Черная вдова - Анатолий Безуглов

Лену обдало сладостной волной: муж давно не был так ласков.

- Глебушка, милый, что тебе приготовить? - спросила Лена, схватив его руку и прижимая ее к своей груди. - Табака пожарить? Или лангет? Можно отбить и в кляре.

- Действуй, мать, а я полезу в ванну.

Лена пошла в спальню. Она слышала, как Глеб включил в большой комнате телевизор, затем в ванной комнате послышался шум воды.

Она сняла праздничное платье, повесила в шкаф, накинула на себя прозрачный пеньюар, подаренный мужем ко дню рождения, присела на пуфик у трельяжа и посмотрелась в зеркало. Глаза у нее были счастливые и оттого глупые. Лена подумала, что в них слишком уж видно желание.

"Ну и пусть!" - улыбнулась она, уже предвкушая всем своим горячим, нетерпеливым телом сладостные безумные минуты.

Лена выдвинула ящичек, где хранила украшения, сняла серебряный витой браслет, серебряные сережки с бирюзой и такой же кулон, сложила все это в коробочку из-под французских духов, потом открыла длинный футляр из старинной тисненой кожи с потускневшей от времени монограммой - витиевато переплетенными заглавными буквами "Л" и "Г", - чтобы положить туда перстень, и обомлела.

Футляр был пуст.

- Странно, - пробормотала Лена, машинально шаря в ящичке.

Затем она стала проверять другие коробочки с такой же монограммой.

Они тоже были пусты.

- Глеб! - закричала Лена. - Глеб!

Но муж, вероятно, не слышал.

Она бросилась в ванную. Глеб уже разделся до трусов, пробуя рукой пенящуюся от шампуня воду.

- Ничего не понимаю... - испуганно сказала Лена.

- Ты о чем? - повернулся к ней муж.

- Драгоценности! Ну, бабушки Лики! Их нет!

- Брось, - недоверчиво посмотрел на нее Глеб.

- Сам пойди посмотри.

Глеб торопливо вытер полотенцем пену с рук и двинулся вслед за женой в спальню.

Лена в какой-то нервной лихорадке вынимала из трельяжного ящика свои украшения - клипсы, сережки, браслеты, кольца, нитки жемчуга, броши. Все это было в основном недорогое, для разных нарядов. Подарки самого Глеба, его и ее родителей. Но драгоценности, что хранились в футлярах с монограммой, исчезли. Кроме перстня, который Лена надевала на концерт.

- Видишь, нет! - истерично крикнула она, демонстрируя пустые коробки. - Нету!

- Успокойся, Фери! - проговорил Глеб. Он побледнел, на лбу резко обозначились две продольные морщины. - Может, ты сунула куда-нибудь? Вспомни!

- Что я, чокнутая, да? Перед отъездом на концерт видела! Понимаешь, тут все лежало, на месте!

Швырнув пустые футляры на трельяж, она прижала кулаки к глазам и тонко заголосила.

- Фери, Фери... - растерялся Глеб. Он обнял жену за плечи, но она оттолкнула его, плюхнулась на постель и заплакала навзрыд.

- Что... скажу... папе? - сквозь слезы выдавила она из себя. Прокутили, да?

У Глеба на скулах заходили желваки. Он зябко поежился, переступая с ноги на ногу.

- Ну, делай же что-нибудь! - взвизгнула Лена. - Чего стоишь? Конечно, это не твое!

- Заткнись! - вдруг заорал Глеб.

Лена от неожиданности замолчала и со страхом посмотрела на мужа.

- Прости... - пробормотал он. - Прости, Фери... Я понимаю... Но нельзя же так убиваться. - И стал гладить ее по голове.

Лена схватила его руку, прижала к губам.

- И ты извини, - тихо прошептала она. - Я вела себя отвратительно. Дурочка, это точно. Но... Это ведь не какая-нибудь бижутерия! Сам знаешь бриллианты, платина, золото. Отец с ума сойдет!

Глеб распахнул шкаф.

- Ты что? - удивилась Лена.

- Нас обворовали! Понимаешь, здесь кто-то был! - зловеще-спокойно сказал он.

И только теперь до нее дошел жуткий смысл происшедшего. Лена встала и принялась вместе с мужем осматривать вещи.

Его и ее кожаные пальто висели на месте. Мохеровая шаль и свитер тоже. Нетронутыми остались и многочисленные платья Лены, коробки с туфлями, костюмы Глеба, его кожаный пиджак и ни разу не надеванные мужские немецкие сапоги "саламандра".

- Тут все вроде цело, - мрачно констатировал Глеб. - А в комнате?

- Глеб, вода! - вспомнила Лена.

Со словами "ах, черт!" он побежал в ванную. И вовремя. Пенная шапка уже вываливалась из ванны. Глеб закрыл краны и вернулся к жене.

- Оденься, - сказала она. - Простудишься.

Он натянул на себя спортивный костюм "адидас", и оба супруга пошли ревизовать большую комнату.

Первым делом занялись стенкой. Лена дотошно пересчитывала хрустальные вазы, фужеры, наборы с богемскими рюмками и бокалами. Затем осмотрела ледериновые коробки с серебряными столовыми приборами.

Все было на месте. Как и прочие дорогие и недорогие безделушки: фарфоровые статуэтки, настольные зажигалки, паркер с золотым пером, китайское блюдо семнадцатого века, севрский сервиз.

Радиоаппаратура - а она стоила очень дорого, все японского производства: "сони" и "джи-ви-си" - не заинтересовала вора.

- Смотри, и дубленка моя здесь, - показал на вешалку в прихожей Глеб. - Наверное, фасон не понравился, - мрачно сострил он.

- Ты еще шутишь, - вздохнула Лена.

- Что же теперь - вешаться? - усмехнулся муж. - Но как они вошли? - Он осмотрел входную дверь, замки. - Вроде все цело.

- Что гадать, - сказала Лена и, неожиданно для себя, решительно произнесла: - Вот что, Глеб, звони-ка Игнату Прохоровичу! Срочно!

- Погоди, - отмахнулся он.

- Так время!.. Понимаешь? Время дорого! Воры успеют скрыться!

- Не волнуйся, - осклабился Глеб, - уже скрылись.

- Ну, знаешь! - возмутилась Лена.

- Ради бога! Пожалуйста! - Глеб направился в комнату, снова начиная злиться. - Сейчас примчится куча милиционеров, начнутся вопросы, допросы. Он снял, трубку. - Только я хотел бы знать, как к этому отнесется Антон Викентьевич?

- А как? - удивленно спросила Лена. - Я думаю, папа поступил бы именно так.

- Ты уверена? - Глеб, играя трубкой, внимательно смотрел на жену.

И Лена вдруг почувствовала, что твердой уверенности на этот счет у нее нет.

Она почему-то представила себе не отца, а бабушку. Бабу Лику, Леокадию Модестовну. Властную, надменную старуху, которая в свои восемьдесят лет ходила прямо, гордо неся красивую седую голову. И этот вензель на футлярах - Леокадия Гоголева - ассоциировался у Лены с чопорностью и загадочностью матери отца.

Баба Лика занимала отдельную комнату - самую светлую в квартире. Лену приучили входить к бабушке только с ее разрешения. Но Лену туда и не тянуло, хотя у Леокадии Модестовны было множество диковинных, красивых вещей. Ширма, обтянутая шелком, разрисованная хризантемами, фарфоровый божок с монгольским лицом, который долго качался, если его тронуть; веер из черных пушистых перьев: негритенок в чалме, атласных шароварах и с серебряной саблей в руке; альбом семейных дагерротипов в красном сафьяновом переплете.

Баба Лика редко выходила из своего обиталища. Она словно презирала мир настоящего, оставаясь там, в своем прошлом.

В дни бабушкиных именин (не рождения, а именин!) отец с утра просил Лену одеться понаряднее и навестить Леокадию Модестовну с поздравлением. Старуха сидела у окна в кресле в торжественном темном платье из кастильских кружев. Она, касаясь холодными сухими губами лба девочки, говорила:

- Спасибо, моя милая... - И закрывала глаза, словно засыпала.

Лена, боясь нарушить малейшим звуком ее забытье, тихо удалялась.

Месяца за три до смерти - Лене тогда было пятнадцать лет - баба Лика неожиданно сама пригласила ее в свое логово (так про себя называла девочка комнату старухи). Усадив внучку на старенькое канапе, она достала резной, инкрустированный перламутром и серебром ларец, открыла его ключом, висевшим на шнурке на шее.

- Елена, - торжественно проговорила Леокадия Модестовна, - это все достанется тебе...

Негнущимися, малопослушными пальцами она разложила на диванчике красивые футляры с золоченой монограммой.

- Что это? - наивно спросила девочка.

- Посмотри...

На лице бабушки, пожалуй, впервые промелькнуло что-то наподобие улыбки.

Лена осторожно открыла длинный футляр. И замерла, очарованная красотой золотого колье и перстня, усыпанных драгоценными камнями.

- Шпинель, - дотронулась до самого крупного из них искривленным ревматизмом пальцем старуха. Камень таинственно чуть желтовато искрился лучиками, исходившими из его глубины. - А это - бриллианты... Бразильские...

Они венчиком окружали шпинель.

В других коробочках были сережки, тоже с бриллиантами; еще один перстень из платины с изумрудом; золотой кулон в виде сердечка, выложенного по краям кроваво-красными рубинами и крупным бриллиантом посередине, а также - что больше всего понравилось Лене - браслет из золота с голубой эмалью и александритами.

Дав насладиться девочке этой завораживающей красотой, старуха сложила драгоценности в ларец, заперла его и сказала:

- Когда я умру, а это будет скоро...

- Что вы, бабушка! - запротестовала было Лена, но та остановила ее властным жестом.

- Я знаю... Я чувствую... Так вот, после моей смерти все это достанется тебе. Храни до конца дней своих. - Она указала на портрет своего отца в рамке из красного дерева, стоявший на столе. - Его подарки.