За синей птицей - Ирина Нолле

— Ну, так вот, Соня, — услышала Маша голос Белоненко, — на работу я тебя приглашать не буду. Хочешь лежать на нарах — лежи. Но запомни — коль взялась лежать, то уж — весь срок.

Кивком головы Белоненко приказал Соне вернуться в свой ряд и, уже обращаясь ко всем, сказал:

— Если у кого есть какие-либо заявления, или жалобы, или, может быть, вопросы личного характера, — обращайтесь к коменданту. Завтра у вас будет свой бригадир. Он и займется всеми вопросами вашего устройства.

Белоненко повернулся и пошел к конторе. И вдруг пронзительный плачущий голос взметнулся над рядами новеньких:

— Обокрали! Ой, батюшки, обокра-а-али!

Белоненко остановился. Комендант поспешил к той, что кричала. Маша Добрынина, бригадир Куликова, тетя Васена — все с любопытством поднимались на цыпочки, чтобы рассмотреть женщину, которую раньше никто и не заметил. Она стояла в самом последнем ряду, вместе с тремя тоже немолодыми женщинами, одетыми в лагерные телогрейки и черные длинные юбки. У всех трех головы были повязаны темными платками, плотно закрывающими лоб и подбородок. Та, которая кричала, что ее обокрали, была одета в добротный жакет, поверх которого, несмотря на теплую погоду, был накинут шерстяной клетчатый платок.

— Шалашовки, паразитки, отдавайте мешо-о-ок! — пронзительно визжала она, бросаясь то вправо, то влево, придерживая на плечах сползающий платок. — Отдайте, паразитки! Отдайте мешо-о-ок!

Последний слог прозвучал на неожиданно басовых нотах, и это было так смешно и такие вязалось с высоким регистром начального слога, что все рассмеялись. А женщина, тощая, бесцветная, с проступившими на лице капельками пота, размахивала руками перед самым носом коменданта.

— Ме-шок! Ме-шо-о-ок! — на двух различных нотах кричала она в лицо коменданту. Свистунов остолбенело посмотрел в разинутый рот женщины. Казалось, что в ней сидят два человека: один, маленький и жалкий, тоскливо тянет первый слог: «ме-е-е…», а второй, большой и толстый, заканчивает грозным басом: «шо-о-ок!».

Все вокруг стали неудержимо смеяться. Кто-то в восторге повторил: «Ме-шо-о-ок!» — и так удачно, что это вызвало новый взрыв хохота.

Комендант очнулся.

— Прекратить безобразие! — гаркнул он и сразу покраснел. — Расходитесь по баракам! Куликова, — накинулся он на стоявшую ближе всех к месту происшествия Дашу, — веди бригаду в столовую! А ты не ори, словно бы тебя режут, — повернулся он снова к владелице пропавшего мешка. — Какой он из себя, этот твой мешо-о-ок?

Вокруг уже не смеялись, а стонали и визжали от восторга: сам не заметив, Свистунов в точности повторил интонации женщины. Даша Куликова замахала руками и, вытирая выступившие от смеха слезы, бросилась к своей бригаде.

— Ох, но могу, не могу! — повторяла она сквозь слезы. — Свистун-то наш… Надо же такое… ну просто театр… Ох, не могу!

— Смеетесь? Издеваетесь?! — дискантом взвизгнула потерпевшая. — Потворствуете? Я жалобу писать буду! В Управление! Я… я…

— На, клуша, подавись своим сидором! — девушка с рыжими кудрями раздвинула своих подружек и швырнула к ногам женщины наполовину пустой вещевой мешок. — Кому они нужны, твои тряпки, лягуша болотная! Кончайте, девчонки, базарить, пошли в барак новоселье праздновать. Да и жрать хочется… — Она пнула ногой мешок и отвернулась от женщины, которая обеими руками схватила свое обретенное сокровище. И вдруг руки ее разжались, мешок упал на землю. Женщина остолбенело заморгала глазами и судорожно глотнула воздух.

— Пустой! — прохрипела она.

Комендант нетерпеливо кивнул черноглазой дежурной:

— Веди этих четырех в баню, а потом — к Гусевой в третий барак. Они без карантина, со швейного — отказчицы. Тьфу! — сплюнул он в сердцах. — До сих пор в ушах звон стоит! Да не хрипи ты, — прикрикнул он на обладательницу мешка, — Разберемся. Куда оно денется, твое барахло, если его не успеют за зону передать?

Любопытные постепенно расходились. Куликова увела свою бригаду в столовую. Новенькие опять разобрались по четыре.

— Пойдемте, — сказала Вишенка женщинам. — Мы вас от них отдельно поместим. И вещи твои найдем.

— Шаль кашемировая… сухарики… О господи… — бормотала женщина, снова ощупывая мешок. — С ними, окаянными, разве можно человека рядом держать? И за какие только грехи меня господь сюда направил? Жила себе на швейном…

— Нечего было от работы отказываться, — сердито проговорила Вишенка.

— Так ведь праздник святой был… спас… — заискивающе говорила хозяйка мешка. — А эти, — кинула она косой взгляд на девчонок, — поверите, гражданка дежурная, всю дорогу измывались, пока сюда доехали. Сначала места на давали, потом воду в окно выплеснули. Молебны устраивали, панихиды пели, над сестрами, паразитки, насмешки строили…

— Над сестрами? — удивилась дежурная. — Это все три — твои родственницы?

— Во Христе, во Христе сестры… — закрестилась женщина, поддерживая левой рукой свой багаж.

— Ну, пошли, — деловым тоном сказала Вишенка. — И вы… сестры, тоже давайте. Семь часов, ужинать пора.

— Семь?! Ахти, батюшки… Уже запоздали, господи прости… — торопливым шепотом произнесла одна из «сестер», и сразу все три, как по команде, опустились на колени, повернулись лицом к востоку — как раз туда, где на чистом вечернем небе четко вырисовывалась вышка с дежурным стрелком наверху. Кладя земные поклоны, они мелко-мелко крестились и скороговоркой бормотали невнятные слова.

Вишенка широко открыла глаза.

— Это вы что? — с недоумением произнесла она.

— Вот так всю дорогу! — крикнула черненькая девчонка, проходя мимо молящихся. — Всю дорогу, гражданка дежурная, бормотали и носом в нары тыкались. Теперь вы их не остановите, пока из них вся дурь не выйдет. Эй вы, упокойницы! Что на стрелочка молитесь? Не спасет, не надейтесь!

— Лучше расскажите, как листовочки переписывали да немцев ждали! — поддержала подругу рыженькая. — Видели мы таких молитвенниц! Еврейских ребятишек фашистам выдавали, сволочи!

— Ладно, Векша, хватит тебе, — остановила подружку девочка с косой вокруг головы. — Ну их к черту, этих божьих одуванчиков. В вагоне надоели.

Девушки прошли мимо, возглавляемые надзирательницей и сопровождаемые усталым комендантом.

Капитан Белоненко взглянул на Машу Добрынину, провожавшую пристальным взглядом девушку в черном платке.

— Узнала, Добрынина? — спросил он.

Маша молча кивнула головой.

— Я тоже узнал, — сказал Белоненко. — Брат твой про нее в каждом письме писал. Красивая девушка, — задумчиво добавил он.

— Санька ее, как сестру, жалел… — тихо сказала Добрынина. — Как же это получилось, гражданин начальник? — подняла она на Белоненко темно-синие, ставшие теперь печальными глаза. — Как же это могло получиться? Ведь не разрешал же он ей воровать…

— Ты ко мне зайди, Добрынина, попозже, — не ответив на ее тоскливый вопрос, сказал Белоненко.

— Хорошо, гражданин начальник.

Медленными шагами она направилась к своему бараку, три черные фигуры все еще кланялись сторожевой вышке, откуда на них посматривал озадаченный стрелок.

Вишенка, еле сдерживая нетерпение, ждала, когда отказчицы закончат свои молитвы.

Глава вторая

«Будем знакомы!»

Нежаркое осеннее солнце задержалось на минуту над вершинами сосен, окрасило их в багрянец и послало свой последний косой луч в окно барака. Страницы раскрытой книги окрасились розовым.

«Они стали часто приходить ко мне и все просили, чтобы я им рассказывал; мне кажется, что я хорошо рассказывал, потому что они любили меня слушать. А впоследствии я и учился и читал все только для того, чтобы потом им рассказать, и все три года потом я им рассказывал».

Марина сидела на своей постели на нижней наре тесного «купе», почти совершенно такого, какие бывают в вагонах: два места внизу, два наверху. Только в это купе выходила половина окна и вместо двери висела плотная темно-зеленая занавеска — кусок «маскировки». Отделялись друг от друга купе туго натянутыми кусками упаковочного материала, в котором привозили на швейные лагпункты сукно для пошива обмундирования. Эти «стенки» и эта условная дверь создавали впечатление некоторой изолированности, но ничуть не скрадывали шума, который всегда царил в бараках после работы.

Марина сидела на постели, поджав под себя ноги, заткнув уши пальцами — она все еще не могла привыкнуть «отключаться», уходить в себя. Вот и сейчас стоило ей опустить руку, чтобы перевернуть страницу, как в уши назойливо лезла протяжная песня, распеваемая хором женщинами, собравшимися вокруг длинного стола посередине барака.

Молодая девчонкаНа свете жила… —

запевал кто-то высоким, пронзительным голосом.