Тайна королевы - Роберт Стивенс

Может быть, она принадлежала к числу тех, которые пользовались привилегией присутствовать на рождественских придворных представлениях. Если бы ему удалось заслужить ее внимание в первый же раз, как актеры обер-гофмейстера будут играть при дворе, и составить себе такое же состояние, как Аллейн и другие актеры, он смело мог рассчитывать на то, что будет ей равен по богатству и происхождению. Все это промелькнуло в его голове, как молния, со свойственной юношам беспечностью.

Он стоял, погруженный в раздумье, в углу актерской и подобно Бурбеджу старался сосредоточиться на своей роли, отгоняя актеров, подходивших к нему поболтать. Везде раздавались шутки и смех, слышались разговоры, все сидели на столах, стульях и креслах и даже на шкафах, так как все это было приготовлено для предстоящей сцены; в те времена в театре употреблялись не только костюмы и грим, но также декорации и обстановка. Наконец настала минута выхода на сцену. Гель был совершенно готов и вошел в свою роль: когда он услышал реплику, вызывавшую его на сцену, он быстро выскочил из-за кулис и с таким жаром воскликнул: «Где король?», что публика примолкла, и даже все сидевшие около сцены франты на минуту прекратили свой разговор.

Приказав своим датчанам отойти немного назад, Гель снова обернулся к королю и бросил быстрый взгляд по направлению к интересовавшей его ложе: она была пуста. Ему показалось, что пол уходит у него из-под ног, в ту же секунду интонация голоса его совершенно изменилась, и он снова монотонно и машинально продолжал свой монолог, обращенный к королю. Он все еще время от времени посматривал на пустую ложу, чтобы убедиться, что глаза не обманывают его, но там не было больше ни его красавицы, ни другой дамы в маске, ни спящего мужчины, ни пажа в зеленом платье. Гелю показалось, что в театре вдруг стало темно, хотя по-прежнему свет лился в окна.

Почти совершенно не понимая, что он делает, Гель кое-как окончил эту сцену и другую, следующую за ней, очень длинную и неинтересную. Он вышел, как в тумане, в актерскую и сел на стул в глубоком раздумье.

— Разве жизнь утратила для тебя всякую прелесть? — послышался вдруг голос Шекспира, верно угадавшего настроение своего протеже. Он говорил это полунасмешливо, полу сострадательно. При этих словах Гель почувствовал раскаяние совести при мысли о том, как он обманул доверие своего патрона и почти провалил его пьесу. И поэтому он сказал ему совсем невпопад:

— Простите меня, я постараюсь исправиться в последнем акте.

И он встал с места с твердым намерением действительно взять себя в руки. Ведь, может быть, та девушка и ее спутники только перешли в другую ложу, или же ушли на время и снова затем вернутся в театр. К тому же с его стороны было очень глупо пренебрегать единственным средством когда-либо сравняться с ней в смысле богатства, и надо было принять во внимание и злорадство, светившееся в лице Джильберта Грове.

Теперь ему предстояла сцена встречи с Гамлетом на кладбище. Стараясь уверить себя, что очаровавшая его девушка смотрит из какого-то неизвестного ему места, он играл с таким жаром, что когда вышел за кулисы после этой сцены, сам Бурбедж приветствовал его восклицанием:

— Прекрасно сыграно, сэр!

— Недурно сыграно, — подтвердил и Полоний, а Офелия, скинувшая свое женское платье и оставшаяся в мужской куртке, воскликнула с торжеством:

— Посмотрите, какое кислое выражение лица у Джильберта!

Но Мерриот был настолько благороден, что не стал радоваться унижению своего врага, а обрадовался тому, что Шекспир самолично поблагодарил его за игру, а затем он отошел немного в сторону и стал упражняться со своей рапирой, приготовляясь к сцене поединка.

Отчасти благодаря именно его умению обращаться с рапирой, Шекспир и поручил ему играть Лаэрта; будучи дворянином, Гель прекрасно владел этим благородным оружием, заменившим везде мечи и щиты. Будучи еще в Оксфорде, при жизни своих родителей, когда процесс, затеянный Беркширской отраслью его фамилии, еще не лишил его крова и не заставил бежать в Лондон, чтобы найти какие-нибудь средства существования, он каждый день упражнялся в фехтовании под руководством всевозможных учителей. В Лондоне он научился в этом отношении всему, что могли ему дать нового французы в изгнании, воевавшие когда-то во Фландрии и в Испании. В искусстве владеть рапирой он не знал себе соперников, и хотя в сцене поединка в Гамлете все движения были уже заранее заучены, все же требовалось немало умения и искусства, чтобы выполнить их безукоризненно. В те времена, когда почти каждый человек умел владеть тем или другим оружием, поединок сам по себе имел для всех огромный интерес.

Вся публика была настроена очень нервно, напряжение ее дошло до высшей степени, как и должно быть всегда в пятом акте, перед концом пьесы. Все мужчины: солдаты, ученые, приказчики, лорды — все они принимали живое участие в происходившем на сцене поединке и поощряли сражавшихся восклицаниями и советами. Симпатия всех была, конечно, на стороне Гамлета, но для всех было ясно, что Лаэрт несравненно лучше владеет оружием и только по необходимости оставляет победу за ним. Благородная манера, с которой Лаэрт признал себя побежденным, положительно наэлектризовала публику и расположила ее в пользу этого актера. Во время поединка, когда Лаэрт сделал движение, долженствовавшее на самом деле обязательно ранить Гамлета, из публики вдруг раздался громкий голос:

— Я знал, что удар этот будет нанесен, Мерриот! Это — я, Кит Боттль!

Когда Лаэрт наконец сознался в измене и просил прощения у Гамлета, все положительно были на стороне Геля: так хорошо он фехтовал и с таким жаром играл свою роль. Когда спектакль кончился, он был настроен так же радостно, как и все остальные актеры, обменивавшиеся оживленными замечаниями и спешившие переменить свои богатые одежды на обычный костюм.

— Пойдем с нами к «Соколу» выпить бокала два пива, а затем в «Морскую Деву» поужинать, — сказал Шекспир Гелю, когда, спустя несколько времени после окончания спектакля, тот вышел из театра в довольно поношенном платье коричневого шелка и бархата. Шекспира сопровождали Геминдж, Слай, Конделль и Флетчер, который был директором этой группы. Все шестеро быстро направились через поле в таверну, кутаясь в свои короткие плащи, защищавшие их от ветра. Таверна «Сокол» лежала на западном берегу и отделялась от реки только небольшим садиком; когда актеры подошли к ней, из дверей ее вышла группа аристократов, направлявшихся к лодке, чтобы переехать в другую часть города.

— Подождите немного, — быстро заметил Флетчер, — может быть, нам удастся услышать отзыв о сегодняшней пьесе. Лорд Эджбюри — лучший знаток в этом деле во всей Англии.