На крыльях - Петроний Аматуни

Быстрый темп аэродромной жизни, сложность управления самолётом, шум и жара — всё это на первых порах утомляло курсантов и инструкторов.

Прошло не меньше четырёх-пяти дней, пока всё утряслось: инструктора перестали покрикивать на курсантов, старшины групп научились «на ходу» оценивать обстановку, быстро ориентировались, регулировали очерёдность, а вывозные полёты уже не только утомляли, но наряду с огорчениями стали доставлять маленькие и большие радости.

Теперь на аэродроме стало как бы тише, у курсантов появились свободные минуты между полётами, о чём они не смели мечтать в первые день-два, можно было покурить в квадрате, перекинуться с приятелем весёлым словечком, внимательно продумать ошибки, ещё и ещё раз прочесть нужные места в инструкции по технике пилотирования и, уже не торопясь, красивым почерком записать в свою рабочую книжку замечания инструктора и задание на следующий полёт.

Наконец настал и самый знаменательный день в жизни тех, кто посвятил себя лётному искусству...

...Каждому из нас хорошо известно, что такое осуществлённая мечта! Иногда в эти два слова умещаются всего год-два исканий и человек, не постарев ни на сединку, становится безраздельным хозяином своей мечты.

Но бывает и так, что успех приходит далеко не сразу и путь к нему похож на барограмму полёта в жестокую болтанку. Таким был путь и лётчика Гроховского. Но как бы ни было трудно, нельзя оставлять своей цели и падать духом.

Может быть, не такими словами думал обо всём этом Гроховский в этот солнечный и незабываемый для него день, быть может, он тогда больше внимания уделял полосатому конусу указателя ветра и продумывал расчёт на посадку. Скорей всего это так и было. Но он крепко верил в свою мечту и честно сделал всё, что мог, для её осуществления.

Вот почему, хотя и волнуясь, он всё же воспринял как заслуженное им слова командира, только что проверившего его в воздухе:

— Самостоятельный вылет вам разрешаю.

Когда командир вылез из самолёта, поднялось радостное оживление. Товарищи принесли мешок с песком и привязывали его к заднему сидению, чтобы сохранить центровку самолёта в воздухе. Урывками они успевали бросить счастливцу взволнованные фразы:

— Ни пуха, ни пера...

— Расчётик уточни: боковичок дует, — советовал один.

— Да ну, разве это боковичок?! Еле дышит... — успокаивал другой.

— Руку подымай повыше, когда старт просить будешь: сам ведь летишь!

— Точно, голосуй за ташкентское небо!

Остальные товарищи стояли в стороне и мимикой и знаками, всем своим видом старались показать, что они от души желают ему успеха.

Только командир эскадрильи и инструктор держались независимо, на их лицах было написано такое спокойствие и почти равнодушие, будто они не присутствовали при этом, хотя и обыкновенном в общем «мировом» масштабе, но всегда торжественном и радостном рождении лётчика.

Вскоре все отошли в сторону, и Гунин кивнул: — Выруливай...

Иван осмотрелся, незаметно для себя облегчённо вздохнул и осторожно дал газ. Мотор, добродушно ворча, увеличил обороты, У-2 подкатился к линии исполнительного старта. Справа и чуть впереди стоял стартёр с флажками и с завистью смотрел на Гроховского.

Иван высоко и уверенно поднял правую руку. Стартёр взмахнул белым флажком и задержал его на уровне плеч: взлёт разрешён!..

Винт превратился в полупрозрачный диск, затем как бы исчез из поля зрения. Земля всё быстрее бежала навстречу. Иван отдал слегка ручку от себя, подымая хвост машины, и теперь У-2 мчался вперёд только на колёсах, нацелившись первым цилиндром в далёкую островерхую горушку на горизонте.

Упругий воздух широкими потоками омывал тугие крылья, с каждой долей секунды всё охотнее принимая на себя тяжесть самолёта. Иван чувствовал это всем телом, а момент, когда самолёт, едва стукнувшись колесом о крохотный камешек, отделился от земли и повис над нею на «высоте» один-два сантиметра, отозвался в самом сердце Гроховского острой радостью. Издали же казалось, что машина ещё бежит по аэродрому.

Потом все увидели, что она взлетела, и тишину на старте сменил шумный говор, возгласы и чьё-то увесистое похлопывание по спине.

— А направление... Видели? Как по струнке!

— Выдержал точно.

— Вот только, пожалуй, оторвался чуть на малой скорости...

— Понимаешь ты...

— А почему не понимаю? Думаешь, как ты, захожу с креном на посадку?

— Там и кренчик-то был градуса два-три.

— А инструктор ведь заметил!

— Так то ж инструктор...

... Вот оно пришло то самое, ради чего стоило преодолевать любые трудности! Мерный рокот мотора, воздух за бортом, быстрый, как буря, маслянистые брызги на блестящих плоскостях и высота, всё увеличивающаяся и как бы раздающаяся вширь. Это была не та высота, которую видишь из окна десятиэтажного дома, когда смотришь вниз вдоль стены, — высота мёртвая, пугающая. Это была скорее глубина, простор, необъятность, вызывающая радостное чувство свободы и мужество.

Исчез крохотный тусклый ручей, выбегающий из-под колючих кустарников и впадающий в спокойный арык, исчезла перспектива ровной узкой улицы с белыми домами — всё растворилось в необъятной громаде земли, покорно раскинувшейся под крыльями самолёта.

А небо теперь обнимало его со всех сторон, круглые комковатые облака плыли на уровне плеч Гроховского, и он мог бы сейчас, при желании, подняться выше их, кружиться между ними...

Но вот сделан четвёртый разворот, самолёт планирует на посадку, мотор еле слышно ворчит на малых оборотах, высота быстро уменьшается и теперь, наоборот, исчезает необъятность пространства, а детали местности всё увеличиваются и проступают отчётливее.

Наконец всё внимание молодого пилота сосредоточивается на белых посадочных знаках: по ним он уточняет направление полёта и вероятность приземления в заданном месте. Ещё несколько секунд снижения — и виден травяной покров аэродрома, отдельные пятна на земле и крохотные неровности...

Не спуская глаз с самолёта своего питомца, Гунин прикурил новую папиросу от только что докуренной и, сохраняя равнодушный вид, мысленно оценивал каждое действие Гроховского.

По мере того как высота уменьшалась, Гунин, внимательно наблюдая за посадкой, невольно и сам пригибался всё ниже и ниже к сочной траве и, делая рукой плавные движения на себя, бормотал вполголоса:

— Ещё... Стоп! Придержи. Теперь снова на себя... ещё... Довольно. Добирай!

И когда проворный У-2 уже весело бежал по траве после отличной посадки, в квадрате раздались ликующие возгласы, а на лице командира эскадрильи разгладились тонкие морщинки у глаз. Он повернулся к Бунину и негромко сказал: