Подножка - Михаэль Бабель

Он не знал, как дальше реагировать.

От разговора о книгах прошло много месяцев.

И, правда, кому нужны мои книги! Кроме чекистов. И то не всегда.

Мы поравнялись, я приветствовал его с субботой и пошёл дальше. А он сказал: «Ты пойдёшь навестить маму?» Я остановился, долго не понимал его вопроса, и очень удивлённый сказал: «Она несколько лет, как умерла». Он сказал, что знает об этом. «Конечно, – сказал я, – пойду на кладбище».

Кто помнит чьи-то даты? Да ещё такие!

Говорили спокойно и разошлись.

Но так не говорят «навестить» покойного. Навестить можно только в загробном мире, который наступает вслед за гробом.

Намёк?..

На выходе следующей субботы он вёл молитву в нижнем зале, закончил её и пошёл к выходу. Люди тоже тронулись со своих мест к выходу. Он мог пройти только возле меня, я подождал его. Свирепое лицо проходило рядом со мной, не видя меня.

Наверное, ему сказали, что он уже в этой книге.

Я спросил, не ёрцайт ли у него.

У кого будет ёрцайт на предстоящей неделе, ведёт молитву на исходе субботы, но не говорит кадиш.

В эту минуту кто-то начал кадиш, а он приставил к лютому рту палец, мол, молчат во время кадиша. Упрёк правильный, но злобный.

Нет такого в наших краях вообще, а тем более в святом месте, да ещё во время молитвы.

Следующими шагами он пересёк говорящего кадиш. Я поспешил за ним и на ходу говорил: «Ты учишь меня молчать во время кадиша, а сам пересекаешь говорящего кадиш?»

Не глядя на меня, он жестоко кивнул головой.

Такой чирикнет ножичком.

С его стороны оказалась дверь в туалет и он нырнул туда.

После короткой молитвы не идут в туалет, а спешат домой рядом.

Но из-за нервного моего голоса, он испугался, что на этом я не остановлюсь и закричу, что он стукач. И он спрятался в туалете.

Но разве я такой!

Бывший советский пионер, честный комсомолец, порядочный беспартийный, правильно держу вилку и нож, ем курицу руками. Да ещё еврейское правило – не злословить. Чтобы человек не побледнел, что приравнивается к пролитию крови.

Мне-то они пустят кровь, не думая ни о чём еврейском.

А через неделю утром в комнате синагоги, там получасовой урок перед молитвой, он низко наклонился над книгой, как бы глубоко погрузился в учёбу. Знал, что я приду на урок первым, принесу книги для нескольких учеников, и буду единственным в комнате. Удобно понаблюдать, как я себя чувствую после происшествия неделей раньше.

То была инициатива старшего офицера. Если бы пришёл на следующее утро – инициатива его.

Я разложил принесённые книги по столам, поставил раву стендер, положил на него книгу для рава, раскрыл на сегодняшней странице, поставил раву стул.

Чекист встал и вышел.

Если всех стукачей описывать, не будет конца этой книге.

Глава седьмая

Только ещё про одного.

Использовал его, как связного.

К моему хлебному магазину в середине улицы Агрипас, напротив рынка, я выхожу из автобуса в начале улицы, и иду пешком, из-за вечной пробки на ней.

Вышел из автобуса, думаю своё, а меня окликают по имени. Человек с широкой улыбкой, сияющими глазами говорит мне: помню ли я его на уроках рава Ицхока Зильбера, он Шломо, а кто не знает Михаэля Бабеля!

Лицо знакомое, но разве всех упомнить за те давние годы? Многие прошли через уроки Торы Учителя. Сидели тесно за столом, на диване, примостились на стульях, так что было не пройти. Стукачей было не меньше, чем не стукачей, чтобы услышать не слова Торы, а «эти могут такое, что вы не можете себе даже представить». Учитель честно добавлял, что так поучал его, неопытного, когда он ещё только приехал, другой рав.

Я улыбнулся Шломе, пожал ему руку и пошёл за хлебом.

Через несколько дней я снова вышел на той остановке за хлебом. Шломо меня ждал.

– Как твоя жизнь? – спросил он радостно.

А я подумал, что мне представился удобный случай.

– Меня скоро убьют, – сказал ему.

Он продолжал профессионально улыбаться и сиять.

Поэтому я спросил его весело:

– Ты знаешь, что убивают?

Он сделал руками, как будто взял баскетбольный мяч и покрутил его, как перед броском.

– Всё времени не было. – Он смотрел на мяч и крутил его. – То работа, то детишки. Но сейчас, когда они подросли…

Он не кончил и улыбался и сиял мне. А я улыбался и сиял ему.

Мы расстались с чекистом со счастливыми лицами от выполненной каждым своей задачи.

Он-то передаст, что не боюсь.

По доносам чекистов убили и Учителя.

Он всю свою жизнь только бежал, взлетал на последний этаж, обгонял всех помочь людям.

Ему, в его шестьдесят шесть молодых лет, сделали что-то с сердцем, и он не мог подняться на одну ступеньку. Обычно, такой долго не жилец.

А он продолжил бежать и взлетать – помогать людям. Такого не бывает у сердечников.

И его продолжали убивать. А он бежал и взлетал ещё двадцать один год.

Он не был сердечником.

Через сердце его убивали.

Глава восьмая

Покушение на меня в 2003 году было за три дня до передачи первой трилогии в печать – настолько мешали книги: «Мой Израиль», «Мудаки», «Прощай, Израиль… или Последняя утопия».

Но пока мои книги не были нужны, окончательная расправа задержалась.

Потом интернет-чекисты долго дурачили меня-чайника, это тоже задержало расправу со мной.

А тут я сам ставлю мои книги, одну за другой, на полку интернетного магазина «Амазон» в захваченном чекистами интернете, как захватили они все средства связи, издательства, сети книжных магазинов – всю пропаганду и промывание мозгов.

Такой прыти в их интернете, с моей не разрешённой пропагандой, чекисты не ожидали.

И 21.12.2014 некто позвонил мне, что придёт посмотреть квартиру в одиннадцать ночи.

Я сдаю часть моей разделённой квартиры. В объявлении написано, что сдаётся только молодожёнам.

В моём районе проживают изучающие Тору. Множество синагог и домов учения, многие учатся без перерыва до одиннадцати ночи.

Сказал ему, пусть приходит.

Я сдаю уже несколько лет, и не было приходов в такой поздний час.

В 22:24 позвонил неизвестному, сказал, что уже поздно и чтобы пришёл завтра.

Он спросил, можно ли сейчас прийти.

Обратил внимание, что он говорил в очень тихом месте, но там, где учат Тору, шумно.

А если он не в месте учёбы и может прерваться, нет причины приходить так поздно.

Сказал, чтобы пришёл завтра.

В 23:40 позвонил в полицию, по номеру 100, передал слово в слово о разговоре с неизвестным.

Дали мне номер телефона, по которому можно выяснить про номер телефона неизвестного.

И по этому номеру повторил весь свой рассказ, но там отказались проверять номер неизвестного и сказали подать жалобу в полицию.

Снова позвонил по номеру 100, там тоже сказали подать жалобу.

Утром позвонил неизвестному, извинился, а он сказал, что придёт в 13:30.

В 13:53 позвонил неизвестный. В это время я вышел из местного магазина и спросил его, где он.

Ответил, что он рядом.

Снова спросил его, где он и местный ли он.

Ответил мне, что он местный и находится в магазине.

Если я сейчас дома и жду его, для чего мне знать, что он в магазине?

Значит, знает, что я только что вышел из магазина.

А для чего он там, если идёт ко мне, да ещё опаздывает?

Показать мне, что он местный, без уточнения места проживания. Показать, что всё в порядке.

Сказал ему, что я только что вышел из магазина и подожду его.

И вот чекист вышел.

Вышел с пустыми руками от покупок.

Но где его хотя бы маленький мешочек, хотя бы с чем-нибудь, что купил в магазине?

Не первый раз подводит чекистов их жадность.

Или неряшливость убийц местной мафии, которая получила государственное задание?

Конец ознакомительного фрагмента.