Янки в мундирах - Марк Твен

Генерал Вуд присутствовал при этом и наблюдал за ходом битвы. Его приказ гласил: «Убить или взять в плен этих дикарей». Вполне очевидно, что люди генерала Вуда видели в этом приказе право действовать, как они захотят, т. е. убивать или брать в плен в зависимости от собственного вкуса. А вкус наших военных в тех краях остается неизменным уже восемь лет. Это вкус христианских убийц…

В официальном сообщении, как и подобает, восхваляются и превозносятся «героизм» и «доблесть» наших войск и оплакивается гибель пятнадцати человек. Много сказано и о раненых, число которых составило тридцать два человека. В телеграмме подробно и добросовестно расписан, для сведения будущих американских историков, характер ранения этих тридцати двух. Сообщают о рядовом, у которого был задет локоть и указана фамилия этого рядового. У другого солдата оказался поцарапанным кончик носа. Его имя также не забыли в телеграмме (по полтора доллара за слово!).

На следующий день газетные сообщения подтвердили то, что было уже сказано накануне. Опять были перечислены фамилии пятнадцати убитых и тридцати двух раненых, снова были описаны их раны, и все это приукрасили соответствующими эпитетами…

Численность противника определялась цифрой в шестьсот человек, включая женщин и детей, и мы уничтожили всех до единого, не оставив в живых даже младенца, чтобы оплакивать мертвую мать. Это была, бесспорно, самая «великая победа», которой когда-либо добились христианские воины Соединенных Штатов.

Как же отнеслись у нас к этому сообщению? Блестящие события нашли отражение в блестящих заголовках во всех газетах нашего города…

Последний заголовок гласил следующее: «лейтенант Джонсон снесен с бруствера разорвавшимся снарядом. Он доблестно руководил боем».

Все телеграфные сообщения полны Джонсоном… Это напомнило мне один из недавних фарсов Джилетта: «Куда ни глянь, всюду Джонсон!». По всей вероятности, Джонсон был с нашей стороны единственным раненым, чьи раны стоило выставлять напоказ.

Джонсон был ранен в плечо осколком. Осколок являлся частью снаряда — в сообщении говорится, что ранение причинено взорвавшимся снарядом, который сбил Джонсона с ног. У туземцев там, в кратере, не было артиллерии, — значит, Джонсон мог быть ранен только выстрелом из нашего орудия. Итак, можно считать историческим фактом, что единственный американский офицер, получивший такое ранение, о котором стоит пошуметь, пострадал от руки своих, но не от руки врага. Мне кажется более чем вероятным вот какое предположение: если бы мы убрали наших солдат подальше от собственной артиллерии, то мы бы вышли из этой самой необычной битвы без единой царапины…

В воскресенье, т. е. вчера, телеграф принес нам новые сообщения, вести еще прекраснее прежних, еще выше возносящие наш флаг. Первые газетные заголовки оглушили читателей информацией:

«Племя «моро» вырезано. Среди убитых есть женщины».

«Вырезано», «резня» — да, это подходящее определение. Лучшего не найти в большом толковом словаре.

Другой заголовок гласил:

«Вместе с детьми они столпились в кратере и умерли все вместе»…

И вот перед нами возникают картины. Мы видим этих малышей. Мы видим лица, искаженные ужасом. Слышим плач. Мы видим, как маленькие ручонки тянутся с мольбой к матери.

Еще одна газетная «шапка» заверяет о безопасности, в которой находились наши бравые солдаты. Там сказано:

«В жестокой битве на вершине горы даже невозможно было отличить мужчин от женщин».

Голые дикари находились так далеко на дне кратера, превращенного в западню, что наши солдаты не смогли… различить ребятишек и взрослых мужчин. Это несомненно была самая безопасная битва из всех, в которых когда-либо участвовали христианские солдаты любой национальности…

Газетные сообщения называют все это «битвой». Что же было здесь похожего на битву? Да ровно ничего… Когда эта, с позволения сказать, битва закончилась, то на поле боя оставалось никак не меньше двухсот раненых туземцев. Что с ними стало? Ведь ни один из них не остался в живых!

Ясно: мы «чисто сработали», прирезали этих беспомощных людей и тем довели до конца начатое дело…

ГОВАРД ФАСТ

ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА[4]

Мэррей шел по следу, продвигаясь все глубже и глубже в широкие , выметенные ветрами, бесплодные пространства Дакоты, все время получая сведения о том, что его добыча впереди. Но после того как след раздвоился, та половина шайенского племени, которая укрылась среди песчаных холмов, словно сквозь землю провалилась. Имелись многочисленные доказательства того, что шайены разделились на две партии: канадский француз, охотник за пушниной, шедший в Черные Холмы со связкой капканов, сообщил, что видел шайенов — мужчин, женщин и детей, измученных дальней дорогой, — но не триста человек, а самое большее — сто двадцать или около того. Два разведчика из племени сиу, прикомандированные к гарнизону форта Мид, также донесли, что видели шайенов, и назвали то же число.

Но об остальных, о тех, что ушли в страну песчаных холмов, не было ничего — ни звука, ни следа, ни намека. Необозримые дюны приняли их, укрыли в своем страшном убежище, поглотили их без следа.

Даже Крук, истребитель индейцев, вытравивший их из прерий, не мог достать из-под земли исчезнувших шайенов. Пять эскадронов Третьего кавалерийского полка рыскали к югу от форта Робинсон, блуждая взад и вперед, гоняя покрытых корой песка лошадей по отлогим дюнам, укрываясь в тени высоких иссеченных солнцем пригорков; они прострочили следами всю область; возвращались в форт Робинсон, Снова выезжали, прочесывали песчаные холмы. Из форта Сидни, одна за другой, уходили колонны на север от реки Платт и узнавали вкус солончаковой пустыни.

«Никаких следов шайенов», — вновь и вновь извещали точки и тире, проносясь по телеграфным проводам. «Никаких следов шайенов»… В достаточной мере однообразный ответ, чтобы охладить в стране жажду крови; и страна начала забывать. Индейцы — не так уж это важно, если только не охотиться на них и если они сами не выходят на охоту. Самый факт их существования не имел ровно никакого значения: тот факт, что они находились в песчаных холмах Небраски, имел не большее значение, чем сами эти песчаные холмы. Пусть их там и остаются.

Канзас подвел итоги и не обнаружил ни единого случая убийства или причинения ущерба кому-либо из граждан шайенами, ни единого случая поджога; было угнано несколько лошадей, несколько голов скота прирезано для пищи — и все.

Но на отдаленных военных постах о шайенах не забыли. Под неослабевающим нажимом Крука поиски продолжались, и из форта Робинсон отправлялся отряд за отрядом, продолжая тщетное прочесывание дюн и бесплодных прерий.

Один из таких отрядов — эскадрон Третьего кавалерийского полка под командой капитана Джонсона, покинувший форт Робинсон в последних числах октября, медленно шел на юг. В течение двух дней он производил поиски, прорезая территорию во всех направлениях, обследуя каждую долину, каждую расщелину, каждый упавший гнилой ствол, который мог стать укрытием для нескольких человек. На второй день, после полудня, с севера подул холодный ветер, он пригнал клочковатые тучи — грозные вестники первого снега. Капитан Джонсон придержал лошадь, подставил щеку ветру и пожал плечами.

— Поворачиваем, сэр? — спросил лейтенант Аллен.

— Придется, очевидно, — решил капитан.

— По-моему, мы охотимся за призраками, — сказал лейтенант Аллен. — Никаких шайенов здесь не было и нет.

Сержант Лэнси, краснолицый, бородатый, подъехал к ним, держа ладонь против ветра; его дыхание клубилось, он кивал косматой головой. — Будет снег, — сказал он.

— Охота за призраками, — повторил лейтенант Аллен, очень довольный своим сравнением.

— Значит, я кончил купаться. — Сержант Лэнси всегда хвастал тем, что никогда не моется водой после того, как выпадет снег.

Джонсон всматривался во что-то впереди. Лэнси, гарцуя на приплясывающей лошади, с презрением оглядывал кавалеристов, которые горбились в седле, пряча лицо от ветра в поднятые воротники. — Ага! — ухмылялся он. — Это разве зима? Она вам еще покажет. — Вид мерзнувших солдат веселил его. — Отправьте их домой к огоньку, сэр, — сказал он капитану, посмеиваясь про себя.

Но Джонсон все так же смотрел вперед; движением руки он приказал колонне следовать за ним и поехал шагом, пристально вглядываясь вдаль, заслонив ладонью глаза от висевшего над дюнами солнца.

— Что там такое, сэр?

Джонсон не ответил, и колонна продолжала медленно двигаться на залитый солнцем запад. На юге и на западе небо было голубое; на севере и востоке серая окраска, сгущаясь на горизонте, сливалась с землей в одну темную полосу; в этом раздвоении неба была холодная печаль, и зима стремительно неслась на острорежущем лезвии ветра.