Хардкор белого меньшинства (сборник) - Дмитрий Лекух

Резко останавливаюсь:

– Стоп, урок первый. На выездах нет никаких элит, даже «хулсы» тут – не элита. Даже «фёстлайн». Просто каждый занимается своим делом. А по жизни – все равны. Именно здесь, именно сейчас, именно в данный конкретный отрезок времени. Больше таких ошибок не допускай, ок?

– Ок, – кивает и смотрит на меня с интересом. – А в нормальной жизни, можно узнать, чем занимаешься? А то что-то лицо у тебя знакомое…

– Можно, – смеюсь, – только чуть попозже. Сейчас – некогда…

Находим нужный вагон, грузимся в купе. Все – трезвые, нормально одетые, выглядят прилично, но – проводница ощутимо напрягается. Они отличные психологи, все эти проводники, стюардессы, халдеи. Особенности естественного отбора, осложненные борьбой за выживание.

Алеся – в моем купе, естественно.

Сам билеты покупал, через свое транспортное агентство. Кроме нее – Гарри и Русланыч.

Пока она переодевается, деликатно выходим постоять в узком вагонном коридоре.

Поезд неторопливо трогается.

Из соседнего купе доносится звон стаканов, потом бешеный рев хриплых мужских глоток.

Типа – песня.

Спартак Москва!Ты самый лучший!Ты самый сильный русский клуб!Вали коней!Вали мусарню!Пока ублюдки не умрут!

Наши развлекаются.

Вот ведь послал господь идиотов на мою голову…

Не могли хотя бы до МКАДа потерпеть…

У вылетевшей в коридорчик несчастной проводницы глаза от ужаса уже даже не по восемь, а по все восемнадцать копеек.

Как бы ментов не вызвала.

Надо срочно урегулировать ситуацию.

Беру барышню под локоток и аккуратно завожу ее обратно в служебное купе. Она почти не сопротивляется.

– Извините, девушка, что не представились сразу. Большинство этих милых, обаятельных господ, которые избрали своим средством передвижения ваш поезд и ваш вагон – «мясное», пардон, спартаковское хулиганье. Да-да, те самые злобные фашистские ублюдки, беспредельщики, о которых так любит писать наша доблестная демократическая пресса.

Глаза у проводницы становятся еще больше.

Странно.

Я, честно говоря, думал, что так просто не бывает.

Теперь, в очередной раз, приходится удивляться воистину безграничным возможностям человеческого организма.

Да и за локоть ее держать все труднее, дергается, зараза.

Боюсь, синяки останутся.

Придется как-то компенсировать.

Достаю стодолларовую купюру, кладу ей на столик.

Глаза барышни слегка фокусируются, взгляд становится немного более осмысленным. Да и вырываться перестала, напротив – прислушивается, что дальше скажу.

Скажу, скажу, милая.

Не волнуйся.

– В принципе, как вы знаете, наша пресса просто обожает врать. Нагло и беспардонно. Ей без вранья – ну никак нельзя. Работа такая, платят им за это самое, и это надо четко понимать. Просто потому, что правда – никому не интересна. Согласны?

Кивает. Она согласна.

Вот только пока не понимает, за что ей причитается целых сто баксов. Сейчас объясню.

– Мы, на самом деле, действительно милые и интеллигентные люди. Может быть, только немного громкие. Ну, что уж тут поделаешь, бывает. Но порядок мы вполне способны поддерживать сами. Пошумим, может, малость, но – ничего не побьем. И – никого. А если побьем, – оплатим в полном объеме. Вот только милицию не очень любим, понимаете ли…

Кивает.

Она понимает.

Милицию в нашей стране вообще мало кто любит, кроме самой милиции.

Ну еще, может, – артисты, которых в ментовской праздник с экранов телевизора не согнать.

А больше – никто.

– Так вот, милая, – смотрю ей в глаза, – если все у нас с тобой будет правильно, перед приездом в Питер получишь еще. Только не кипешись. Почувствуешь, что не справляешься сама, – стучи в третье купе, я – там. Со своими мы как-нибудь сами всегда разберемся. Если же здесь нарисуются менты, то бабки получат они. А ты получишь – проблемы. И – очень серьезные проблемы, понимаешь? Вот такая вот элементарная арифметика…

Кивает.

Она все прекрасно понимает:

– Вам стаканы нужны?

– Нужны. И еще лимончика нам под коньячок порежь. Только потоньше. С нами, видишь ли, дама. И не шлюха какая-нибудь…

Вышел из ее купе, потянулся.

Гляжу – Серега стоит, башкой укоризненно качает:

– Что, опять деньги проводнику платил?

Пожимаю плечами:

– А что делать? Я вообще-то, как ты знаешь, предпочитаю путешествовать с комфортом. А ОМОН в мое понимание слова «комфорт» – ну никак не вписывается. Я уж – и так и эдак пробовал. Не получается…

Хмыкнул, кивнул своей большой бритой головой, пообещал зайти в гости.

– Заходи, мы с Гарри совершенно чудненького коньячка в дорогу прикупили…

…Доехали, в общем-то, нормально.

Пошумели, попели, попили.

Алеся тоже оказалась не дурочкой по части коньяка.

Редакционная школа.

Сам через такую когда-то проходил…

Словом – все в порядке.

Только один небольшой инцидентик случился, но это так, мелочи.

Когда наша девушка пошла часа в три ночи в тамбур покурить.

Возвращается, а глаза – как будто Джимми Моррисона, сто лет уже назад как покойного, увидела.

Села, молчит.

Потерянная какая-то.

– Что-то случилось?

– Угу, – кивает, – случилось. Но не то, что ты думаешь.

– А что?

– Да там, – трясет волосами, – этот ваш, Гарри, в тамбуре. Пьяный в говнище. И с ним еще один, такой же. По очереди блюют в угол и, представь себе, разговаривают о концепции экзистенции у Хайдеггера…

– А, – усмехаюсь, разливая коньяк по стаканам, – это нормально. Гарри, как нажрется, всегда та-а-акую пургу гонит. Ну а атеистический экзистенциализм – вообще его любимый конек. Я ему всегда говорил, что он в середине прошлого века застрял. Надо бы хоть чуть-чуть вперед продвинуться. Хоть бы Дерриду почитал или там, – Мамардашвили. Абсолютно гениальный мыслитель, хоть и грузин…

Она еле слышно взвыла, выпила залпом полстакана коньяку и полезла на верхнюю полку.

Только икры сверкнули из-под халатика.

Жаль.

Я, между прочим, сам на эту полку нацелился.

У меня это с детства: если еду в купе, то обязательно на верхней полке. Хоть там и душно летом – просто до полной невозможности.

У каждого, знаете ли, свои тараканы…

…Питер нас встретил ясной, солнечной и какой-то совершенно не ленинградской, в нашем понимании этого слова, погодой.

Сухо, свежо, таксисты прям у перрона за рукава хватают.

Забросили шмотки в гостиницу, договорились еще пару-тройку часиков отдохнуть, а потом попить пивка и выдвинуться на дубль. Что и осуществили в полном объеме задуманного.

Алесе – понравилось.

А потом отправились в гости к рокерам нашим разлюбезным («Как, вы и их знаете?» – удивленная реакция нашей симпатичной журналисточки). Где, естественно, и просидели до утра.

Хотя – до какого еще «утра».

Белые ночи, блин.

Романтика…

Эх…

Во встреченном по дороге в отель круглосуточном баре остановились попить пивка и немножко перекусить. Сожрали по куску пиццы, сделали по нескольку глотков легкого светлого пива, и тут Серега вдруг озабоченно покачал головой.

– Что, – спрашиваю, – случилось, старый?

– Да хрен его знает, что-то у меня по завтрашнему дню предчувствия какие-то нехорошие.

С тем и разошлись по номерам спатиньки.

Хотя я – тоже задумался.

Серегиным предчувствиям лучше верить.

Всегда.

Проверено временем.

…Назавтра на секторе был – ад.

Я даже не помню, с каким счетом мы проиграли, – это было совершенно неважно. Самым главным и самым важным во время этой игры были довольные, улыбающиеся рожи питерских ментов.

И летящие из-за их спин в нашу сторону камни, бутылки, металлические болты, швыряемые мешковскими карланами.

Одному пареньку на моих глазах бутылка попала прямо в висок.

Он упал.

Толстый майор с жирной лоснящейся мордой напрочь отказался вызывать «скорую».

«Была б моя воля, – говорит, – я бы ща домой сбегал, да гранатой в ваш сектор, морква поганая…»

И тогда толпа обычных выездных болел раздвинулась и вперед вышли те, кому это в таких ситуациях и было положено.

Хардкор.

Их, увы, было мало на этом выезде, но они были, и то, что они сделали, – было по-настоящему красиво.

Когда они своими телами проломили брешь в сомкнутом строю ОМОНа, в эту брешь рванули все остальные.

Бить, бить, бить, бить – по этим ненавистным питерским рожам, а лучше всего – по серым сытым рожам ментов, топтать их модными казуальными кроссовками и тяжелыми высокими ботинками, вбивать в серый заплеванный бетон их поганого стадиона, выламывать кресла и швырять их в эту ненавистную ублюдочную массу, испуганно разбегающуюся перед нашей мощью и нашей яростью.

Я, к примеру, лично – и с большим удовольствием – отрихтовал того самого майора с жирной рожей, истошно, по-бабьи визжащего и испуганно закрывающего то, что у него осталось от лица, ладонями.

Меня он, думаю, даже не запомнил.