Книга Асты - Барбара Вайн

Отец приехал в Копенгаген из небольшого городка рядом с Орхусом, в Северной Ютландии. Он женился на моей маме, наполовину шведке, и организовал свое дело, связанное с покупкой и продажей мебели. Дело оказалось прибыльным, и он через некоторое время подумал, что неплохо нанять прислугу, которая помогала бы маме по дому. Он написал домой на ферму и пригласил племянницу. Их семья была очень бедной и многодетной. У отца не возникало и сомнения, что там с восторгом избавятся от одного из детей. Поехала Каролина, пятнадцатилетняя девочка. Ей предстояло пересечь Большой Бельт и Малый Бельт на пароме, а дальше ехать на поезде — и проделать все это путешествие самостоятельно. Девочка никогда нигде не бывала, не умела ни читать, ни писать. Будто зверек, будто скотина с фермы.

Отец встретил ее на железнодорожной станции. Это далеко от нашего дома, несколько миль, а бедная девочка оказалась совсем дикаркой. И когда ей приспичило, она поступила так, как обычно поступают в деревне: просто отошла в сторону — в данном случае к водосточной канаве, — подняла юбки и помочилась на улице. Отец был так поражен, так разозлился, что развернулся и побежал от нее прочь. Он забыл — или заставил себя забыть, — что у него дома так делали все. Но теперь он стал почти джентльменом, поэтому помчался прочь без оглядки, выбирая кривые улочки и безлюдные переулки.

Каролине пришлось как-то добираться до дому. Она никого не знала. Говорила на таком жутком диалекте, что многие просто не понимали ее. У нее не было адреса, она помнила только фамилию Каструп, никогда раньше не бывала в городе, даже в Орхусе. Но все-таки отыскала дорогу. Проплутала до полуночи, но нашла наш дом. Я так и не поняла, как ей это удалось. «Я спрашивала людей, — говорила мне Каролина. — Я спросила не меньше, чем у сотни. У каждого встречного». К счастью, когда она в конце концов добралась до нас, отец не отправил ее обратно.

Она проработала у нас прислугой много лет. Когда мне исполнилось шестнадцать, умерла мама, и Каролина тоже умерла от огромной раковой опухоли на спине. Ей было не больше тридцати двух или тридцати трех лет. Она уже болела, когда рассказала этот случай. Он стал для меня примером, мысль об этом поддерживает меня, когда я близка к отчаянию. Я говорю себе: Каролина смогла, и я смогу. Я выдержу все и выйду победителем.

Расмус дал о себе знать и прислал деньги. Хансине расплывалась в улыбке, ее жирное лицо покраснело и чуть не лопнуло пополам, когда она принесла утром письмо. Она не умеет читать, но узнала его почерк и датскую марку.

«Любимая Аста, — пишет он, — моя дорогая жена». Хотя в жизни он со мной так не разговаривает, смею вас заверить. (Кого это — «вас»? Неужели я начала разговаривать с дневником?) Впрочем, не важно. Появились деньги, а мы как раз подумывали, что и фрикадельки нам не по карману и надо ограничиться ломаным печеньем и буттерином.

Пришло извещение на денежный перевод в семьсот крон, что составляет приблизительно сорок фунтов. Более крупную сумму не разрешается пересылать. Я предъявила извещение в почтовом отделении на Лансдаун-роуд, и мне сразу обналичили его, не задавая вопросов и даже не улыбаясь моему акценту.

Теперь, во всяком случае, я смогу купить материал, чтобы сшить одежду для малышки. Впрочем, если честно, я уже купила в большом универсальном магазине «Мэтью Роуз» на Map-стрит белый батист, покрывало и белую шерсть, чтобы вязать. Я смогу заплатить доктору, если придется за ним посылать, когда начнутся роды. Но надеюсь, до этого дело не дойдет. С другими детьми все прошло быстро, особенно с бедным маленьким Мадсом. Без осложнений, хоть и очень болезненно. Мы позовем доктора, если возникнут сложности. Кроме того, будет помогать Хансине, как и при родах Мадса. Она знает, что надо делать после рождения ребенка, умеет перевязывать пупок (Хорошо, что я пишу по-датски. Не хватает еще, чтобы кто-нибудь прочитал.)

Расмус снова в Орхусе. Хоть и говорит, что не собирается задерживаться надолго, дал адрес, куда писать. Чем он там занимается? Он так называемый инженер, не знаю, как еще сказать. Не представляю, кем на самом деле он работает. Может, кузнецом — во всяком случае, он умеет подковывать лошадь. Так же хорошо управляется и с другими животными. Хвастается, что большинство бродячих собак перестают лаять, когда он заговаривает с ними, и самое смешное — так и есть. Животные любят его. Жаль, что он не так ласков с женой.

А еще Расмус умеет мастерить из дерева. Он мог бы работать краснодеревщиком, если бы захотел. Но он презирает такую работу. Машины — вот что ему по душе. Однажды он сказал — муж редко рассказывает мне о чем-нибудь, вообще говорит со мной мало, но об этом все же сказал, — что хотел бы «поставлять автомобили в Англию». Я считала, что автомобили в Англии уже имеются, даже здесь ездят каждый день, но он, оказывается, имел в виду автомобиль для каждого. «Представь день, когда у каждого будет свой собственный автомобиль!» А что станется с лошадьми, спросила я, с поездами, омнибусами? Но он не ответил. Он никогда не отвечает на мои вопросы.

Несомненно одно — никаких автомашин в Орхусе нет. Может, Расмус там пытается занять денег? Кажется, где-то на краю земли, в Хьёринге, у него есть богатый дядюшка, но мне что-то не верится в существование этого дядюшки. Хорошо, что Расмус не мусульманин, иначе наверняка занялся бы поиском второй жены, чтобы жениться на ней за пять тысяч крон.

Сегодня вечером Хансине вошла в гостиную и остановилась, теребя фартук. Должно быть, деньги улучшили мое настроение, поскольку я пригласила ее присесть и немного поболтать со мной. Еще в детстве я читала одну книгу, переведенную на датский с английского. Там рассказывалось о мужчине, попавшем на необитаемый остров. Не помню, как его звали. Этот мужчина был очень одинок, и когда на острове обнаружился другой человек, он так обрадовался, что теперь есть с кем поговорить, что даже не обращал внимания, что это был негр-дикарь. С Хансине я чувствовала себя приблизительно так же. У меня нет больше никого, с кем бы я могла поговорить, лишь мальчики семи и пяти лет. Но даже беседа с неграмотной служанкой иногда предпочтительнее их глупых бесконечных вопросов.

Кажется, Хансине хотела что-то сказать. Она заикалась и отворачивалась, стараясь не смотреть на меня. Наша Каролина была глупой и невежественной, но иногда я думаю, что она просто гений по сравнению с Хансине.

— Ну, выкладывай — что ты хочешь мне сказать? — не выдержала я. К тому времени я была почти уверена, что она опять что-то разбила — но что у нас ценного? — или хочет поговорить о своем возлюбленном, оставшемся в Копенгагене. Оказалось, нет — все о том же человеке, что упал на улице.

Теперь Хансине близкая подруга служанки из меблированных квартир, называет ее «мисс Фишер». Конечно же, Хансине выяснила, где находится этот дом (на Наварино-роуд, севернее Лондон-Филдс), и сходила туда — как вам нравится? — «спросить о бедном пожилом джентльмене». Оказалось, он умер по дороге в Немецкий госпиталь. Скорее всего, она заинтересовалась им, потому что он тоже был иностранцем.

— Как мы, — говорила Хансине. — Только он поляк, по фамилии Дзержинский.

Но более вероятно, что просто из любопытства.

Мисс Фишер прислуживала супружеской паре с двумя детьми и старой свекровью. После смерти Дзержинского в пансионе никого больше не осталось. И хозяин, сказала Фишер, собирался ее уволить, но хозяйка, миссис Гайд, запротестовала, так как «ей одной тяжело и смотреть за детьми, и убирать дом, и готовить для всех».

Мне стало интересно, к чему клонит Хансине, но оказалось, что таким способом она решила выяснить, можно ли пригласить эту Фишер сюда на чай в ее выходной. Я невольно подумала, как ей повезло найти себе подругу, ведь сама я не знаю никого. Но я сказала, что не возражаю при условии, что это не в ущерб ее собственной работе, и уточнила, что их чаепитие продолжится не дольше, чем я позволю.

Подруга-англичанка поможет ей с английским.

— Я скоро буду болтать лучше, чем вы, мэм, — хвастается она с глупой ухмылкой и снова краснеет.

Я отправила ее спать, а потом записала все это. Ребенок очень тяжелый, неподвижный, и у меня появилось странное чувство — конечно же, глупость! — что ее головка застряла в моих ребрах. Уже время перевернуться. Но, в конце концов, это может произойти на следующей неделе, или еще через неделю, или вообще прямо перед родами. Когда я ждала Моэнса, то ничего не знала, совсем ничего. К примеру, думала, что он выйдет наружу через пупок. Не представляла, что делать после рождения ребенка, не понимала, как он питается внутри меня, но рассуждала, что пупок должен иметь какое-то применение, а именно — открыться и выпустить малыша. И когда Моэнс стал выходить другим путем, я была потрясена, уверяю тебя. Мама рассказывала, что у Адама не было пупка, более того, и у Евы тоже. Их никто не рожал, их сотворил Бог. И было странно, что я никогда не связывала эти факты.