Хозяин Акбара - Мария Семенова

Дальше в его воспоминаниях зиял откровенный провал.

Кажется, весь тот день он бесцельно шлялся по городу, забредая из одного малознакомого района в другой, избегая центральных улиц и почему-то не ощущая особой усталости. Вроде бы несколько раз принимался звонить телефон, но Серёгин с отчуждённым равнодушием слушал электронную трель и не отвечал на звонки. Куда в итоге делся маленький аппарат, он так и не понял. То ли вывалился из кармана, то ли села батарейка и он сам его выкинул за ненадобностью?.. Не то чтобы это имело значение. Гораздо важнее было другое. В какой-то момент он ощутил в мочевом пузыре тяжесть и облюбовал было дерево, но всё-таки усомнился, вспомнил что-то полузабытое и отправился искать туалет. А там, наклонившись хлебнуть воды из-под крана, машинально глянул в зеркало — и при виде собственного отражения его что-то смутно царапнуло. Он встревожился, присмотрелся и обнаружил, что глаза изменили цвет. Из серых сделались карими.

На самом деле это было глубоко правильно и хорошо, Серёгин даже вспомнил Акбара. Смех смехом, но они всегда были отчасти похожи. Акбар — чёрный, с белой грудью и лапами и ржавым подпалом. И его хозяин — черноволосый, с проседью на висках и… густой рыжей бородой, которая вообще-то ему, как говорили, шла, но именно из-за цвета он её всегда брил. Так вот, после суток отпадения от цивилизации серёгинскую челюсть украшала свирепая рыжая поросль, а из-под бровей светились каким-то нелюдским знанием карие, совершенно акбаровские глаза.

Это было неделю назад, и с тех пор Серёгин в зеркало не заглядывал. Да этого и не требовалось, чтобы уловить начавшиеся перемены.

Ранки от клыков затянулись кожей, однако внутри рука продолжала болеть. Ни тебе кулак сжать, ни пуговицу застегнуть. Пальцы совсем утратили ловкость, а из-под рукава повёл наступление тёмный мягкий пух вроде того, какой был у Барсика, только отнятого от мамки. Серёгин смотрел на свои потемневшие, набравшие толщину ногти и отчётливо понимал, что перестаёт быть человеком.

Удивительное дело: никакой паники по этому поводу он не испытывал.

«Тебе стало неуютно среди своих, — звали его из зазеркалья грустные, добрые, всё понимающие глаза. — Иди к нам. Не бойся, иди…»

Предложение казалось заманчивым, однако требовало решимости. Человеческий облик был слишком привычен, и, как ни тянуло Серёгина уткнуться носом в мохнатый родной бок, он сопротивлялся. Гнал прочь все «собачьи» мысли, усиленно вспоминал себя прежнего, свою жизнь, даже Ирку и дурацкие фильмы, которые когда-то смотрел. Пытался вспомнить задание, что собирался дать ему шеф (как звали шефа? — Ро… По… Вот запах он точно сразу бы узнал).

Равновесие выглядело неустойчивым, но как раз сегодня ему стало казаться, что пух, подбиравшийся к шрамам на правой руке, чуть-чуть отступил. Серёгин приободрился и впервые начал подумывать о возвращении в некогда родную квартиру. Он даже обшарил карманы левой, более-менее нормально работавшей рукой, но, похоже, ключи разделили участь мобильника. Ничего, Ирка должна была оставить соседке комплект…

Ветерок донёс новые запахи, Серёгин повернул голову и увидел моложавую бабушку с маленькой внучкой, приближавшихся по той же аллее. Бабушка осуждающе нахмурилась при виде неопрятного, заросшего волосами и наверняка нетрезвого бомжа, нахохлившегося на дальней скамейке. Даже покрепче взяла девочку за руку, проходя мимо. Серёгин тоскливо проводил их глазами.

Так его мать, не угасшая из-за чужой вины, могла бы гулять с его дочкой, которой позволили родиться на свет…

Вот они свернули на детскую площадку, вот бабушка подсела к товаркам и развернула вязанье. Судя по тому, как она держала спицы, вязать она выучилась недавно, и процесс очень её увлекал. Девочка полезла на качели, уже облепленные другими человеческими щенками. Опрятная голубая курточка, шерстяная шапочка с бело-синим помпоном…

Серёгин расслабленно прикрыл глаза. Тишина, солнечное тепло, запах оживающих почек. Ровный гул идущих по улице автомобилей, детские голоса. Как хорошо…

Он даже улыбнулся, чувствуя, как отступает затянувшийся отходняк и уносит с собой заморочившую мозги чертовщину. Сейчас он поедет домой, сбреет бороду, примет душ, позвонит шефу, и всё постепенно наладится. Интересно, блин, где он всё-таки ночевал эту неделю? Кажется, сперва на таких вот скамейках, но на них было неудобно сворачиваться клубком, и в какой-то момент он перебазировался под кусты… Серёгин толком не помнил. Несколько суток грозили напрочь выпасть из памяти. Ну и шут с ними, ничего хорошего вспомнить всё равно небось не удастся…

Дети затеяли догонялки, временами их игра выплёскивалась с площадки, и бдительные бабушки звали подопечных обратно.

Серёгин вдруг вспомнил наконец, как звали шефа. Роман Павлович! Это окрылило его, он хотел решительно встать, начиная новую, то есть прежнюю, жизнь…

Неожиданный взрёв автомобильного двигателя прорезал уличный шум и заставил его встревоженно вскинуться.

Визг резины, мелькание проблесковых огней, огромные повелительные голоса в мегафонах…

Свернув с проезжей части непосредственно в парк, по аллее нёсся белый автомобиль. Колёса разбрасывали гранитную крошку, машина рыскала из стороны в сторону, водитель с пустыми глазами, обкуренный или пьяный, знай жал на газ, не разбирая дороги.

Дети испуганно шарахнулись назад на площадку. Все, кроме одной девочки, споткнувшейся посредине аллеи. Голубая курточка, бело-синий помпон, налетающие колёса… И человеку уже не по силам было успеть…

Должно было найтись существо гораздо проворнее человека, и оно нашлось.

Со стороны дальней скамейки бешеным карьером рванулся огромный всклокоченный пёс. Чёрная спина, ржавый подпал, белые лапы… Пластаясь в воздухе, он мелькнул перед самым радиатором «мерседеса». Угол бампера вмялся в жёсткую шерсть, но мощные челюсти уже сомкнулись на вороте голубой курточки, и последний прыжок унёс от смерти человеческое дитя.

Раздирающий уши вопль тормозов. Гулкий железный удар. Кряхтение надломленной липы, свист пара, хлопанье дверок…

Молодой милиционер выскочил из машины и кинулся было к девочке — та сидела, тараща глаза, у края дорожки. Пёс поднялся, неловко держа на весу переднюю лапу, и тихо зарычал, показывая клыки.

С другой стороны мчалась бабушка, белая от пережитого страха. Пёс пропустил её без возражений, да она его не очень и спрашивала. Подхватила внучку, жадно ощупала, убеждаясь, что та действительно осталась жива и здорова… Потом вдруг рухнула на колени, обняла вонючего, нечёсаного кобеля и расплакалась, уткнувшись лбом в густую шерсть на его плече.

— У вас всё в порядке? — на всякий случай спросил милиционер. — «Скорую» вызвать?..

Не получив ответа, махнул рукой и вернулся туда, где его разъярённые коллеги кормили землёй водителя «мерседеса».

— Бог тебя послал… Бог послал… — повторяла бабушка и крестилась трясущейся рукой. Когда-то она была пионеркой и комсомолкой, но сейчас это не имело никакого значения. — Бог послал…

Потрясение делает внятными мысли, и кобеля коснулось видение другой катастрофы, после которой эта женщина осталась с внучкой одна.

— Ба, а он чей? — подала голос девочка.

Бабушка вытерла глаза и твёрдо ответила:

— Теперь наш.

Она-то поняла с первого взгляда, что пёс был бродячий. И была менее всего расположена искать бестолковых хозяев, потерявших его.

— Пёсик, ты теперь наш! — обрадовалась внучка. Как все нормальные дети, она с младенчества хотела собаку, но до сих пор такие разговоры дома не приветствовались. — Ба, он лапку поранил!

Бабушка открыла рот, но не успела вмешаться. Детские пальцы уже гладили тяжеленную когтистую пятерню. Было больно и приятно. Пёс наклонил голову и облизал девочке руки.

— Щекотно!.. — засмеялась она. И чмокнула своего спасителя в чёрный шевелящийся нос. — Ба, а давай его Барсиком назовём?

— Нет, деточка, Барсиком — это котика звали… — Тут бабушка посмотрела на разорванный ворот курточки и снова вытерла слёзы. — Ну ладно, пусть будет Барсик…

Они медленно двинулись обратно к детской площадке, где осталась сумка с вязаньем. Бабушка с внучкой и громадный пёс, припадающий на переднюю лапу.

— И помоем его, и расчешем, — приговаривала бабушка на ходу. — И накормим, и тёте доктору позвоним… Погоди, Наденька, потом будешь с ним целоваться…

«Наденька. Надежда… Хорошее имя…» Это была едва ли не последняя по-человечески складная мысль. Что-то оставляло его, уходило, растворялось в пространстве, но он больше не пытался ничего удержать. От ребёнка исходил запах, который — пёс точно это помнил — он когда-то очень хотел обонять, но не довелось. И вот теперь он шёл туда, где ему обещали тепло, туда, где ему будет кого любить.