Самолеты, или История Кота (СИ) - Хомутинников Юлиан "sirrum"

Как видите, я с детства был второстепенным персонажем, — потому что главным героем был самолёт.

Потом родился Матрица, и родители, осознав, что места на всех не хватит, обменяли свою однокомнатную квартиру на Кутузовском проспекте на двухкомнатную бабушкину, в Останкино. Так у нас с Матрицей появилась своя комната, а у родителей — «мастерская». Конечно, было бы наивно предположить, что в нашей комнате не найдётся места вездесущим деталям. Коробки с ними громоздились возле одной из стен, но нас с братом это не беспокоило, ведь теперь у нас было наше личное пространство! Я наконец-то перенёс свою небольшую библиотеку в более подходящие для неё условия, тем более что она не переставала пополняться. Правда, читать мне удавалось всё реже, потому что мама часто просила меня приглядеть за Матрицей, который, не в пример мне, проявлял недюжинный интерес к самолёту. Впрочем, для него, как и для меня, самолёт был прежде всего механизмом; разница заключалась в том, что ему этот механизм был интересен. Отец радовался: он мечтал о том, как Матрица вырастет и станет для них с мамой кем-то вроде подмастерья. Но этой мечте, как вы понимаете, не суждено было сбыться.

Я продолжал вести жизнь второстепенного персонажа; правда, в то время я ещё надеялся, что однажды смогу стать кем-то более важным. Своими мыслями я делился с братом, но его такие вещи, кажется, не волновали вовсе; он был слишком поглощён механизмами и их возможностями. Отец научил его делать деревянный самолёт с верёвочным приводом, а мама объяснила основы аэродинамики на примере бумажных самолётиков. Матрица впитывал информацию, как губка. Он постоянно что-то мастерил, но, к огорчению родителей, это были не самолёты.

Тем временем я ухитрился попасть в кинотеатр (куда меня пригласил одноклассник) и увидеть первый в своей жизни анимационный фильм — «Босоногий Ген», после которого я совершенно чётко осознал себя пусть и не анимешником (это случилось позже), но убеждённым пацифистом…

Словом, жизнь продолжалась.

А потом родилась Кот.

Так уж вышло: родители никогда особо не задумывались над тем, какого пола будет их очередной ребёнок, но тогда, именно в тот момент они думали, что родится очередной пацан, а потому заготовили для него имя — Василий. Но — судьба иронична — «пацан» оказался солнечным существом определённо женского пола, а потому родители, не мудрствуя лукаво, назвали девочку Василисой.

Она была волшебным ребёнком с самых первых дней своей жизни. Волшебным — и болезненным. Я не знаю подробностей, но если в случае с Матрицей мы с отцом ждали маму и мелкого из роддома всего несколько дней, то с Котом она пролежала там три недели.

Кот, когда я впервые её увидел, была совсем крошечной и большую часть времени спала. Но однажды, когда я подошёл к её кроватке, она вдруг открыла глаза, — огромные голубые глаза — и посмотрела на меня с таким интересом и радостью, что я даже растерялся. А она заулыбалась, загукала, потянула ко мне крохотные ладошки, — и мама сказала: протяни ей палец, не бойся. Я протянул Коту палец, — она обхватила его двумя руками и радостно зажмурилась. Эти махонькие ручонки крепко сжимали мой палец, а я испытывал ни на что не похожее чувство. В тот момент я понял, что люблю эту кроху больше всего на свете.

Сейчас я думаю о том, что рядом с ней я, похоже, напрочь забывал о своём комплексе второстепенного персонажа. И даже не потому, что для неё я был старшим братом, — Матрица тоже им был. Просто в те моменты, когда она приходила ко мне, я забывал о своём недоэгоцентризме, — ведь центром моего маленького мира становилась моя любимая младшая сестра, Васька.

Но, как я уже сказал, она была болезненным ребёнком, и потому родители вновь озаботились поисками подходящей жилплощади. Вскоре они выменяли нашу «двушку» в Останкино на «трёшку» с доплатой в Тушино, — ту самую, в которой мы живём сейчас. Так у Кота появилась отдельная комната, ставшая впоследствии «комнатой девочек». Мама боялась, что запчасти для самолёта, пыль и опилки, масла и краски, и прочие «радости» авиаконструкторской деятельности могут негативно сказаться на здоровье Кота, а этим она жертвовать не могла. Тем более родители (как ни странно) не хотели останавливаться на трёх детях. Было ли это продиктовано практическими соображениями (больше народу — больше помощи?) или же какими-то другими, я не знаю, но не могу сказать, что меня это беспокоило, наоборот, — вместе было веселее.

Мы с братом постоянно торчали у Кота в комнате. Нас переполняла гордость, и ещё неизвестно, кого больше: ведь с появлением сестры Матрица перестал быть младшим ребёнком в семье. Ну а я… Для меня Кот всегда была особенной.

Я читал ей книжки, Матрица мастерил для неё игрушки. Мы по очереди дежурили возле неё, на два голоса пели ей колыбельные перед сном, и маме стоило немалых усилий убедить нас в том, что мы не должны так утомлять сестру. Тем более, мне всегда казалось, что это внимание идёт Коту на пользу. Она всегда улыбалась, смеялась. С интересом слушала сказки, которые я ей читал, и с восторгом наблюдала за Матрицей, который демонстрировал ей преимущества новой, доработанной игрушки по сравнению со старой. Если ей случалось заболеть, то прогнать нас не было никакой возможности: мы сбегали к Коту, пока родители не видели, развлекали её, как могли, и мама часто обнаруживала нас поутру, крепко спящих на полу возле её кровати.

Мы учили Кота и ходить, и говорить: первым словом, которое она сказала, было слово «брат». Мы с Матрицей были страшно рады и безмерно горды!..

…Я бережно храню, наверное, единственную фотографию той поры, сделанную отцом. На ней мы втроём: справа я присел на корточки, слева Матрица стоит, чуть нагнувшись, а в центре, эдаким связующим звеном, взяв нас за руки стоит радостно улыбающаяся Васька. Ей тогда было 4, Матрице 9, мне 14.

Трудно поверить в то, что с того момента прошло двадцать лет.

Вот о чём я думаю сейчас, в это хмурое ноябрьское утро, возвестив о своём голоде миру и Сонной Соне через коммутатор. Матрица тоже успел пожурить младшую за промедление, хотя это его ворчание не стоит принимать всерьёз. Он любит казаться хмурым и вообще в нём, похоже, есть что-то от персонажа-цундере(7). А за окнами накрапывает дождь, окрестности укрывает туман, и мне кажется, что это не Москва, вообще не город, а какое-то другое, чужое, неизвестное место.

Я думаю о Коте. О том дне, когда мне впервые показалось, что с ней не всё ладно.

Она быстро выросла — мы не успели оглянуться, как она уже была хрупкой девочкой-подростком. Когда только успела… Я не помню, когда стремление к уединению пересилило во мне всё остальное, но с Керуаком Кота познакомил именно я. По большому счёту, Кот стала Котом по моей вине. Это я заложил в ней основы того мировоззрения, которое в итоге обернулось вечным поиском Пути. Это я давал ей книжки из своей уже обширной библиотеки. Мне казалось, что это важно — воспитывать в ней свободную личность. Уже тогда, лет двенадцать назад, я понимал, что она может достичь того, на что не осмелился замахнуться я. Мир был велик, — но для меня он был слишком велик. Когда-то, ещё в детстве, я много думал о том, чтобы уйти из дома. Мне казалось, что родителям всё равно, что они попросту не заметят моего ухода. Я думал о поиске своего места в этом мире.