Бунтари не попадают в рай - Татьяна Никандрова

Собрав длинные волосы в хвост, захожу на кухню, где наблюдаю привычную картину: опустевшая бутылка беленькой в компании двух граненых рюмок и окосевший от выпитого отчим в растянутой серой майке.

– О, Стеллка, – завидев меня, он разлепляет сонно смыкающиеся веки. – Жрать принесла?

– Ага, – стараясь подавить отвращение в голосе, отвечаю я.

Налив в кастрюлю воды из-под крана и поставив ее на огонь, подхожу к хлебнице и извлекаю наружу ржаную буханку. Точнее то немногое, что от нее осталось. Выглядит хлеб неважно, да и на ощупь как будто бы очерствел. Размотав целлофан, подношу буханку поближе к лицу и разочарованно вздыхаю – заплесневела. Такое есть нельзя.

Распахнув нижнюю дверцу гарнитура, отправляю хлеб в мусорку и уже принимаюсь за вскрытие упаковки пельменей, когда слышу за спиной возмущенный возглас отчима:

– Эй, ты че обурела?! Какого ляда съестное выкидываешь?

– Плесень завелась.

– И че? – быкует он. – Срежь да жри! Ишь какая царевна! Плесень ей помешала!

– Без толку ее срезать! – огрызаюсь я. – Там уже везде токсины!

– Токсины-шмоксины… Ты тут типа самая умная, что ли? – пьяно пошатываясь, Игорь поднимается на ноги. – Хлеб ваще-то денег стоит, которых ты, дрянь малолетняя, еще ни копейки не заработала…

– Ой, да пожалуйста! – взрываюсь я и, наклонившись, достаю из мусорного ведра выброшенный кусок хлеба. – На, жри! – кидаю его на стол. – Надеюсь, подавишься!

– Ты как со мной разговариваешь, тварь неблагодарная?! – отчим резко хватает меня за юбку и притягивает к себе.

Прямо перед носом возникает его противная обрюзгшая рожа с седой щетиной и тупым мутным взглядом, а в легкие против воли забивается тошнотворный запах перегара.

– Отвали! – скидываю жирные пальцы-сосиски со своей талии и, силой толкнув его в грудь, устремляюсь обратно в свою комнату.

Аппетит как рукой сняло. Есть больше не хочется. Да и вообще ничего не хочется, кроме как закрыться в спальне и тихо ненавидеть свою дрянную жизнь, которая насквозь пропитана притворством, лицемерием и алкогольными парами.

Единственное, что скрашивает мои безрадостные будни, – это мечты о будущем. Будущем, которое совсем скоро окажется в моих руках.

Опершись ладонями на подоконник, прислоняюсь лбом к прохладному стеклу и вперяюсь взглядом в унылый пейзаж за окном. Серый, перепачканный реагентами и превратившийся в кашу снег неопрятно обрамляет испещренную колдобинами дорогу. Небо, в котором не видно ни солнца, ни облаков, титановым щитом накрывает мрачную, уставшую от затянувшейся зимы землю. А лысые, кривые деревья, хаотично растущие то там, то тут, напоминают голых людей, корчащихся в адских муках.

Абсолютно не понимаю всеобщих восторгов по поводу ранней весны. По-моему, отстойное время – холодно, сыро, грязно. Смотришь по сторонам – и удавиться хочется. Более мерзкой может быть только поздняя осень, которая укутывает город отвратительной слякотью и непрекращающимися дождями.

Пока я утопаю в мрачных мыслях, где-то в рюкзаке звонит телефон. Кажется, уже второй или даже третий раз. Лениво отлепившись от стекла, сажусь на диван, который мгновенно отзывается скрипом сотни пружин, и беру в руки мобильник.

Аминка названивает. Соскучилась, видать.

– Алло, – принимаю вызов, растягиваясь на подушках.

– Стелла, привет! – голос подруги по обыкновению полон чрезмерного воодушевления.

– Че довольная какая? – подавляя зевок, интересуюсь я.

– Слышала новости? Ну, про новеньких? – ей явно невтерпеж со мной поделиться.

– Не-а.

– Короче, – Амина набирает побольше воздуха в легкие. – На следующей неделе к нам в группу переводят двух парней. Один – какой-то хулиган из соседнего района, его из прежнего колледжа за поведение поперли… А вот другой, – подруга делает многозначительную паузу, – москвич. Богатенький, говорят, до жути!

– И чего это богатенький москвич забыл в нашей дыре? – спрашиваю насмешливо.

– Не знаю точно, но у него вроде какая-то трагедия с родителями случилась, а опекуны здесь живут… Вот он и вынужден переехать.

– Хм, и что, реально мажорик? – недоверчиво тяну я.

– Еще какой! – возбужденно тараторит она. – Ходят слухи, у него отец чуть ли не миллиардером был!

– Фигасе, – присвистываю.

– Так и я о том же! Вот бы ему понравиться, да? – мечтательно произносит подруга.

– Угу, – киваю я, мысленно посмеиваясь над наивной Аминкой.

Уж если кто и понравится новенькому, то точно не она.

Глава 4

Ася

Я завороженно смотрю на маленькую балерину в розовой пачке и бледно-голубой диадеме, которая медленно вращается вокруг своей оси в позе аттитюда. Стройная, гибкая, красивая до невозможности – она владеет моим вниманием безраздельно. Переливчатая музыка, напоминающая неторопливый звон колокольчиков, нежно ласкает слух, усыпляя и вводя в почти гипнотический транс.

У меня такое ощущение, что я парю. Где-то высоко-высоко… Над полями, реками и лесами… Кончиками пальцев задеваю кроны деревьев, подпитываюсь их жизненной энергией, слушаю их тихий шепот…

А потом возношусь еще выше. К облакам. Дотрагиваюсь до их нежной перьевой материи, тону в ней, погружаюсь все глубже и глубже в молочную негу… Сливаюсь с ней воедино. Становлюсь частью божественного мироздания… Перестаю существовать как набор клеточной массы и расщепляюсь на атомы. Мелкие, невесомые, невидимые…

– Ася! Ася, ты меня слышишь? – голос мамы острым клинком прорезает задремавшее сознание.

– Д-да, что такое? – вздрогнув, распахиваю смежавшиеся веки.

Леса и поля исчезли. Облака тоже.

Вокруг лишь серая реальность: кровать, наспех застеленная малиновым покрывалом, стол, заваленный учебниками, и стены, увешенные постерами с изображением любимого южнокорейского бойбенда.

– Ты в колледж опоздаешь! – предостерегает родительница. – Давай скорее!

Убедившись, что она ушла на кухню, я осторожно приподнимаю крышку шкатулки, на которой красуется балерина, достаю со дна оранжевую витаминку и закидываю ее в рот. Так будет легче пережить еще один сложный, изматывающий день.

День-монстр. День-пытку. День-насилие.

Великий Гончаров говорил, жизнь – борьба, в борьбе – счастье. С первой частью данного утверждения я полностью согласна, а вот со второй – не очень.

Моя жизнь всецело состоит из борьбы. С окружением, с нежеланием просыпаться по утрам, с собой. Я борюсь сутками напролет на протяжение многих лет, вот только счастья до сих пор нигде не видно. Оно словно спряталось за непроницаемой темной тучей, которая повсюду следует за мной по пятам.

Подхватываю холщовую сумку и прохожу мимо зеркала, намеренно не заглянув в него. Ничего нового я там все равно не увижу, а лишний раз расстраиваться мне совсем ни к чему. Настроение и так раненной волчицей подвывает где-то в районе плинтуса. Не хочу окончательно его добивать.

Натягиваю пуховик, который когда-то был ярко-желтым, а теперь вот выцвел и побледнел, просовываю ноги в сапоги и дергаю на себя входную дверь.

– А шапка? – требовательно напоминает мама, выглядывая из кухни.

– Так