Сержант милиции - Иван Георгиевич Лазутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У тебя с собой записная книжка? Та самая, куда ты записал еще в Магадане мой адрес?
Князь не понял вопроса Толика.
— Зачем тебе моя книжка?
— Дай мне на минутку.
Князь достал маленький потертый блокнот в клеенчатой обложке. Толик спокойно раскрыл страницу на букве «М» и, видя, что рядом с его фамилией нет никаких других записей, вырвал листок из блокнота. Сделал это не торопясь. Возвращая Князю блокнот, сухо и хмуро проговорил:
— Вот так, дружище! Забудь меня и мой адрес. Нам с тобой не по пути. Ты не обижайся, Князь, продавать я тебя не собираюсь, но топать с тобой в одних оглоблях мне тоже не по душе. Меня ждет завод. — Словно стряхнув наконец с себя тяжелую глыбу, Толик облегченно вздохнул.. — А насчет долга — повремени. Я верну тебе его сразу же после первой получки.
Правая щека Князя, через которую проходил свежий розоватый шрам, задергалась в нервном тике, к лицу прихлынула кровь. Но он не подал и вида, что решение Толика задело его за живое, флегматично и устало улыбнулся, потом зевнул:
— Ну что ж, вольному — воля, пьяному — рай. Я тебя не принуждаю. Если передумаешь — приходи, свой адрес из твоего блокнота я вырывать не стану. Пока. — Князь встал, не торопясь поправил тенниску и как-то изысканно вежливо и подобострастно поклонился. На прощание, уже с порога, он повернулся и сказал:
— Ты просил вчера еще взаймы денег. При себе сейчас нет. Если будет нужда — заходи. Можешь сегодня вечером. Не будет меня, спросишь у сестры.
Толик хорошо знал повадки Князя и понимал, что тот неспроста ушел и раскланялся с ним как обиженная казанская сирота.
Немного спустя Толик вышел на улицу и направился к телефонной будке. «Что скажут сегодня? Неужели опять отказ?» Вот уже две недели, как тянут с ответом, не говорят ни да ни нет. К чему-то присматриваются, что-то выясняют... А что выяснять-то? Вся жизнь как на ладони. В четвертый раз заполнил пространный «Листок по учету кадров», написал подробную автобиографию, приложил к заявлению все свои хвалебные характеристики, которые получал еще до судимости, письменные благодарности и даже почетные грамоты за хорошую работу в лагерях... Казалось бы, что еще нужно, чтобы решить: принять или не принять? Два раза вызывали в отдел кадров для «уточнения биографических данных» и для личной беседы. И все тянут. Вчера Толик звонил самому начальнику отдела кадров завода. Тот велел позвонить сегодня утром. Звонил сегодня — начальник был занят, сказал, чтобы обратился попозже. «Неужели Князь прав и я стучусь лбом о каменную стену? Неужели и здесь передумают и тоже солгут, что в рабочей силе не нуждаются? А впрочем... Люди с такими лицами, как у начальника цеха Капитонова, не лукавят. Они или сразу говорят: «Нет, ты нам не нужен», или уж если поверят в тебя, то поверят до конца».
Толик закрыл за собой стеклянную дверь будки, набрал номер, затаил дыхание. Длинные гудки, ох какие они длинные! Но вот щелчок в аппарате и чей-то голос. Толик узнал: с ним говорит заместитель начальника отдела кадров. У него смешная украинская фамилия: Ломиворота. В какую-то долю секунды он отчетливо представил себе лицо человека с маленькими потухшими глазками и тонкими, еле заметными бесцветными губами. Его он видел два дня назад.
Толик назвал свою фамилию. Вначале Ломиворота не мог вспомнить, кто такой Максаков, и некоторое время из трубки слышалось лишь глуховатое покашливание да легкий шелест бумаг. Потом или кто-то подсказал, или он сам вспомнил... И тут-то!.. Лучше бы не звонить!
Из телефонной будки Толик вышел с чувством, будто на него взвалили тяжелую ношу и заставили идти в гору. Не хватало дыхания. Четвертый отказ. Пятый месяц он живет на иждивении матери. Ему уже стыдно смотреть ей в глаза и ежедневно брать на папиросы и на дорогу. Анна Филиппова отлично знала причину отказов, но делала вид, что не догадывается. Она простодушно поругивала деревенских жителей и людей, приезжающих из других городов, жалела коренных москвичей, которым приезжие мешают устроиться на работу...
Вместе с обидой в душе Толика смутно зыбилось озлобление. На кого, на что — он еще и сам ясно не осознавал. Вспомнилось открытое и строгое лицо начальника цеха Капитонова. «Неужели это только хороший актер, который разыгрывает из себя благородного папашу, а за кулисами рубит головы даже тем, кто и без того лежит на земле?»
Толик вернулся домой, лег на диван и больше часа лежал недвижимо, остановив бездумный взгляд на трещинке в штукатурке потолка.
После шести часов к нему зашел сосед, дядя Костя, который помогал ему устраиваться на завод. Толика он знал с детства, а поэтому без всяких колебаний рекомендовал его в сборочный цех.
Поглаживая свои прокуренные, с прозеленью усы, дядя Костя откашлялся и спросил:
— Ну как? Что тебе сказали сегодня? Когда выйдешь на работу?
Толик посмотрел на дядю Костю, и ему почему-то стало жалко этого доброго, всеми уважаемого в многонаселенной квартире пожилого человека, к которому всегда бежали кто за чем: кто за стамеской, кто за отверткой, кто занять десятку до получки.
— Отказали, дядя Костя.
— Как отказали?
— Очень просто. Говорят, пока не требуется рабочая сила.
— Да что ты городишь-то?! — Дядя Костя даже привскочил на стуле, — Вчера вечером своими ушами слышал, как начальник цеха дал в отдел кадров заявку на токарей.
Долго еще возмущался старый рабочий, размахивая руками и переходя временами на ругань.
— Вот что, Анатолий, давай-ка садись и пиши письмо самому Владимиру Ефимовичу Родионову. К этому Ломивороте на паршивой козе снизу не подъедешь. К нему нужно с верхов начинать.
— А кто этот Родионов?
— Секретарь парткома завода. Пиши сейчас же, а я завтра сам с этим письмом к нему пойду. Сам поговорю! Не имеют права! Ну и скорпион, ну и жила этот Ломиворота! Я ему покажу, дай только дождаться первого партсобрания!
Дядя Костя разошелся так, что грозил добраться чуть ли не до секретаря райкома партии. Перед уходом он еще раз наказал Толику, чтоб тот немедля написал Родионову.
— Да особо не стесняйся. Пиши с перчиком, он это любит. Пиши от души, по-рабочему.
После ухода дяди Кости Толик сел за стол и раскрыл ученическую тетрадь
