Газета Завтра 365 (48 2000) - Газета Завтра Газета

Мы встретились с лидером партии, с лидером народно-патриотических сил и попросили его поделиться с нами своими сегодняшними переживаниями. Нет, мы не пытались заглядывать в папку с официальными документами, выяснять, как редактируются тезисы, — все, что политически наработано, выношено, мы узнаем на съезде, услышим в торжественной атмосфере партийного форума. Нам хотелось заглянуть в лабораторию политика, противостоявшего президенту на весенних выборах, нам хотелось узнать, через какие искания и сомнения приходил он к выводам своего партийного доклада — ведь он должен отвечать за каждое свое писаное или изреченное слово перед лицом верящих, идущих за ним миллионов людей. И в то же время это наш товарищ, как и все, погруженный в эту смутную рутину перевернутой жизни, сомневающийся, предчувствующий, ошибающийся, иногда утомленный этой огромной политической машиной, которую он должен двигать, частью которой он является сам. Мы хотели почувствовать ту атмосферу личных, иногда, может быть, сокровенных состояний, которые сложным образом выльются через несколько дней в политический тезис, в формулу съездовской дискуссии. Мы задавали ему десятки вопросов — и неожиданно острых, и "краеугольных", потом, перебрав все свои записи, решили из всех его рассуждений воссоздать этот зюгановский монолог — живой слепок его мыслей и переживаний.

ОЖИДАНИЕ СПАСЕНИЯ

Если попробовать назвать то состояние, в котором сегодня пребывает наш народ, наше общество, я бы определил его как ожидание, как некое напряженное вслушивание и вглядывание в сегодняшний и завтрашний день. Это какое-то новое качество, которого не было в предшествующие годы. Завершился, навсегда ушел тот первый, самый страшный и опасный период, когда неожиданно для многих в одночасье рухнул Советский Союз, и нам на головы, как обломки “Антея”, осыпались все наши ценности. Погребенный под этим обвалом народ был ошеломлен и повержен в шок. Осквернялись такие понятия, как победа, Родина, братство народов, равенство всех людей перед законом, святость труда и семьи, благородство и искренность. Оцепенение длилось довольно долго. Затем началось сопротивление. Восстал один человек, другой, группа, поселок, город… Целая страна непокорных. Миллионы людей выходили на улицу, на демонстрации с протестом. Зарождались протестные движения, формировались партийные фаланги. Произошло восстание 93-го года, когда коммунисты и монархисты, русские и их братья пришли к Дому Советов, встали на баррикады и приняли на себя страшный удар ельцинизма, выстрелы танков Грачева.

Подавленное в крови и огне восстание не было нашим духовным, политическим поражением. Оно стало искупительной иконой сопротивления, и именно эта народная истовость, святая ненависть, отвержение несправедливости выдавили Ельцина из Кремля. Если бы не народное сопротивление, не толчки импичмента из Думы, до сих пор бы страной дирижировал дачный президент. Но он трусливо бежал, бросив власть на произвол судьбы, передав ее никому не известному человеку, своему преемнику Путину, полагая, что тот заслонит его от народного гнева, встанет в центре национальной катастрофы и примет на себя удар всеобщего негодования.

И вот теперь народ смотрит на этого человека, поставленного как оловянный солдатик среди наших катастроф, пожаров и потопов, всматривается в него, вслушивается в его слова, пытаясь отличить искреннее от лукавого.

Все поколения, весь народ приходят к одному заключению: жизнь такая, что наступила в стране, невозможна. Она находится за пределами терпения, за пределами здравого смысла. Она должна быть преодолена. Народ хочет знать, что его ждет. Он хочет услышать простое, искреннее, не обманное слово, которое вдохновляло бы его на труды, на любовь, на творчество во имя Родины. Слово, которое соединило бы его вновь в нераздельное целое, обеспечило бы стране благополучие, покой, безопасность границ, осветило бы осмысленно завтрашний день, поставило бы великую грядущую цель. Это ожидание обращено к новой власти в Кремле.

Но не в меньшей, а, быть может, в большей степени оно обращено и к нам, патриотическим силам, которые в эти страшные годы всегда были с народом. Вместе с народом сражались на баррикадах, вставали на рельсы, голодали в мерзлых общежитиях и бараках. Тысячу раз обманутый, исхлестанный электронными бичами народ спрашивает нас: если вы заступите в Кремль, при вас так же будут тонуть подводные лодки, рушиться мосты и самолеты, и каждый год Россия не будет досчитываться миллиона населения? И беспризорные дети будут ходить по промерзлым дорогам и просить милостыню? и все лучшее, что есть в России, будет по-прежнему выкачиваться в другие закрома, в другие страны? Можете ли вы, патриотические силы, вернуть нам нашу Родину, нашу Россию? Вот эти ожидания, эти немые вопросы я постоянно читаю на лицах людей, с которыми встречаюсь, будь то академик или вернувшийся с чеченской войны раненый солдат, приходской батюшка или рабочий. Или мои товарищи по партии, которые все эти грозные годы, не щадя себя, строили наше движение, развертывали сопротивление. Это общенародное ожидание своего спасения, своей судьбы и составляет сложный драматический фон, на котором проходит подготовка к съезду.

ДРАМАТИЗМ ВЛАСТИ

У демократов полностью исчерпан ресурс доверия. Они впали в производство словесных химер вроде "программ Грефа", к которым люди относятся с большим подозрением. Сегодня слушают тех, у кого звучат патриотические интонации, государственные устремления. Этим определяется теперь характер поведения новой власти. Постоянно взаимодействуя с ней, я сопротивляюсь ей, находясь в оппозиции. И вместе с тем всматриваюсь и вслушиваюсь, стараюсь понять, чего власть на самом деле хочет, вижу ее нынешнюю драму, трагическое состояние. Если она будет бездействовать или тупо следовать ельцинскому курсу, она будет сметена, и власть это понимает. Ее сметет народ. Или ее сметет криминал. Ее сметут беспощадные хитрые олигархи, сметут сепаратистски настроенные президенты национальных республик. Ее просто завалят падающие на голову дома, самолеты и башни. Уже у порога Красной площади звучат взрывы, возникают пожары. Хищническая эксплуатация всего и вся стремительно вырабатывает ресурс нашего состояния. Власть должна немедленно действовать.

С одной стороны, она продолжает действовать так, как ее запрограммировали и задумали, как власть либеральная. Она держит у своего уха Гайдара, Чубайса, Грефа, слушает голоса американский советников, оставляет в министерствах, военных штабах цэрэушников, представителей других военных разведок. На международных форумах, на встречах "восьмерки" власть вынуждена подтверждать свою верность прежнему курсу, оставаясь в сетях, куда заманили Россию. Сети крепки, многослойны, и вырваться из них эта власть не может, она вынуждена идти путем если не Березовского и Гусинского, то Абрамовича, Фридмана, Дерипаски.

С другой стороны, она вынуждена судорожно исправлять положение, латать дыры, выправлять страшные искривления в политике и в культуре. она хватает средства и рецепты из того, что лежит у нее под рукой, а под рукой у нее лежит недавнее близкое советское прошлое, которое она же и затоптала. Советский централизм, советские подходы к управлению территориями, экономикой и народным самосознанием. Хаотично, часто бездумно, власть хватает эти рецепты, принципы и входит вместе с ними в совершенно другую социологию и экономику. Она хочет “советскими методами” управлять Чукоткой, отдавая е в руки Абрамовича... И у нее ничего не получается: по-прежнему лезут стремительно вверх цены, вымерзают города, дезертируют солдаты, проваливаются военные операции в Чечне... Цифры Касьянова—Грефа завораживают подъемом, а страна продолжает ползти вниз.

Для выстраивания государства необходима, помимо централистского принципа, общенациональная казна, необходимы деньги, государственные монополии, необходим мобилизационный экономический проект, на который власть не способна. Она не решается на него, она не рискует даже заявлять о его возможности. Разноориентированные силы во власти сводят на нет какие-либо усилия. Различные проекты выглядят, как рисунки на песке: только появились — тут же их смывает волной. Отсюда противоречие власти, отсюда рваная политика, которая усматривается в деяниях Путина. Мне приходилось выдвигать и отстаивать немало предложений государственной практики. Почти все принималось с пониманием и тут же топилось в коридорах исполнительной власти.

Режиму по-прежнему непонятна не только нынешняя деформированная Россия. Непонятен ему и мир, в котором она присутствует. Та планетарная обстановка, которая стремительно изменяется с каждым днем, с каждым поворотом мировой истории. Загадка нового, надвинувшегося мира столь значительна, что она непонятна и американским, и японским футурологам. они сами немеют перед этой огромной тайной. Она проявляется повсюду угрозами и смерчами, неуправляемостью континентов и целых народов, крахом доктрин, таких, как однополюсность и “конец истории”. Эта новизна мира, повторяю, заставляет цепенеть устроенные и благополучные цивилизации, не говоря уж о сегодняшней разгромленной и униженной России.