США: от колоний к государству - Сергей Махов

2

14 мая 1787 года в Филадельфии открылся Конституционный Конвент. На него прислали делегатов 12 штатов, 13-й — Род-Айленд — отказался участвовать в собрании. Из 74 делегатов, приехало 55, которые стали «отцами-основателями» (Founding Fathers). Правда, из них ко дню голосования за проект Конституции (17 сентября 1787 года) осталось лишь 42 депутата. При этом лишь 38 из них принимали хоть какое-то участие в составлении главного документа страны. Постепенно список «основателей» усыхал, и в 1973 году американский историк Ричард Моррис остановился на семи ключевых фигурах, которые и были признаны авторами Конституции.

Это Джордж Вашингтон, Бенджамин Франклин, Александр Гамильтон, Джон Джей, Джон Адамс, Томас Джефферсон (самое смешное, что он не принимал участия в Конвенте, будучи послом во Франции, но в список попал) и Томас Мэдиссон. Ограничивать ли полный список «отцов-основателей» 74 кандидатурами, или 55-ю, или 42-мя, или 38-ю — американцы спорят по сей день. Стоит отметить и вот еще что — из 55 делегатов, приехавших в Филадельфию, 29 служили во время войны за Независимость в Континентальной армии под началом Вашингтона. То есть почти половина депутатов были знакомы с военной дисциплиной, и признавали авторитет Джорджа Вашингтона, который единогласно был избран президентом Конституционного Конвента.

Вашингтон, неуклюже сев в кресло председателя, извинился за неопытность и заранее попросил прощения за возможные ошибки. Представитель Вирджинии Уолтер Пирс записал позже в своем дневнике: «разве не напоминает он (Вашингтон) спасителя страны, подобно Петру Великому… политик и государственный деятель, сущий Цинциннат?».

Вашингтон и очертил проблему, ради которой все собрались: «Правительство потрясено до самой основы, оно падет от дуновения ветра. Одним словом, ему пришел конец, и, если не будет быстро найдено лекарство, неизбежно воцарятся анархия и смятение».

Прежде всего договорились, что будущий документ вступает в силу, лишь получив ратификацию 9 и более штатов (то есть не менее 2/3 от общего количества). Когда начались обсуждения — мнения сразу же разделились. Гамильтон и Мэдиссон предлагали создать государство по образу и подобию Англии, создав двухпалатный парламент, утвердив срок пожизненный правления президента, наделив правителя страны большими правами.

Другую точку зрения отстаивал Франклин. Тот придерживался однопалатного парламента, выборы в который производятся на основе пропорционального представительства. То есть в одном случае предлагалась президентская республика, в другом — парламентская. Надо сказать, что в конечном итоге победила концепция Мэдиссона, хотя и с обширными поправками. Эта концепция вызвала резкое неприятие у представителей Новой Англии, которые в пику Мэдиссону предоставили «план Нью-Джерси», где предлагалось расширить полномочия исполнительной власти лишь в сфере финансов и торговли. И все же «план Нью-Джерси» был отвергнут.

В результате появилась классическая пирамида — президент (исполнительная власть), двухпалатный Парламент (Сенат и Конгресс — законодательная власть) и Верховный Суд (соответственно, судебная власть). Новая система была настолько очевидно подчинена интересам крупных собственников, что французский поверенный в делах Отто считал, что по своему типу она приближается к «выборной аристократии или смешанной монархии». Глава исполнительной власти — избираемый сроком на 4 года президент — был наделен такими широкими полномочиями, что впоследствии об американской системе правления стали говорить как об «имперском президентстве».

Конституция предоставляла президенту право утверждать решения конгресса и отклонять их (право вето) в случае, если при повторном рассмотрении конгресс не подтверждал своего первоначального решения 2/3 голосов. Президент являлся верховным главнокомандующим, имел право помиловать, заключать договоры с иностранными державами, назначать членов кабинета, высших дипломатических представителей, а также членов Верховного суда. Однако и заключенные им договоры, и назначения должностных лиц могли приобрести силу только после их одобрения конгрессом. Кроме того, президент ежегодно обязан был представлять конгрессу отчет о положении дел в стране.

И тут некоторые читатели возмущенно спросят: а как же идеалы революции? Ведь вроде как воевали за отказ от диктата сверху, за свободную торговлю, за отсутствие судов, президентов, армии, полиции и т.д. Не есть ли это предательство «идеалов революции»?

Здесь стоит отвлечься и заглянуть немного назад, в предреволюционный 1773 год. Тогда бостонские «сыны свободы» (тайная организация при Бостонском муниципалитете) предложили отказаться от английских товаров и объявить бойкот всему английскому. Но  все остальные коммерсанты других городов просто послали их куда подальше.

Потом разочарованный Самуэль Адамс писал, что «революция в Америке к большому сожалению может опираться только на простых людей». Он конечно не объяснил почему, вернее не так — он говорил прекрасные слова о патриотизме и любви к родине, однако главного он не сказал — в мятеже надо опираться на безграмотную бедноту, которой легко запудрить мозги, и которой нечего терять, но можно много пообещать. По сути все красивые слова о том, что после революции «все возьмем и поделим», что каждому революционеру по плантации с рабами, блэк-джеком и женщинами легкого поведения — это всего лишь предвыборные обещания, цена которым — копейка в базарный день. Отличие США от всего остального мира — что они действительно пытались строить государство без государственных органов, целых четыре года, и в результате оказались в шаге от развала и расчленения страны.

В качестве высшей судебной инстанции конституция учредила Верховный суд, члены которого избирались пожизненно. В глазах консервативно настроенных делегатов конвента это придавало ему особую силу, укрепляло его независимость. Верховный суд был вправе отменить любой закон, решение конгресса или договор, признав их неконституционными. Его заключение являлось окончательным, и ранее принятые решения теряли силу.

Дальнейшие дебаты касались избирательного права. Примечательны слова депутата от Коннектикута Шермана (кстати, именно Шерман предложил компромиссный вариант Конституции, который устроил всех): «Народ должен как можно меньше касаться дел правительства». Речь пошла ни больше, не меньше — об урезании избирательных прав населения. Гамильтон прямо говорил: «Говорят, что глас народа — глас божий. Но сколько бы это ни повторяли, сколько бы в это ни верили, на самом деле положение обстоит иначе. Народ возбудим и непостоянен, редко способен трезво рассуждать и верно решать».

Гамильтон резко издевался над позицией Франклина, который стоял за всеобщее избирательное право, и отмену имущественного ценза для голосования. «Чрезвычайно важно, — говорил Франклин, — чтобы мы не унизили его достоинства и не причинили вреда духу народа…» Ему противоречил Мэдиссон, который безо всяких экивоков рубанул с плеча: «Крупные землевладельцы обязательно должны иметь квоту в правительстве, чтобы поддержать свои бесценные интересы и чтобы сбалансировать так называемое народовластие. Они должны быть представлены таким образом, чтобы защитить меньшинство богатых против большинства бедных».

Но тут включились в дискуссию менее радикальные члены Ковента. Депутат от Коннектикута Элсворт сказал: «Избирательное право — это деликатный вопрос, оно строго охраняется большинством конституций штатов. Народ не захочет поддержать конституцию страны, если она лишит его избирательных прав». Позже с ним был вынужден согласиться и Мэдиссон:

«Избирательное право — одно из основных условий республиканского правления…».

Тем не менее депутаты оставили в силе имущественные ограничения, позволявшие голосовать, в соответствии с внутренними законами штатов. Вместе с тем было решено, что дебаты ведутся втайне от общества. Репортеров внутрь не пустили, а Вашингтон, найдя какую-то мятую резолюцию, отброшенную в угол, устроил форменный разнос депутатам. Вытащив и подняв над головой смятый клочок, он произнес сдавленным голосом: «Прошу джентльменов быть более аккуратными, чтобы наши дела не стали достоянием газет и не растревожили общественное спокойствие преждевременными предположениями. Пусть тот, кому принадлежит документ, возьмет его!». Он бросил злосчастную бумажку на стол и, повествует Пирс, «поклонился, взял шляпу и вышел из зала с таким суровым достоинством, что все были встревожены… Поразительно, что никто из присутствующих не признался, что документ принадлежит ему».