Собрание сочинений в двух томах. Том I - Валентин Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И стала приходить злость на себя за то, что сидел в кабинете, как старый глухарь, молчал, слушал этого мальчишку, а надо было встать, махнуть рукой и вовремя хлопнуть дверью.
«На кой черт нужен мне этот рыдван! – думал он. – Ну, ладно, припоздал, я свое дело знаю. Мой катер почти готов. Только покрасить да перебрать движок, потом кое-что по мелочам – и все, работай! Заменять ничего не надо. Ведь что и наделал, черт плешивый!.. Не спросил его, кому и отдал-то. А, поди, такому же субчику, как сидит вот в шубе-то…»
И Стрежнев покосился на молодого капитана. Тот пускал по бараньей шерсти поднятого воротника струйками дым – курил, не снимая перчатки.
Семен, сунув руки в карманы, отрешенно глядел в сторону, в глубь леса, мастер дремал, а женщина все поправляла платок, все больше закутывалась, хотя и так были видны у нее только глаза.
«Да что спрашивать, – молодой, зеленый. Какой это начальник!..»
Стрежнев поежился, глянул презрительно еще раз, чтобы уж больше не глядеть, на капитана, вобрал голову поглубже в куцый воротник фуфайки и тоже достал сигарету.
«Ну, я тебе наремонтирую, жди…» – нашел наконец Стрежнев то, что искал в своих думах, и немного успокоился.
* * *А получилось все так.
Когда Стрежнев с Семеном переступили порог, начальник ремонтно-транспортного участка Чижов, застегнутый на все пуговицы флотского кителя, уютно сидел в дали кабинета, склонившись, что-то писал, показывая пришедшим молодую розовую лысину. Мельком, не переставая писать, он глянул из-под светлых бровей, спросил буднично:
– Ну что, нагулялись?
И Стрежнев остановился: по едва уловимой нотке в голосе начальника ухватил он что-то недоброе и поэтому не пошел к столу, как бывало при Панкратыче, прежнем начальнике, чтобы стряхивать там пепел в его пепельницу, пошучивать, ввертывать вовремя крепкие словечки…
Он решил выждать, сел с краю ряда стульев у самой двери, положил хромовую, с тусклой кокардой шапку на колени, затих. Семен присел рядом.
Стрежнев не глядел на начальника, а смотрел перед собой в окно, где кружило сухим снегом. Сидел прямо, старался выровнять дыхание и как бы говорил всем своим видом: «Хоть ты и начальник, а я тоже не кто-нибудь, а капитан, всю жизнь на реке и, если что, так могу и уйти, как пришел. Побольше твоего повидал, ничем не испугаешь теперь».
А Чижов все писал, не глядел на Стрежнева.
И Стрежневу вновь захотелось в коридор, опять закурить бы и уж лучше бы там решить разом дело. Что и говорить, хоть и храбрился он, а вину за собой все же чуял: поздновато явился. Спокойствие начальника лишало покоя Стрежнева – он снова нервничал, как и всегда, возвращаясь после долгого зимнего отпуска. Сколько раз давал зарок – не изводить себя. Однако с каждой навигацией все повторялось. За всю жизнь так и не мог привыкнуть, даже при Панкратыче всегда терялся, говорил не то и ожидал слов начальника, как приговора.
Да и было отчего волноваться: за какие-то пять-десять минут решалась судьба предстоящей навигации. Какую посудину дадут, какого механика, матросов, куда пошлют катер работать…
Вот и теперь, хоть и конец всему, но что скажет этот молодой, лысый, как обернет все дело. Будь прежний начальник, Яков Панкратыч, – Стрежнев знал бы точно, что поругается тот для порядка, а пошлет все же на «пятерку» – родной стрежневский катер. Катер еще новый, всего шесть навигаций, как с завода, и все шесть – у Стрежнева.
– Ну, что ж… погуляли бы еще, – начальник кинул ручку на стол.
И у Стрежнева кольнуло внутри: «Отдал «пятерку!» Он удивился своей боли, но сдержался, решил пока молчать. «Будь, что будет».
Начальник отодвинулся в кресле, теперь по-настоящему оглядел пришедших, продолжал:
– К шапочному разбору еще не поздно…
Он повременил, не скажут ли чего капитан с механиком, и, видя, что они готовы слушать его до конца, откашлялся и заговорил уже полуприказным тоном:
– Так вот, Николай Николаевич, поедете в Сосновку, будете ремонтировать «девятку». Катер вытащен у дороги на берег. Чего, как – дело ваше. Чтоб к ледоходу был на плаву. Там и будете пока, на перевозе. Как отремонтируете, так и поплаваете. Тем более вам обоим немного осталось: одному – на пенсию, а ты, Семен, вроде рассчитываться хотел. А?..
– Думал, – буркнул Семен.
– Ну, вот, сделаете – отпущу, а будешь лодыря гонять… – и он поглядел на Семена. – Не обижайся. Учить вас нечему, не маленькие.
– Спасибо, Василий Иваныч, – сказал Стрежнев и полез за сигаретами. – В самую дыру посылаешь! Тридцать навигаций зазря отплавал, да?!
И он назло прикурил прямо в кабинете.
– Ну, ловили бы окуней дольше. Вас что, ждать будем? И так с ремонтом зашились, все сроки летят. Весну ворожат раннюю. Все! Идите. В мастерской забирайте инструмент, какой нужен, винт, аккумуляторы, потом получите деньги в бухгалтерии… После обеда пойдет в Сосновку машина, чтоб на нее успеть! Собирайтесь. Вот копия приказа.
И он подвинул на край стола листок.
– И сразу же начинайте работать. Дел там по горло. Ремонтную ведомость привезет линейный механик. Он к вам приедет попозднее. Да не рычите на него. Он молодой, у нас только первый год работает…
– Василий Иваныч… – хотел спросить о двигателе Семен.
– Все! – Чижов резко катнул по столу ручку, отвалился в кресле и стал сверху расстегивать пуговицы кителя. – Говори, не говори – катеров больше нет, все распределены. Могу только шкиперами на баржи. – Тут он прищурился, повысил голос: – Хотите?
Но Стрежнев уже встал, молча направился к двери: ко всему был готов, но такого не ожидал. Семен поспешил за ним.
* * *Ровно тридцать навигаций проработал он в сплавной конторе. Многие, с кем когда-то начинал плавать, теперь были на пенсии или, как и он, собирались уйти, а иных, как Панкратыча, не было уж и вовсе. И катеров, и людей разных столько промелькнуло за жизнь – одних начальников в затоне сменилось не меньше десятка – и не упомнить всего. Особенно тяжело было смириться со смертью Панкратыча. Будто обманул он его, не дал доработать последней навигации. Панкратыч любил и уважал Стрежнева, как самого опытного капитана, и Стрежнев знал это.
Сразу же после смерти Панкратыча вызвали Стрежнева в кадры, сказали: «Осталось два месяца, собирайся на пенсию», – Стрежнев даже растерялся…
Отпуск насчитали ему более трех месяцев – гуляй недогулянное за всю жизнь! На все хватило: и рыбу ловить, и плотничать, а под конец и в гости съездить.
Сходился с новым начальником Стрежнев трудно, а, по правде говоря, и не хотел: слишком свежа была память о Панкратыче. Они даже жили по соседству – крыльцо в крыльцо. Так сжились, что уж не различали ни производственных, ни житейских дел. Не сразу, конечно, с годами все утрясалось, находило свое место и наконец утряслось так, что теперь только бы и жить, и на тебе: умер! А тут и самому – уходи с флота!
И было у Стрежнева тайное возмущение, будто молодой этот явился виной всему, встревожил тихую устоявшуюся жизнь.
Чижов тоже знал, что Стрежнев один из лучших капитанов, от которого многому можно научиться и самому. Знал и о его былой дружбе с Панкратычем, про себя хотел бы тоже такой дружбы, тем более что и жил в квартире прежнего начальника. Но со знакомством не навязывался, выжидал и, как казалось Стрежневу, «стриг его под одну гребенку» вместе со всеми. И это обижало еще больше.
4
К Сосновке подъезжали на исходе дня.
Машина бежала к пологому берегу заснеженной Унжи. Веером расстилались по гладкому полю реки тощие метельные хвосты. Поземку тянуло туда, где стоял возле дороги катер. Стрежнев против воли поднялся в кузове и глядел на приближающуюся «свою» посудину.
Господи, каким одиноким казался катер на пустынном заснеженном берегу! Он избочился, привалившись к сугробу, рея на мачте покосилась, с нее свисали концы порванной антенны, окна рубки сплошь залепило снегом, борта поржавели…
Каким-то особым чутьем Стрежнев почувствовал, что все это добром не кончится. Он опять вспомнил весь разговор с начальником, опять глянул на занесенный катер, и тоска в нем исподволь начала расти, шириться.
Поднатужасъ, машина выползла со льда на берег и стала возле катера.
– Выгружайсь! – открыв дверцу, бодро крикнул шофер. И Стрежнев поморщился: «Легко сказать, «выгружайсь», – на голый берег. До Сосновки вон еще добрых два километра. Какой тут к черту ремонт на пустоплесье!»
Из кузова им сбросили новый винт, лом, кувалду, подали аккумуляторы, связанные попарно резиновые сапоги, сумку с инструментом и рюкзаки.
Когда все это жалко зачернело, утопая в снегу, и кузов снова захлопнули, разжалованный капитан пошутил сверху:
– А на катере-то у вас, знать, птички вьют…
Заглушая урчанием смех, машина стрельнула дымом и покатила дальше, к поселку; все тише звякали блестевшие на ее колесах цепи.
А Стрежнев с Семеном остались стоять на дороге у своих рюкзаков, обиженные и растерянные.
