Степени приближения. Непридуманные истории (сборник) - Яков Фрейдин

Что касается Пауэрса, то он на допросах повёл себя довольно умно – не отпирался от очевидных вещей, но и секретов никаких не выдал, прикинувшись эдаким чурбаном, который умеет ловко кнопки нажимать, но в деталях не силён. Публично повинился и попросил прощения, за что ему дали сравнительно мягкий срок – 10 лет, из которых 3 года в тюрьме, а затем 7 лет лагеря. Но через два года его обменяли на Абеля, о чём и был виденный мной фильм.

Прошло ещё десять лет и мне удалось по израильской визе навсегда покинуть СССР. В Вене я некоторое время работал консультантом в ЦРУ. Однажды, было это 1 августа 1977 года, беседуя с «начальником мюнхенской станции ЦРУ» (по-русски – резидентом), я ему рассказал, как мне довелось снимать Пауэрса 17 лет назад. Он засмеялся и сказал, что в те самые дни он был по другую сторону «баррикад» – в середине мая 1960 г. он сопровождал президента Эйзенхауэра в Париж для встречи с Хрущёвым. Никита приехал и потребовал, чтобы президент публично извинился за полёт У-2. Эйзенхауэр отказался и разъяренный Никита, несмотря на увещевания Де Голя, раскричался и улетел домой.

Резидент рассказал мне, что после возвращения Пауэрса в США, к нему относились очень плохо. ЦРУ не могло ему простить, что он не покончил с собой (у него была игла с цианистым калием). Потом его всё же устроили в Локхид, где он несколько лет работал лётчиком-испытателем, хотя зарплату ему секретно платило ЦРУ. Затем резидент спросил, не хотел бы я, когда окажусь в Америке, встретиться с Гэри?

– он был с ним лично знаком и готов организовать нашу встречу. Я сильно сомневался, что Пауэрс запомнил моё лицо, но скорее всего в то время я был на Западе единственным свидетелем самого драматического периода его жизни, и наверняка нам было о чём поговорить, поэтому я с радостью согласился. Однако, когда я снова встретился через два дня с «начальником станции», он сумрачно сказал:

– У меня для вас плохая новость. Позавчера Гэри погиб в Калифорнии при крушении вертолёта.[1]

Впрочем, Хрущёву не стоило впадать в истерику и строить из себя оскорблённую невинность. У самого рыльце было в пушку. В годы холодной войны обе стороны шпионили друг за другом весьма активно. Поэтому здесь уместно кратко рассказать о Рудольфе Абеле, которого обменяли на Пауэрса в феврале 1962 года. С историей его ареста в США много тёмного и правда, вероятно, станет известна не скоро. Его настоящее имя было Вильям Генрихович Фишер. Был он человеком незаурядных талантов – прекрасно знал радиотехнику, фотографию, писал маслом картины (написал в тюрьме портрет Кеннеди, который став президентом, повесил этот портрет в овальном офисе). Фишер в совершенстве владел русским, английским, немецким, польским и идишем, причём по-английски мог говорить с шотландским, оксфордским, ирландским и бруклинским акцентами. Во время войны руководил радио-играми против немецкой разведки, а в 1948 г. был нелегально направлен в США для «ремонта» шпионской сети атомного шпионажа. После сентября 1945 в результате побега советского шифровальщика в Оттаве Игоря Гузенко пошли провалы и аресты советских агентов. Атомный шпионаж фактически пришлось свернуть, поэтому-то Фишер и был направлен в Америку поправлять дело. Однако неясно – чем же он действительно занимался в Америке до своего ареста в 1957 году? На вопрос своего друга, уже после возвращения в Москву, он кратко сказал: «Я проверял Орлова». Что это могло значить?

Александр Орлов (Лейба Фельдбин) был резидентом НКВД в Испании во время гражданской войны 1936-39 годов. Он лично знал многих советских агентов в Европе и Америке и дружил с Фишером и настоящим Рудольфом Абелем, тоже разведчиком НКВД. Когда в июле 1938 года он получил приказ возвращаться в Москву, хитрый Орлов прекрасно понял, что его там ждёт пуля. Потому с женой и дочкой он удрал из Испании в Америку. В США он так законспирировался, что дожил до старости и умер своей смертью в 1973 году – редкая удача для таких, как он. Советский Центр был в полной неизвестности – выдал ли он кого ни будь, или до конца остался верным коммунистом? Знать это стало особенно важно после провала атомного шпионажа – надо было активировать в США старых агентов, но засветил ли их Орлов? Как это проверить? Одна правдоподобная гипотеза такова.

Эмиль Гольдфус (Вильям Фишер) в момент ареста

Фишер, живший в то время в Бруклине под именем Эмиля Гольдфуса, фотографа по профессии, получил приказ попасться. Для этого ему прислали из Москвы радиста Рейно Хейханена. Зачем ему был нужен радист? Фишер сам был лучшим радистом всей советской разведки! Хейханен «неожиданно» с тал перебежчиком и выдал Фишера американцам.

Мой давнишний знакомый Маршалл Лейбовиц в 1957 году жил в бруклинской квартире напротив студии Гольдфуса за номером 505 в доме 252 на Фултон Стрит и был с ним по-соседски знаком. Из его квартиры ФБР установило за Гольдфусом круглосуточное наблюдение. Маршалл рассказывал мне, что Гольдфус стал вести себя весьма странно, по крайней мере для профессионального разведчика: через его окно в квартире была видна коротковолновая радиоаппаратура (зачем она фотографу и художнику?), а по улицам он вообще стал гулять в странной шляпе с белой лентой. Его за версту было видать (чтобы слежка из вида не упустила?) – в этой шляпе его и арестовали. После ареста он назвался Рудольфом Абелем – в этом и был весь трюк: если бы Орлов вы дал советскую шпионскую сеть, американцы прекрасно бы знали, кто есть Абель и кто есть Фишер. Но не знали и никогда не узнали, стало быть Орлов никого не выдал и старых агентов можно было вернуть в строй. Абель просидел в тюрьме 4 года и после обмена на Пауэрса, вернулся в Москву, где его быстро отправили на пенсию и он доживал свои дни, выращивая цветы в подмосковном огородике.

Фидель в Прицеле

После того, как в 1962 г. в результате Кубинского кризиса Америка и СССР чуть не схлестнулись в ядерном безумии, Фидель Кастро затаил на Никиту Хрущёва сильную обиду. Дело в том, что когда обе стороны поняли, куда это может завести и надо срочно всё улаживать, стали быстренько договариваться и пошли на взаимные уступки. При решении о вывозе из Кубы советских ракет, никто не хотел в большую политику впутывать горлопана Фиделя и с ним на эту тему не посоветовались – нечего ему встревать, когда взрослые разговаривают. Вот из-за этого он и надулся. Но надо было мириться – без помощи СССР выжить Кубе не было никакой возможности, а Никите кубинские коммунисты под боком у США были нужны позарез. Так что желание мириться было взаимным. Тогда в Кремле решили пригласить Фиделя в гости, и не просто с официальным визитом, а на большое гулянье, на целых сорок дней.

Поскольку у Кастро врагов было куда больше, чем друзей, и многие точили на него не только зуб, но и кое-что поострее, его приезд организовали с невероятными мерами безопасности и такой секретности, что даже привезли его на самолёте сначала не в Москву, а в Мурманск и потом держали в полной тайне маршрут и даты его приезда во все места путешествий по Союзу. Когда он появился в Москве в конце апреля 1963 г., такого помпезного приёма и развлечений ни один гость СССР не видел ни до, ни после. Возили не только по заводам и колхозам, но и водку учили пить, и в русской бане парили, и омуля ловили, и на лосей да кабанов охотились, и даже живого медвежонка подарили. Весенним днём 12 мая в Свердловске, где я жил, неожиданно объявили, что по дороге из Братской ГЭС в Сибири завтра Кастро приедет в наш город и посетит завод Уралмаш.

В 1962 году я заканчивал школу и хотел поступать только во ВГИК (институт кинематографии) на режиссёрский факультет. Ни что иное кроме кино меня тогда не интересовало. Я писал сценарии, в любительских киностудиях снимал и ставил фильмы и уже с 9-го класса работал нештатным кинокорреспондентом на телевидении. Там мне выдавали 16-мм кинокамеру, плёнку и, если надо, бригаду осветителей. Я носился по городу, снимал сюжеты для вечерних теленовостей, писал тексты к репортажам и помогал монтажницам, что клеили плёнку к передачам. Ну и, разумеется, готовился к вступительным экзаменам во ВГИК. Это тревожило мою мать. Она уговаривала меня идти учиться на инженера: «Если ты станешь средним инженером, ты всё же сможешь жить по-человечески. Но нельзя быть средним кинорежиссёром. В искусстве нет места посредственности. Ты уверен в своём таланте?» Я-то был уверен, но она – нет. Тогда мать решила поехать в Москву и посоветоваться с Михаилом Роммом – профессором ВГИКа и знаменитым режиссёром. Михаил Ильич её принял, внимательно выслушал и прямо сказал: «Если вам сын дорог, не пускайте его на эту дорожку. В нашей стране кино никому не приносит счастья. Это тупик и беда».

Когда она вернулась и передала мне эти слова, я возмутился – как он мог, совершенно не зная меня, вот так сразу отговаривать! Только много лет спустя я понял, что мудрый Ромм меня этим спасал – в те самые дни его блистательная, но нелёгкая карьера рушилась и по приказу Хрущёва его выгоняли из ВГИКа. Действительно, советское кино было болотом и с моим строптивым характером я бы в нём погиб – квакать в унисон я не умел и не хотел. Однако, я был упрям и никого не хотел слушать. Неожиданно тот же Хрущёв за меня решил эту проблему. Он ввёл закон, по которому перед поступлением в любой ВУЗ надо было отработать на производстве минимум два года. Это значило, что ВГИК у меня даже не примет документы и дорога туда для меня закрыта. По крайней мере на два года. Пришлось идти работать на завод и учиться на вечернем отделении политехнического института – это было можно.