она точно так же рада прочесть о прекрасном городе Манфредония, основанном героем Троянской войны на Адриатическом побережье.

Книга вылетела у нее из рук, ударилась о картину, висевшую на стене напротив тетиной кровати – картину, на которую Элиссанда старалась никогда не смотреть – и упала на пол с оглушительным стуком. Рука девушки метнулась ко рту, взгляд – к тете, но та даже не пошевелилась.

Элиссанда быстренько подняла путеводитель, взглянув, не пострадал ли он. Еще бы не пострадал: форзац оторвался от обложки.

Закрыв томик, девушка крепко его сжала. Три дня тому щеткой для волос она вдребезги разбила ручное зеркальце. Двумя неделями раньше долго смотрела на коробочку с мышьяком, найденную в кладовке для метел.

Элиссанда опасалась, что потихоньку теряет рассудок.

Она никогда не хотела становиться тетиной прислугой. Всерьез собиралась уйти, как только станет достаточно взрослой, чтобы найти хоть какую работу, где угодно.

Но дядя догадался об этих намерениях. Он привел наемных сиделок, чтобы племянница увидела, как Рейчел дрожит и рыдает от их жестоких «лечебных» процедур. Разумеется, Элиссанде пришлось вмешаться, и вот такие прекрасные чувства как преданность и благодарность превратились в отвратительные гремящие цепи, приковавшие ее к этому дому, к этому существованию всецело в чужой власти.