Капитан Сорви-голова. Возвращение - Павел Лагун

— Вы знаете, куда идти.

Удивляться поведению коменданта Жану Грандье было некогда. Удивился он потом, когда они с Фанфаном вышли в бушующую ливнем темноту и почти тут же промокли насквозь. Можно было понять английских солдат. Но понять майора Хилла пока не удавалось. Он отпустил своего самого именитого пленника и не попытался его задержать, что не представило бы особого труда. Сидящие в холле солдаты уж непременно ему бы помогли. Или Хилл испугался кулаков капитана Сорви-голова, что казалось маловероятным. Майор был не из робкого десятка. Значит, что-то изменилось до этого. Но что именно? Жан терялся в догадках, спешно, как мог, пробираясь вместе с Фанфаном по узкой тропинке между скалистых камней. Тропинка вела от морского побережья в сторону города. Ливень стал понемногу стихать. Небо на юго-востоке прояснилось. На нём уже кое-где показались чистые яркие звёзды, словно умытые дождём. Гроза, сверкая молниями и грохоча громом, как пустая телега, откатывалась на северо-запад. Сейчас, по логике, нужно было ожидать погони, если Хилл заранее не задумал что-нибудь поизощрённее. Например, какого-нибудь убийцу, стерегущего беглецов в кустах вдоль этой тропинки. Не будет никаких проблем с французским консульством. Мол, бежали и были убиты какими-то бандитами. Но ведь Хилл не знал, что они сегодня побегут. Скорее всего, разбойники-бандиты отменяются. Возле обросшего мокрым кустарником валуна тропинка разветвлялась. Одна вела вниз, в тёмную глубину зарослей, а другая резко сворачивала налево за валун и тоже уходила вниз, но только чуть дальше и более полого. В гущу водянистых кустов забираться что-то не хотелось и беглецы, не сговариваясь, свернули налево и скорым шагом стали удаляться от своей тюрьмы. После спёртой затхлости камеры прохладный, пахнущий освежающим грозовым озоном воздух закружил голову Жана Грандье и он не сразу остановился, когда его слух уловил лошадиный храп и слабые человеческие голоса, доносящиеся внизу за стеной кустарника. И всё же инстинкт сработал. Жан, а вслед за ним и Фанфан замерли и даже присели, чтобы их не смогли заметить с дороги, которая, очевидно, проходила параллельно тропинке. Послышался нарастающий топот копыт. Стоящие внизу лошади встретили этот звук призывным ржанием. Было слышно, как прибывший всадник спрыгивает с коня. Снова раздались голоса. Говорили по-английски. И голос первого Жан узнал сразу:

— Они сбежали, — проговорил майор Хилл. — Сами.

— Куда же они девались? — второй и тоже удивительно знакомый голос спросил с сильным французским акцентом.

— Им нужно выбираться из города морем или железной дорогой, — сказал Хилл.

— Надо постараться их где-нибудь перехватить, — произнёс его собеседник.

— Тогда вам необходимо поспешить. А то они — парни быстрые и решительные. Могут уйти из-под самого носа, — проговорил Хилл, а затем спросил: — Надеюсь, наша договорённость остаётся в силе? Я сделал всё, что мог, — добавил он.

— Вы ни в чём не виноваты, — успокоил его француз, — теперь это уже наше дело.

— Ну, тогда прощайте, и желаю вам удачи в поисках, — сказал Хилл, — документы у вас в полном порядке.

— Да, пропуск в зону оккупации мы получили. Спасибо.

Хлопнула дверца пролётки. Лошади зафыркали, заскрипели колёса. Экипаж тронулся с места и покатил по мокрой дороге вниз, в город. Лошадь майора Хилла пошла в обратном направлении лёгкой неспешной рысцой. Жан обернулся к Фанфану. В темноте лицо юного парижанина выглядело чёрным, словно у негра, только в глазах отражался блеск звёзд.

— Ну, брат Фанфан, ищет нас кто-то. Только пока что не англичане, а наши с тобой соотечественники.

— А для чего же мы им нужны? — почему-то шёпотом спросил Фанфан, оглядываясь по сторонам.

— Вот это и мне любопытно, — задумчиво произнёс Жан Грандье.

Кейптаун расположен узкой дугой вдоль побережья Столовой бухты. Дальше ещё южнее тянется на сорок пять километров полоса земли, оканчивающаяся всем известным мысом Доброй Надежды. Здесь в апреле 1652 года высадились первые 70 голландских колонистов с кораблей, прибывших сюда под командованием Яна фан Рибека — эмиссара Ост-Индской компании. Но сам мыс был не пригоден для поселения, продуваемый всеми ветрами, и голландцы обосновались севернее, в более закрытой бухте у подножия огромной, похожей на стол, горы. Город разрастался. Строились сначала деревянные, а затем каменные дома. Несмотря на дефицит строительной земли, улицы в Капштадте были на голландский манер широкими, словно площади и поначалу покрывались деревянным настилом, который быстро гнил под проливными дождями. Затем в горах стали добывать камни, обтачивать их и стелить мостовые при помощи труда местных африканцев, превращенных переселенцами в рабов. Рабы также трудились и на плантациях за городом. Рабский труд был тогда естественен, и никому из буров не приходило в голову мысль о равенстве белой и чёрной расы. Какое может быть равенство между цивилизованным человеком и дикарём? На этом постулате тогда жил весь мир. В Америку из Африки завозили тысячи рабов. И здесь, на краю Африканского континента, существовала та же экономическая система — рабство. И одна из причин "Великого трека" буров на север — отмена английской администрацией рабства в Капской колонии. Этот указ подорвал экономическую основу землевладения буров. И помноженный на чувства свободы, независимости и патриотизма заставил африкандеров (так себя называли буры) сняться с обжитых мест и устремиться в неведомые края, полные смертельной опасности. Капская колония после ухода большинства буров стала наполняться английскими переселенцами, прибывающими сюда из метрополии. Кейптаун постепенно превращался в типичный колониальный город. Широкие улицы сужались новым строительством. Появились виллы с верандами и лужайками. В порту возводились новые причалы и доки. Корабли под флагами морских европейских стран стояли на рейде под выгрузкой и загрузкой. Глухой уголок далёкой африканской земли постепенно оживал. Кейптаун становился центром торговли на юге Африки. Англо-бурская война несколько видоизменила состав населения Кейптауна. Город наводнился военными. Именно отсюда шли воинские эшелоны для захвата бурских республик. Здесь солдаты, прибывшие из Англии, проходили акклиматизацию, а затем их бросали в бой против борцов за свободу. А там уже несколько тысяч захватчиков окончательно "акклиматизировались" с красно-оранжевой почвой бурского вельда, зарытых в его братских могилах. А пароходы всё подвозили к Кейптаунскому порту новые порции "пушечного мяса". Жан Грандье и Фанфан вошли в город уже поздно ночью. Ночная тьма окутала Кейптаун, умытый перед сном вечерним ливнем. Предгорные улочки почти совсем не освещались. Здесь стояли небольшие домики-коттеджи, выкрашенные, как правило, в жёлтый цвет под красной черепичной крышей. Кейптаун ещё называли "жёлтым городом" по типичной окраске большинства домов. Беглецы решили пробраться поближе к железнодорожному вокзалу, чтобы там, улучив момент, как-нибудь суметь пробраться в состав, следующий в сторону бурских республик. Если их выслеживают, то уехать будет чрезвычайно трудно. Но Жан Грандье надеялся на свою счастливую звезду, приносившую ему до сих пор удачу. Парни шли по тёмным улицам почти не таясь. Их одежда медленно подсыхала. Единственно, что смущало и досадовало Жана — промокшие листы бумаги у него на груди. Они слиплись в один сырой комок, и наверняка чернила расплылись, и напряжённый трёхмесячный труд потерял всякую ценность и значение. Душу несостоявшегося писателя мучила обида. Но, с другой стороны, свобода, полученная ими, должна была стоить каких-нибудь жертв. Жертвой оказалась рукопись с описаниями приключений капитана Сорви-голова в первый период англо-бурской войны. Но рукопись можно восстановить потом, когда он вернётся домой в любимую Францию. А сейчас думать о возвращении пока рано. Война за свободу буров ещё не окончена, и он должен помочь им в этой борьбе.